Помоги проекту - поделись книгой:
Однако я заметил, что Стелла совсем небезразлична лысому бухгалтеру Кеше. Он украдкой метал в ее сторону взоры, в коих можно было разглядеть и страсть, и мольбу. Сии взоры видела, разумеется, и супружница Иннокентия — Валентина. Она сидела вся вытянутая, презлющая, постоянно дергала супруга, противным голосом отдавая команды: «Положи мне то, налей мне это». Но в какой-то момент, похоже, решила переменить тактику и стала вдруг оказывать знаки внимания… мне! С милой улыбкой (похожей на гримасу зубной боли) она затеяла со мной непринужденный тейбл-ток: давно ли я вожу машину, как долго знаком с Александром и нравится ли мне страна Суоми. Игривости в Валентине было не более, чем в мороженой путассу, и я отвечал ей односложно, предпочитая, разумеется, общество сидящей рядом со мной Леси. Зато Иннокентий, помимо знаков внимания Стелле, исподволь бросал на меня взгляды, преисполненные самой настоящей ненависти, — и мне оставалось только гадать, чем я ее заслужил: только ли тем, что поддерживаю разговор с его вдруг воспылавшей ко мне женой?
Словом, злых, завистливых и ревнивых косяков за столом хватало, и я вдруг подумал, что если бы наша вечеринка происходила в романе Агаты Кристи, то сегодня здесь произошло бы убийство. Кто-нибудь кому-нибудь влил бы в стакан добрую порцию цианида — и уж вряд ли убийцей оказался дворецкий, потому как не имелось в нашем коллективе никаких дворецких и прочей прислуги…
Вадим Сухаров, несмотря на то что сидел во главе стола, в отличие от предыдущих наших парти больше помалкивал. Казалось, он взял отпуск по болезни. Стол вел его заместитель Петя. Он был оживлен, шутил, провозглашал тосты. Притом я заметил, что сам он не пьет ни капли спиртного, даже шампанского. Но Горелов и без выпивки был в ударе. Создавалось впечатление, будто он вырвался из-под гнета своего старшего друга и спешил радостно блеснуть, пока его опять не задвинули на второе место. Заговорили, к примеру, о продолжении «Иронии судьбы» — и Петя принялся импровизировать на тему сиквела «Семнадцати мгновений весны». Он говорил, что фильм, разумеется, должен называться «Восемнадцатое мгновение» и начинаться после того, как Штирлиц, двадцать минут поспав в машине, просыпается и едет в Берлин. А там, в Берлине, уже каким-то фантастическим образом прошло шестьдесят лет, и легендарный разведчик, в компании с нашими молодыми агентами, срывает сепаратные переговоры НАТО с Белоруссией… Горелов вдохновенно импровизировал, нагромождая в своей буффонаде одну забавную чушь на другую. Получалась пародия на шпионский боевик — все смеялись, а Женя, Настя и даже сам Вадим посматривали на него ласково и любовно.
В какой-то момент Петя умолк, чтобы поддержать свои силы соком и салатом оливье, и в разговор вдруг вклинилась самая молодая в компании — Леся. Неожиданно она начала рассказывать, что мы с ней побывали сегодня на месте сегодняшнего преступления (она так и выразилась: «преступления»). Все разговоры стихли. Ее слушали с напряженным вниманием.
Леся на голубом глазу рассказала об обнаруженном нами отпечатке ноги в ботинке сорок третьего — сорок пятого размера. Я внимательно следил за реакцией собравшихся на ее слова. Особое внимание обратил на слишком уж веселого сегодня Горелова. Но ни он, ни кто другой не дрогнули, не переменились в лице. Все слушали молодую сыщицу с выражением искренней заинтересованности — но не больше. И тут вдруг подал голос странный человек Родион, промолчавший до того весь вечер.
— Смотрите, Леся, — со смехом сказал он, — в детективных романах после подобных заявлений, сделанных во всеуслышание, обычно убивают.
— Убивать меня нет смысла, — светски улыбнулась в его сторону девушка. — Я уже сняла следы на свой телефон. А Иван, — кивнула она в мою сторону, — перенес снимки в компьютер. (Это было чистой неправдой, и я готов был поклясться, что в этот момент на нас с Лесей изумленно глянул бухгалтер Иннокентий.) Больше того, — продолжила она, — Иван разместил их в Интернете в своем «живом журнале». Ну, а за ту тайну, которая стала известна всему свету, не убивают.
Тут наступило одиннадцать — Новый год по московскому времени. Откупорили шампанское. Ни российского телевидения, ни радио в коттедже не было, и ориентировались все на наручные часы — конечно же, Вадима. Пока чокались и поздравляли друг друга, Горелов и его раненая супруга изображали — «бом! бом!» — бой кремлевских курантов. Было в высшей степени прикольно и освежающе праздновать Новый год столь нетрадиционно.
А к часу ночи по московскому времени мы отправились в горнолыжный поселок, что находился от нас в трех километрах, — встречать Новый год по-местному. Поехали на двух машинах. В свой «Лендровер» за руль сел не пивший ни капли Петя Горелов. Я оседлал любимую «Хонду» — ведь, кроме новогоднего шампанского, не выпил в ту ночь ничего, а подобную дозу алкоголя в крови (до 0,5 промиле) финские законы позволяют.
В каждую из машин набилось по пять человек. Рядом со мной, к моему удовольствию, уселась Леся, сзади разместились Саня со Светкой и почему-то Вадимова жена Настя. Остальные заняли «Лендровер». Нетранспортабельные Сухаров и Женя Горелова остались в домике.
Горнолыжный городок бушевал. Казалось, все жители и туристы высыпали на променад, откуда начинался склон. Во все стороны летели петарды. Мы с трудом нашли место для парковки и вывалились из лимузинов. Толпы ходили, размахивая бутылками шампанского. То там, то здесь группки разливали шипучку в пластиковые стаканчики. Отовсюду слышалась русская речь. Местные пожарные величественно и с соблюдением всех мер безопасности запускали фейерверк. Со склона катались на ледянках. Подъемники, разумеется, не работали, и люди тащились в гору с санками, как муравьи. Кое-кто добирался даже до третьей, четвертой мачты освещения. Потом катальщики летели вниз, как торпеды, вздымая облака снежной пыли.
Наша компания разбрелась в разные стороны, договорившись встретиться через полчаса у машин. Я как-то сразу потерял всех, включая, увы, и Лесю. А потом… Потом вдруг углядел в толпе интересную парочку. Она не спеша шла по улице, посматривая на творящееся вокруг со снисходительным любопытством. Одним был наш импозантный Родион. Второй — типичный иностранец (причем не тот, с кем я заметил Родиона в баре гостиницы в Оулу, и не Панайот, с которым тот беседовал вчера у «летающей тарелки»). Иностранец был одет в такую же неформальную спортивную одежду, что и все вокруг, однако в нем чувствовалась выправка и лоск богатого человека — как минимум, менеджера высшего звена. Двое негромко переговаривались. Лица у обоих были пресерьезные. Они явно обсуждали что-то важное. Воистину, зачем приехал в Финляндию Родион? По каким таким делам? Я готов был заподозрить все, что угодно.
Вспомнив Лесю и то, как она проследила за Вадимом, я последовал за Родионом и его спутником. Однако кругом взрывались петарды, шумела и толкалась толпа, и ровным счетом ни слова из их разговора я расслышать не смог. К тому же мне показалось, что они опять-таки говорят по-фински.
Вдруг петарда бабахнула особенно громко. Что-то черное пронеслось буквально у моего виска. Мне подумалось — второй раз за сегодняшнюю ночь, — что нынешний антураж до чрезвычайности способствует убийству. Раздается негромкий хлопок, тише петарды, и человек вдруг оседает на снег… Кто знает, может, поскользнулся, а может, просто выпил лишку… А когда обнаружат, что он мертв, убийца десять раз успеет скрыться в толпе. Я потряс головой, отгоняя наваждение. Странно, почему мне сегодня с такой настойчивостью приходят мысли об убийстве?
Загадочного Родиона с его спутником я из вида потерял. Толпа пошумела еще немного, а уже в половине первого по финскому времени стала сматывать удочки. Взревели моторы, одна за другой машины стали выруливать со стоянки — и через десять минут улицы городка и подножие горы опустели, остались лишь компании русских — шумные и совсем нетрезвые.
Мы тоже погрузились в автомобили и отправились по домам.
Наши инвалиды, Вадим Сухаров с Женей Гореловой, пребывали в прекрасном настроении. Оба раскрасневшиеся, довольные. Я готов был поклясться, что в этот час между ними что-то происходило: может, просто поцелуйчики, а может, и нечто более серьезное. То, как они сейчас выглядели, убедило меня в том, что между ними
Мне даже пришла в голову дурацкая мысль: может, они двое, Вадим и Женя, специально устроили покушение на самих себя — с тем, чтобы иметь больше законных возможностей проводить время наедине, причем не на снежных трассах, а в доме, в тепле и комфорте? Правда, потом я счел, что это чистая паранойя. Если они действительно любовники, уж как-нибудь смогли бы найти возможность встречаться, не сбрасывая себе на головы камни и не ломая самим себе ноги.
…Потом все выпили еще по паре рюмок и отправились спать. А я вот, как дурак, засиделся в гостиной с ноутбуком, все описывая события сегодняшнего дня. Сейчас я размещу этот пост в своем «живом журнале» и пойду спать. Завтра хочется быть свеженьким — и потому, что мы с Лесей снова побежим на лыжах, и потому, что, мне кажется, нас еще ждут некие таинственные события…
С Новым годом вас, друзья!
1 января 200… года
Сегодня, в первый день нового года, в нашем коллективе, затерянном в лесах Лапландии, продолжались драматические и загадочные происшествия. Впрочем, обо всем по порядку.
Когда я проснулся, за окнами совершенно рассвело — а это означало, что уже довольно поздно. В нашем домике было тихо-тихо. Сашкина кровать оказалась пустой и даже застеленной. Я как ужаленный вскочил и схватил часы. Было уже без четверти одиннадцать — и это означало, что я все на свете проспал! Все ушли на трассы, и я остался в нашем лагере один! Мне смутно припомнилось: сквозь сон, еще совершенно затемно, я слышал в коттедже смех и хождение, до меня долетали запахи кофе и яичницы, и Саня даже толкал меня в плечо: вставай, мол! В ответ я его, помнится, послал… Проклятая графомания! Я засиделся вчера за дневником — и вот вам результат: продрых добрую треть столь короткого здесь, в Заполярье, светового дня! Отбился от коллектива — а главное, упустил Лесю, которая, конечно же, отправилась на лыжню без меня.
Я выполз из нашей комнаты, как был, в одних трусах. По тишине, царившей в домике, я понял, что стесняться мне некого. Потом вспомнил: вряд ли куда смог уйти из своей спальни Вадим со своей сломанной ногой — но заходить к нему проведывать я не собирался. А если уж он вдруг выползет из своей обители, как-нибудь переживет меня в неглиже.
На кухоньке работала посудомоечная машина — дополнительное свидетельство того, что народ отзавтракал и ушел на гору. Я засыпал в кофеварку кофе и вложил хлеб в тостер. И тут вдруг услышал, что из комнаты, где проживали Вадим и Настя Сухаровы, доносятся мужские голоса. Я узнал их. Первым собеседником был Вадим, а вторым — лысый бухгалтер Иннокентий. Комната Сухаровых находилась неподалеку от кухни, двери в спальнях были тонкими, поэтому я слышал их беседу, совершенно не напрягаясь, от первого до последнего слова. Сначала во мне взыграли вдолбленные семьей и школой моральные запреты («подслушивать нехорошо!»), и я подумал было уйти, однако потом вспомнил странное (мягко говоря) поведение бухгалтера, который лазил в мою комнату и в мой ноутбук… Вспомнил и то, что на Вадима, как-никак, было совершено покушение… И тогда решил остаться. Уверен, Леся на моем месте поступила бы так же. Я даже выключил тостер, дабы щелчок поджарившегося хлеба не вспугнул собеседников.
Я не записал их диалога сразу же, по горячим следам, но у меня хорошая память, а разговор был весьма драматичный, поэтому врезался в память едва ли не дословно. Итак, Вадим спросил (с сарказмом и тщательно сдерживаемым гневом):
— Ну, что, Кен (бухгалтера на фирме порой звали на иностранный манер Кеном), значит, ты захотел решить проблему кардинально, а?
Большов пробормотал в ответ достаточно растерянно, что, мол, не понимает, что Сухаров имеет в виду.
— Ну, как же! — воскликнул Вадим. — Валун летит вниз, от меня остается мокрое место. Несчастный случай! Нет человека — нет проблемы, а?
— Клянусь тебе! — пролепетал Иннокентий, и голос его звучал, насколько я мог судить, достаточно искренне. — Клянусь тебе, Вадик, всеми святыми! Я здесь совершенно ни при чем!
— Да? — пророкотал в ответ директор. — Ты уверен? А что, хороший ход. Ведь до момента покушения о твоем подвиге знал один только я. Но теперь, учти, я рассказал обо всем и Петьке, и Насте. Поэтому больше шуточек с валунами повторять не советую. По меньшей мере бессмысленно.
На этот раз ответ Иннокентия прозвучал твердо и с достоинством:
— Никаких покушений я на тебя не устраивал и не собирался.
— Ты уверен?!
— Чем хочешь поклянусь!
— Ладно, будем считать, что я тебе поверил… Давай лучше расскажи, что дальше будешь делать. Как свой косяк исправлять думаешь?
Бухгалтер проговорил с вызовом:
— Это не мой косяк!
— А чей, позволь узнать?
— А кто тебе о нем рассказал?
— На Саню намекаешь?
— Именно! Да не намекаю, а прямо говорю!
— Саня — твой подчиненный! Понимаешь, твой! И ты отвечаешь за него. И за все финансы. Понимаешь — ты! Поэтому мой вопрос — прежний: что
После паузы бухгалтер пробормотал — голос его звучал убито:
— Они отдадут… банк в принципе надежный… у них просто временные трудности…
— Не ври!
(Вадим употребил иное, гораздо более резкое и неприличное слово, которое я заменяю эвфемизмом, потому как надеюсь, что мой дневник будут читать посторонние люди, и не хочу оскорблять их слух матерщиной.)
— Не ври! — строго повторил директор Сухаров. — Банку «Юбилейный» — конец. (Он опять-таки выразился куда крепче.) Никто с него своих бабок уже никогда не получит. Ни через суд, ни через рэкетиров. А ты, Кен, вложил туда почти пол-лимона евро. Скажи, Кен, — голос Вадима прозвучал едва ли не задушевно, — зачем ты это сделал?
— Повторяю, это не я… — пролепетал Большов.
— Чья подпись под платежкой? Чья? Твоя или Сани? — напористо вопросил Сухаров.
Бухгалтер ничего не ответил, только растерянно вздохнул.
— Поэтому и отвечать — тебе! — воскликнул Вадим. — За все отвечать — тебе. Понял, нет?
— Меня ввели в заблуждение…
— Какое, на хрен, заблуждение!
— Они процент больше всех предлагали… — пробормотал в ответ бухгалтер. Чувствовалось, что он совершенно раздавлен. — Тринадцать годовых…
— А сколько они
— Нисколько, — пролепетал Иннокентий. — Я в такие игры не играю…
— Да?! – возвысил голос Сухаров. — А вот у меня имеются другие сведения!
— Саня все врет! — по-детски воскликнул Большов.
— Ты откат от них получил, Кен! Думаешь, я не знаю?!
— Вадим Георгиевич, клянусь вам… — проныл бухгалтер жалобно, даже переходя на «вы».
— Брось! Хватит врать! — гаркнул Вадим и продолжил уже почти спокойным тоном: — Ты, Кен, хотел меня
— Но, Вадим Георгиевич… — прохныкал Иннокентий.
— Все, разговор окончен, — решительно проговорил Сухаров.
— Но, Вадим Георгиевич, почему все на меня!..
— Пошел вон!
— Это несправедливо!
— А кто у нас главный-то бухгалтер? Ты или не ты?
— Я, но я не делал этого, клянусь! Меня подставили!
— Ладно, утомил меня, родной! Вали отсюда.
— Вадим Георгиевич…
— Греби отсюда!!! Я все сказал!
Встреча с бухгалтером в подобных обстоятельствах в мои планы никак не входила, и потому я спешно юркнул в нашу с Саней комнатку и закрыл за собой дверь.
Через минуту мимо пронесся Иннокентий. Из окна я видел, как он выскочил на крыльцо. Большов был в полном горнолыжном обмундировании. Видимо, директор остановил его для разговора как раз в тот момент, когда подчиненный, после праздничной ночи и неспешного завтрака, расслабленный и довольный, совсем уж было собрался продолжать свой новогодний кайф дальше, на спортивных трассах.
«А Вадим, оказывается, садист», — мелькнуло у меня.
Я видел из окна, как Иннокентий схватил с крыльца свои лыжи, взвалил их на плечо и бросился в сторону подъемника. Вид у него был одновременно и удрученным, и решительным. Казалось, что он находится в таком состоянии, что может или прибить кого-нибудь, или с собой покончить.
…Я решил пренебречь завтраком и даже кофе. Совершенно не хотелось, чтобы Вадим понял, что я оставался в доме и стал невольным свидетелем их с бухгалтером разборки. Кроме того, у меня брезжила надежда: может, Леся тоже заспалась? Или просто ждет меня?
Я быстро оделся, выскользнул из коттеджа, взял в сарайчике свои равнинные лыжи, наскоро смазал их и отправился в дом, который занимала вторая часть нашей экспедиции. Я не поверил своим глазам, но навстречу вышла одетая в спортивное Леся. Сказала она еще более приятное: «А я тебя жду». Однако в ее интонации я не услыхал ни малейшего женского кокетства. Скорее, в них прозвучал упрек — словно я был партнером, опоздавшим на деловые переговоры.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось, — с серьезной миной кивнула она.
У меня на языке вертелось восклицание: «И у вас тоже?!» — однако я, конечно, собрался рассказать ей о разговоре Иннокентия с Вадимом, но позже. Может, предварительно поинтриговав ее. Я ответил вопросом, и в моем голосе невольно прозвучало волнение:
— С тобой все в порядке?
— В порядке, в порядке, — отмахнулась она и спросила: — Ты ведь у нас, кажется, энергетик?
— Да, — кивнул я, — а что, лампочку вкрутить некому?
— Почти, — усмехнулась Леся и потянула меня: — Пойдем. Только тихо.
Мы завернули за угол их коттеджа и, утопая в снегу почти по колено, доковыляли до распределительного щитка, который здесь (о, святая финская простота!) был установлен снаружи. Мало того — он располагался с тылу, со стороны, противоположной крыльцу. При полном отсутствии заборов любому злоумышленнику открывался свободный доступ к электрическому счетчику и предохранителям: воруй не хочу.
Девушка указала мне жестом на снег: смотри, мол. Я пригляделся. И увидел, в неверном свете заполярного дня, что из леса к дому тянутся странные следы. Девственную целину пересекала мощная борозда в полметра шириной. Создавалось впечатление, будто какой-то зверь, вроде кабана, взрывая носом снег, пришел из леса ровно по направлению к распределительному щитку, а потом тем же путем ретировался. Но откуда за Полярным кругом кабаны? И что им здесь искать под снегом? Скорее, подумал я, из леса пришел все-таки человек — а потом тем же маршрутом ретировался. И на обратном пути хорошенько помахал лопатой — с тем, чтобы превратить свои следы в перепаханную дорожку. Но кое-где он схалтурил, и в насте отчетливо там и сям виднелись несколько глубоких отпечатков человечьих ног.
— Ничего себе! — вырвалось у меня.
Леся отчаянно приложила палец к губам: тихо, мол! А потом указала решительным жестом на распредщиток: дескать, открой и глянь, что там внутри.
О, эти женщины! Меня смешит и умиляет их почти суеверная боязнь электричества. Залезть внутрь щитка Леся вполне могла безо всякой моей помощи. Но, с другой стороны, если дамы все смогут делать сами — зачем тогда будем нужны им мы, мужчины?
Щит оказался заперт на ключ-трехгранник — однако (опять остается помянуть позитивную, наивную финскую веру в человеческую честность) ключ-трехгранник висел рядом с распредустройством на гвоздике. Я снял его, вставил в отверстие, повернул и распахнул железную дверцу. Леся из-под моей руки напряженно всматривалась внутрь. Ничего особенного я там не увидел. Счетчик, весьма щеголеватого вида, медленно накручивал киловатт-часы. Рядом в своих гнездах размещались три мощных фарфоровых изолятора, каждый ампер на сорок-пятьдесят. Однако… Еще в щитке имелась маленькая, чуть больше спичечного коробка, пластмассовая коробочка, предназначения которой я понять не мог. Совершенно она была там ни к селу, ни к городу. Раз уж Леся не хотела разговаривать вслух (что за странная паранойя!), я тыкнул в коробочку указательным пальцем и выразительно развел руками, сделав преувеличенно недоуменный вид: непонятно, дескать, что сие и откуда. Девушка решительно оттеснила меня от шкафчика и принялась со всех сторон рассматривать коробочку, чуть ли не нюхать ее. Даже достала из кармана небольшой светодиодный фонарик и принялась освещать ее со всех сторон. Потом вздохнула и махнула мне рукой: закрывай, мол! Я запер щиток, и мы, снова по бедра в снегу, вернулись по своим собственным следам к фасаду коттеджа. Леся преувеличенно громко сказала:
— Сейчас я возьму лыжи, и мы с тобой пойдем кататься, о’кей?
— Буду рад, — улыбнулся я.
Когда мы прицепили лыжи (я застегнул свои и помог ей) и немного отъехали от коттеджа, я спросил:
— Что это было?
— Давай потом, а? — улыбнулась Леся. — Мне нужно подумать, да и световой день кончается, хочется покататься успеть.
Ну, пожалуйста — у меня ведь тоже появилась своя тайна: разборка Вадима с Иннокентием.
Леся предложила сегодня доехать-таки до оленьей фермы, но другим маршрутом.
— Красная трасса, всего восемь кэмэ туда, восемь назад.
Не помню, писал ли я, но дороги для равнинных лыж здесь тоже делились по уровню сложности: синие — совсем плоские, без горок и поворотов; красные — с изрядными подъемами и зигзагами; ну, а на черных, говорят, требовалось кое-где отстегивать лыжи и карабкаться с ними на плечах (но таких трасс я старался избегать). Карты местности имелись на всех развилках с непременной пометкой «YOU ARE HERE»[14]. А рядом — куча указателей на местные достопримечательности, верстовые столбы… Словом, даже захочешь заблудиться — не заблудишься. Я уж не говорю о состоянии трасс, сплошь нарезанных… Оставалось лишь с тоской вспоминать разбитые лыжни где-нибудь в Лосином Острове, на которых в солнечный воскресный денек пыхтят десятки людей, мешаясь друг другу.
Поделиться книгой: