Роковой срок

Однако и сарские кони блюли закон, и этот сын не смел нарушить табу, а случить лошадей насильно не могли да и, по обычаю, права такого не имели даже самые лучшие конюхи.

И тогда дошлый и искушенный прадед сшил попону, укрыл свою любимицу с головой и привел жеребца к матери. Не ведая, кто перед ним, но чуя сильную страсть кобылицы, он совокупился с ней.

Когда обрадованный государь снял попону, радуясь, что обхитрил, а жеребец узрел, с кем он вступал в соитие, то взбежал на высокую гору и бросился с обрыва, ибо не мог выколоть себе глаза.

Так было записано на бычьей шкуре в храме Тарги, куда помещали достойные потомков новые предания.

Однако же в ветхом Гласе, что хранился в храме Тарбиты и который повествовал о происхождении народа сар, все было иначе, и Обава не случайно напомнила о богах земного и небесного огня.

Земной Тарга и небесная Тарбита в самом деле были единокровными братом и сестрой. Первозданный мир в то время был еще чистым и непорочным, то есть не ведающим рока, и боги пребывали в полном одиночестве и каждый на своем месте, лишь издалека взирая друг на друга. Брат ездил по земле верхом на красном жеребце, сестра же летала по небесам в солнечной колеснице, запряженной белой кобылицей. И не было тогда ночи, впрочем, как и дня, солнце не всходило и не заходило, всегда находясь в зените, а потому не давало тени, и от этого никто не считал и не исчислял времени.

Так можно было существовать вечно, и кочевые пути брата и сестры никогда бы не пересеклись, если бы однажды лошадь Тарбиты не встала, истомленная скачкой, и колесница не остановилась на полунощной стороне.

И в тот же миг в небе наступила тьма, а родившиеся звезды не смогли осветить Вселенную. Свет исходил лишь от бога земного огня, от всадника Тарги, который скакал себе и нахлестывал своего коня одиннадцатиколенным бичом. Жеребец тоже уставал, но не мог ослушаться строгого седока и не повиниться его руке.

– Погони и мою кобылицу, брат, – попросила сестра.

Тарга изловчился, взмахнул бичом, но не достал небес, и колесница сестры даже с места не стронулась.

– Спустись пониже! – крикнул он.

Тарбита так и сделала, однако все равно было высоко, не хватало всего лишь одного колена, чтобы щелкнуть над спиною кобылицы и понудить ее к движению.

– Короток мой бич, – сказал брат, – чтоб погонять небесный свет.

Тогда Тарбита спустилась на землю вместе с колесницей, а Тарга уже вскинул бич, но тотчас огненный жеребец сбросил седока, вскочил на кобылицу и щелчок пришелся по лону сестры.

В этот миг земной и небесный свет слились в единый, и сотворилось совокупление всего, что имело две сути – мужскую и женскую. От тонкой степной былинки до великих дерев, от малой птахи и ящерки до буйных туров и сохатых слонов, коих еще прозывают мамонтами; все соединилось, сплелось в единую плоть, и всякая божья тварь испытала блаженство соития, которого до той поры не ведало и которое стало наградой Природы за сотворение.

Ведь отдельно друг от друга ни мужское, ни женское начала не способны что-либо творить, а лишь от совокупления рождается третья ипостась мира.

И все потом ожило, вдохновилось, ибо сотворилось оплодотворение.

Обретшая новые силы кобылица воспрянула и без бича да и унесла Тарбиту в высокое небо.

Спустя же роковой срок, а с этого мгновения начался счет времени, богиня небесного огня родила младенца, нарекла его Сар, что означало «свет земной», и отправила к отцу на землю. Сама же скоро выбрала себе небесного мужа – бога Ра и первую свою дочь отослала в жены Сару, обязав того дать ей имя.

Сар назвал ее Сколой, поскольку она была дочерью Солнца, и уже от них пошел весь сарский народ.

По заповеди Тарги и Тарбиты все люди должны были называть друг друга братом или сестрой, поскольку сами они – брат и сестра.

А одинокий Тарга еще долго тосковал на земле, скакал повсюду на своем жеребце, звал Тарбиту и даже приплел к своему бичу двенадцатое колено – земные законы, чтоб доставать небес прямо с земли.

Но более их не достал...

4

Гневался Ураган на Обаву, не желая ее видеть, хотя знал предание и потому не карал карой, положенной деве за преступление закона, а лишь держал под алой пополомой, наказывая за утрату целомудрия.

Государя подкупала жертвенность дочери, готовой родить наследника, спасти Владычество рода и умереть. В этом он зрел волю Тарбиты, ибо, вскормленная по прежним обычаям и рано умудренная, Обава и мысленно не посмела бы огласить отца своим избранником.

Красного покрывала и плача было довольно, чтоб вместе со слезами очистился девичий разум.

Оставив надежды обрести наследника-внука, государь всерьез озаботился своим вдовством, а более тем, что роковой срок и впрямь подходил к концу.

Следуя старым законам, Ураган держал при дворе лишь четырех подручных во главе со Свиром и несколько паров из своего рода, которые трудились на конюшне и во дворце. Государевы холопы были не слугами, а скорее верными, преданными помощниками, стражниками, а то и советчиками, из коих вырастали потом наместники и послы.

Вот он и разослал по всем концам земли своих холопов и подручных, дабы они тайно присмотрели ему невесту, но не везли ее во дворец и тем паче не сватали, как ныне повелось, а даже виду не подавали, кто послал и зачем. Государь намеревался потом поехать, надев личину простого добропорядочного сара, добиться любви и согласия и ожениться по закону, а не по выгоде, которая теперь довлела среди невест и женихов.

– Каков образ девы хотел бы ты лицезреть, государь? – спросили подручные, прежде чем отправиться в путь. – И каковым подобием должна быть тебе невеста?

Ураган вспомнил свою покойную жену, однако пары не могли ее знать, и потому сказал:

– Образом и подобием пусть будет моя дочь, Обава.

Подручные разъехались по четырем сторонам света, тайно выглядывая и выискивая дев на ярмарках да в хоромах, коли находился предлог войти в чей-то дом.

В минувшие лета девы до замужества состояли в воинских ватагах и племенных дружинах, где все были на виду и всякий ищущий себе жену мог позреть на красу и удаль, а ныне и так малочисленные невесты прятались под родительским кровом, ожидая, когда их высватают и замуж отдадут, ибо тучные телом, они и на коня-то вскочить не могли, не то что показать боевое ремесло.

Да ничего в Сарском государстве не было тайным, что скоро бы не стало явным. Кто из племенных князей сам догадался, кто прослышал или нюхом вынюхал, зорким оком высмотрел, по какой надобности подручные Урагана по землям рыщут, и давай своих дочерей голодом морить, неги лишать, всяческими зельями поить и наставлять, чтоб статью и нравом в жены государю сгодились. И некоторых дев до смерти уморили, иные и впрямь избавились от грузности тела, иные вовсе потощали так, что верхом на коне сподобились ездить. Да только нрав уж нельзя было исправить ни голодом, ни зельем, ни скороспешным учением, и выпирал он сквозь напускную воинственность, словно кости худой кобылицы.

Долго ездили подручные по зимним городам и весям, и трое из них вернулись ни с чем да повинились перед Ураганом:

– Не нашли мы тебе достойной невесты, государь. Никто не блюдет законов Тарги ни на востоке, ни в полуденной и полунощной сторонах. Одно притворство повсюду. Клянутся, что по совести живут, а приглядишься, все как в наших землях.

– А были вы у аратаев? – спросил государь.

Вольное родственное это племя жило с сохи, возделывая нивы, было немногословно и всегда отличалось честью, достоинством и презирало алчность. В былые времена, когда сарские земли охватывались скотьим мором, гибли табуны и стада, то аратаи сами привозили зерно и давали его безвозмездно, дабы спасти людей от голода.

– Аратаи ныне торгуют за жир с варяжинами, – объяснили послы. – Им и невест отдают за выкуп. Безвольные у них девы, а оружия в руки и вовсе не берут, полагаясь только на своих мужей.

– Что же у святичей? – дивился Ураган. – Неужто и они женятся и выходят замуж без любви и согласия?

Святические сары жили на Москве-реке, питаясь с лова, были воинственны и храбры, одолевая медведей с одним лишь засапожником, и всегда придерживались законов совести.

– И святичи искусились желтым жиром, – отвечали подручные. – Хоть и не получают выкупа за невест, но девы у них стали вздорны, никаким наукам обучаться не желают. Хотят лишь петь, танцевать и веселиться, прежде испив довольно медовой суры. Были мы у них на празднике – стыд и срам! Пары без огласа дев в кусты волочат, совокупляются и дают им жир.

– А были вы у смирнов?

– Там чистоту, сдержанность и целомудрие блюдут, но стали смирны еще слабее нас. Даже малой дружины не держат, а чтоб не воевать с соседними инородцами, уж лет сто как дев своих им замуж отдают, а себе ихних берут. Так от этого стали черными и раскосыми, как сакалы.

– Неужели, пройдя столько земель, вы не встретили ни одной доброй девы?

– Бывало, и встречали, – признались холопы. – Иные вовсе были похожи на Обаву, так хороши. Так только оказывались они рабынями презренными либо дочерями подлых изгоев.

Четвертый подручный, Свир, уехал в сторону, где западает солнце, и долго не возвращался. Уж приближалась весна и пора кочевья, а его все не было, и это наполняло Урагана смутными надеждами, ибо ходила молва, будто где-то там, за горами, живет сарское племя дивов, которые строго придерживаются законов, презирают желтый жир и потому до сей поры высоки ростом, статны и могучи.

Впрочем, подобные слухи были и о других сторонах света, только на деле оказывались они чьим-то вымыслом.

И вот в начале весны Свир наконец-то возвратился и поведал, что на западе, за горами, и впрямь живут дивы, статные и сильные на вид люди, промышляющие тем, что собирают дикие плоды, коренья и ловят мелкую животную тварь. И женщины у них – однажды позришь и до смерти помнить будешь, настолько они ладны, женственны, только вот ходят обнаженными, не прикрывая даже чресел. Но делают это не из бесстыдства, а от жары и душного воздуха, что бывает там летом. Зимой же надевают легкие одежды и прикрывают срам.

– А воинственны девы у дивов?

– Грозны, когда супостат к ним является, и сражаются с отвагой, не жалея себя, словно витязи.

– Ну так поедем к дивам! – заспешил Ураган. – И возьмем от них невесту!

Тут Свир увял.

– Взять-то можно... Да только не признают они законов Тарги.

– А по каким же законам живут, если не приемлют власти желтого жира?

– Дивы забыли своих богов, и даже князья не помнят их имен, говоря, на что нам они, если мы сами не хуже? Что захотим, то и сотворим.

– Да ведь у них были те же боги, что и у нас! Отчего же они очумели и забыли их?

– Им не нужен ни земной, ни небесный огонь, ибо в стране тепло, – поведал Свир. – Вот и живут бездумно, словно скот, стадом. Не ведают семьи и кровного родства. Если кто заболел, изгоняют умирать. Нет у них ни стыда, ни совести, ни целомудрия, так что никак не сыскать там невесты. А желтого жира не приемлют, ибо никогда не видывали его.

– Опечалил ты меня, Свир, – закручинился государь. – Вся надежда была на тебя. Неужто не отыскать мне достойной девы?

Подручный вдохновился и повеселел.

– Не там мы искали, государь, не в той стороне.

– Куда след еще пойти?

– А слышал я по пути, – стал рассказывать подручный, – что в полунощной стороне за Рапейскими горами лежит земля рапеев. Там живут не простые сары, государь, а потомки самой Тарбиты и строго чтут законы Тарги.

– Это все домыслы досужие, – перебил его Ураган. – Нет рапеев на свете. Сгинули они много столетий назад, и более никто их никогда не видел.

Свир еще пуще повеселел, сдерживая радость.

– Встретил я одного странника, который бывал у рапеев десять лет тому. Отправил его князь арваров поискать новой земли, ибо у них страна бедная и нечем кормиться. Он ненароком и попал к рапеям, да еле назад выбрался.

– Можно ли верить сему? – усомнился государь. – Ныне вся земля исхожена-изъезжена. Нет места, чтоб спрятаться целому народу и жить скрытно.

– Странник тот из племени арваров, а им нельзя не верить.

– И что же он поведал тебе?

– Живы и здоровы, говорит, рапеи, славно благоденствуют. Еще он рассказывал, народ этот роста богатырского, беловолосый и грозный. Говорит он на сарском языке, но не ест ни мяса, ни молока, сыра и прочей обыкновенной пищи. А пьет лишь воду, что течет с гор, да и то дважды в день: утром, когда на реках солнце играет бликами, и вечером. Поэтому-де они и зовутся рапеями, то есть пьющими солнце. Божественный народ!

– Как же обходятся, когда нет солнца?

– Если же пасмурно или когда приходит метельная зима, то чудные эти люди едят хлеб из травы с горькой солью, запивая дождем или заедая белым снегом.

– Какие же они воины, коль траву едят, запивая водой? Ведь тоже как дикие дивы живут!

– В том-то и суть! – засмеялся Свир. – Странник сказал, что при столь мирной жизни и скудной пище они весьма воинственны и мало находится тех племен, которые отваживались делать набеги! Потому о них ничего и не известно. Сами же рапеи войной не ходят, но свою страну охраняют строго.

– Кто же у них соседи? Какие племена?

– Нет у рапеев поблизости никакого народа, ибо живут они за каменными горами. Только скалы там да леса дремучие. Зато будто на их земле есть вход в подземные чертоги Тарги! И рапеи его стерегут!

Послушал его государь, подумал, но сразу не решился посылать кого-либо на поиски земли рапеев. Было у него сомнение, что народ сей давно не сущ, о чем твердила молва, и осталось от него лишь название гор в полунощной стороне. А слух о нем все еще курился, будто затухший костер, и скорее всего был чьим-то благим измышлением, дабы указать беззаконным сарам, что можно жить на земле, блюдя законы.

И все-таки любопытство, совокупленное с близким окончанием рокового срока, побудило Урагана заслать сватов за Рапейские горы.

Путь был долог и опасен, поскольку мнимая земля рапеев лежала за далекими горами и путь к ней шел через иные народы и дикие племена кочевников. Да и никто не ведал и ведать не мог хода к ним, ибо странник, указавший Свиру на людей, пьющих солнце, был ослеплен ими, чтобы никогда не выказал дороги.

Это было единственным доказательством того, что рапеи были сущи в сем жестоком и алчном мире.

Дождавшись, когда спали весенние паводки и обнажились броды, Ураган послал Скуфь в полунощную сторону, за Рапейские горы.

– Каждый из вас, – сказал при этом, – должен привести мне воинственную деву из достойного ратного рода. Но не силой ее взять, и не за жир, а по любви и согласию. Да такую, чтоб мне под стать, чтоб не стыдно было назвать государыней. Я выберу из них всего одну, на остальных вы женитесь. Так что избирайте, чтоб себе люба была. Но тот витязь, что приведет мне невесту и сам без ничего останется, награду получит – мою дочь в жены.

Тут Скуфь замерла, думали, ослышались: как это государь решил? По новому обычаю отдать замуж Обаву?

Но смолчали, ибо каждому хотелось заполучить государеву дочь: взращенная по старым обычаям, она была стройной, страстной и прелестной.

Или казалась таковой, поскольку дочь Владыки...

Проводил государь Скуфь и напутствие дал – щелкнул вослед бичом и крикнул:

– Путь ваш далек, через многие земли и народы! Пройдите его так, чтобы можно было своим следом назад вернуться. Ступайте с миром и обретете обратную дорогу!

Всякий вольный сар рождался с бичом в руке и проводил с ним всю жизнь. Это орудие было не только для управления стадом или табуном, не только средством, дабы щелканьем подавать знаки, слышимые на многие поприща, и не только оружием против зверя или лихого степняка, замыслившего похитить животных; настоящий боевой трехсаженный, одиннадцатиколенный бич прежде всего был символом власти в семье, роду и племени, поскольку наемные пастухи и рабы пользовались всего лишь короткими кнутами или плетями.

И особым, самым длинным, двенадцатиколенным бичом владел государь. Это под его щелчок все начиналось и оканчивалось; им благословлялись походы и отдавалась честь вернувшимся с победой витязям; с помощью плетеной кожаной змеи, издающей свист, беседовали с богами, им казнили и миловали.

Одним ударом бича государь низводил виноватого в изгои, двойным превращал в раба, а тройным возвещал о рождении наследника.

Скуфь услышала щелчок, посланный ей вослед, и порадовалась, что не придется воевать на сей раз и гибнуть в засадах супостата, вдохновилась и далеко поехала – через всю степь в дремучие леса, куда редко доезжали сары.

Увел Важдай сватов за тридевять земель, через степи, леса, горы и многие полноводные реки, да будто канул в их воду...

Ураган скакал со светочем в руке, озаряя бесконечные изгороди, и слышал только ржанье и многотысячный топот копыт. Встревоженные лошади бились о жерди внутреннего забора, метались в разные стороны, и это было верным знаком, что в загоне волки. Оставалось лишь гадать, как они сумели проникнуть внутрь: трехлетний молодняк, выкормленный к продаже, и маток берегли пуще всего и устраивали загон с двойным ограждением. Причем наружное плели из толстого ивняка и делали ловушку – острили зубчатую верхнюю кромку и ставили сторожки. Стоило зверю тронуть лапами жердь, как тугая лоза распрямлялась и запарывала храбреца, которого не снимали с плетня – для устрашения других. Ко всему прочему, обычно между изгородями всю ночь ездила стража, но иногда сюда для приманки зверя помещали жертвенных телят и мелкий скот. Если иному ловкому переярку и удавалось проникнуть, то он резал малое, оставляя нетронутым великое.

В случае нападения вражеских полчищ загоны становились надежными крепостями в голой, безлесной степи и одновременно оружием, способным остановить любую конницу. Для этого с помощью веревок внешний забор наклоняли, выставляя остро заточенные колья на уровень конской груди. Когда первые ряды всадников запарывались и летели кувырком, плетень бросали на землю и брались за мечи, поскольку неприятель в тот же миг спешивался из-за того, что его кони спотыкались или вовсе ломали ноги в хитросплетениях изгороди.

Не бывало, чтоб даже самому искушенному врагу или резвому переярку удавалось перемахнуть двойное ограждение. И даже если какой-то одиночка и попал в загон, кони в один миг забили бы его копытами...

Подобно лошадям, так же бестолково и тревожно носились по ночной степи пастухи и стражники, их зычный переклик сопровождался щелканьем кнутов, однако сколько бы Ураган ни всматривался в темную степь, имея орлиное зрение, нигде не замечал близкого присутствия волчьих стай либо отчаянных одиночек. Каждую ночь хортье полчище вплотную подступало к загонам, и иные, особенно дерзкие звери выбегали в свет костров, а то, замешкавшись, проскакивали между ног коня.

Тут же и тени не мелькнуло, однако молодая сарская кобылка под ним ржала на скаку, пугливо порскала в стороны и изредка запиналась на ровном месте, будто он по неосторожности засек оборотня вместо матерого зверя.