Герой пера

– Получив свободу, я тут же совершил большую глупость – женился. В моем положении это был безумный шаг. Еще в университете я считался женихом твоей матери; она ждала меня годы, отказавшись от блестящей партии, которая ей представлялась. К тому времени, когда меня выпустили, она была бедной сироткой, жившей из милости у родственников. Этого я не мог перенести. Мы обвенчались, и через год родился твой брат. Мальчик не походил на тебя, – добавил Форест, впиваясь в лицо дочери долгим страдальческим взглядом, – он был блондин с голубыми глазами, как у вашей матери. Мой брак не принес мне большого счастья. Первые годы нашей семейной жизни были еще ужаснее, чем пребывание в крепости. Там я страдал в одиночку, а тут приходилось думать о жене и ребенке, лишенных куска хлеба. Моя карьера, конечно, пропала; все связи с обществом были порваны. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал – перед политическим преступником закрывались все двери. Я выбивался из сил, чтобы обеспечить семью самым необходимым, и вынужден был взяться за низкооплачиваемый труд, не соответствовавший ни моим знаниям, ни общественному положению.

В это время наступил памятный для всех 1848 год, и я почувствовал, что не могу оставаться в стороне от революционного движения, что во мне воскрес былой мечтатель. Оставив жену и ребенка у родственников, я ринулся в самую гущу борьбы.

Ты знаешь, чем она закончилась! Как вождь революционеров я должен был снова попасть в тюрьму, но по счастливой случайности мне удалось избежать ареста, которому подвергся наш комитет. Чтобы избежать вечного заточения, нужно было не терять ни одной минуты, и я решил немедленно бежать в Америку. Брат жены дал мне необходимую сумму денег; возможно, он сделал это из великодушия, а может быть, просто хотел избавиться от беспокойного демагога, позорившего его семью. Однако правительство не дремало, устроив на меня настоящую облаву.

Под чужим именем, загримировав лицо, я отправился с женой и двумя детьми в Гамбург – ты родилась за несколько месяцев до этих событий. Бедное дитя, в очень трудную минуту я впервые прижал тебя к сердцу! Вместе с отцовским поцелуем на твое маленькое личико упали и мои слезы, и боюсь, что они навсегда оставили на нем след. Ты не походила на других детей и уже в самом раннем детстве отличалась необыкновенной серьезностью.

Незадолго до отплытия парохода из Гамбурга мы отправились на пристань, но порознь, чтобы не возбудить подозрений. На некотором расстоянии от меня впереди шла несшая тебя на руках твоя мать, а со мной был твой брат. Внезапно я увидел у самого пароходного трапа одного из шпионов, лицо которого хорошо запомнил; он тоже меня знал и, весьма возможно, специально за мной следил. Заметь он меня, моя гибель была бы неизбежна. Я сразу же принял решение и, сказав сыну, чтобы он поскорее догонял мать, скрылся в густой толпе народа, наводнявшего пристань. Около часа я не решался подняться на пароход, не выпуская из виду сыщика. Наконец он скрылся, и я незаметно прошел.

Еще заранее я предупреждал жену, что могу задержаться на пристани. Она с тревогой меня ждала и радостно кинулась навстречу. Прежде всего она спросила: «А где же мальчик?». Тут я с ужасом узнал, что твой брат не нагнал матери, шедшей в нескольких шагах впереди, а затерялся в толпе. Не помня себя от ужаса, забыв о грозящей опасности, я бросился назад, на берег; везде искал сына, всех о нем расспрашивал, но ничего не выяснил.

Между тем пароход давал гудок за гудком, предупреждая об отплытии. Если бы я остался в Гамбурге разыскивать сына, вы с матерью уехали бы одни через океан – в другую часть света, к чужим, незнакомым людям, и неизбежно бы там погибли. Колебания были недолгими, хотя я дошел до полного отчаяния. Не могу передать тебе мои переживания, когда пришлось вернуться на пароход без мальчика, я видел, как неумолимо увеличивалось расстояние между сушей и морем, знал, что там, на суше, остался совсем одиноким мой маленький сынишка, и не мог прийти к нему на помощь.

По приезде в Нью-Йорк я сразу же написал брату твоей матери, умоляя его разыскать нашего ребенка. Прошло несколько недель, пока письмо попало ему в руки; столько же времени понадобилось и на ответ. Шурин известил меня о том, что, несмотря на самые тщательные поиски во всех направлениях, он не смог напасть на след мальчика, и мой сын исчез для меня навсегда.

Форест остановился, он тяжело дышал; видно было, что этот рассказ причиняет ему большие страдания. Но Джен, склонившись к его изголовью, нетерпеливо ждала продолжения. Ей не приходило в голову избавить отца от излишних волнений, могущих пагубно повлиять на его здоровье. Подобная деликатность была не в обычае и отца, и дочери: если уж этот разговор был необходим, его следовало любой ценой довести до конца.

Отдохнув несколько минут, больной собрался с силами и продолжил свое повествование:

– С этой последней жертвой, то есть с потерей сына, кончились мои несчастья. На американской почве мне сопутствовал необычайный успех во всех делах. В Нью-Йорке я встретился с Аткинсом, занимавшим тогда какую-то незначительную должность. Он оказал мне услугу, вырвав из рук ловких мошенников-аферистов, которые собирались поймать в свои сети неопытного европейца. Мы с Аткинсом быстро пришли к взаимопониманию, и он охотно принял мое предложение переселиться с нами на Запад.

Приехав сюда, мы попали в почти необитаемый лес, и первое жилище, похожее на дом, построили собственными руками. Может быть, ты еще помнишь, что, когда ты была совсем маленькой, я сам обрабатывал наше поле, а мать выполняла всю работу домашней прислуги.

К счастью, так было недолго. В лесу быстро выросла колония, положившая начало большому торговому городу. Земля, приобретенная за гроши, стала неимоверно быстро расти в цене. Я задумал целый ряд деловых предприятий, и все они оказались очень выгодными. Мое стремление к участию в общественной жизни также нашло удовлетворение. Я занял выдающееся положение в обществе, и даже мистер Алисон сочтет за большую честь для себя, если ты согласишься стать его женой.

– Я знаю это, отец, – с гордостью заметила Джен, и на ее юном лице еще отчетливее отразилось сознание собственного достоинства.

Чувствуя, что силы его покидают, Форест торопился закончить свой рассказ.

– Незачем, я думаю, и упоминать о том, что я все время не переставал разыскивать своего сына. Располагая большими средствами, я тратил на это огромные суммы, но тщетно. В конце концов я несколько успокоился – ты заменила мне своего брата, но твоя мать ни на минуту его не забывала. До самой своей кончины она не переставала ждать сына и была уверена, что он жив, хотя я уже давно утратил всякую надежду.

Перед смертью жена взяла с меня обещание, что, похоронив ее, я поеду в Европу и сам займусь розыском нашего мальчика. Я обещал ей, так как недавно попал под амнистию и теперь уже мог вернуться на родину. И действительно собирался заняться приготовлениями к длительному путешествию, но неожиданно меня сразила эта болезнь. Однако страстное желание твоей матери должно быть исполнено. Хотя у меня нет ни малейшей надежды на то, что ты найдешь брата, твой долг – сделать для этого все возможное. Если и твои усилия окажутся напрасными, то у тебя будет, по крайней мере, совесть спокойна, и ты по праву станешь единственной наследницей всего моего состояния.

Потому я и посылаю тебя на Рейн. Убежден, что дядя не откажется тебе помочь, но ты должна внести в поиски инициативу и энергию, которых ему не хватает. Здесь никто не удивится твоему отъезду – все найдут вполне естественным, что ты проводишь год траура по отцу среди его родных. При желании Алисон сможет в конце своего путешествия заехать туда, где ты будешь, чтобы вы обвенчались и вместе вернулись в Америку. Впрочем, я не желаю вмешиваться в твои дела: поступай, как знаешь. У меня к тебе всего одно требование, Джен, и убежден, что ты его выполнишь.

Молодая девушка гордо выпрямилась и торжественно произнесла:

– Даю тебе слово, отец, во что бы то ни стало найти брата, если он только жив. Я не отступлю ни перед чем, и если мне не удастся его увидеть, то я узнаю хотя бы, что с ним произошло после того, как он затерялся в толпе. Я отыщу его след.

Форест сжал руку дочери в своих слабеющих руках. Несколько секунд стояла глубокая тишина.

– Подними шторы, Джен, – послышался вдруг сдавленный голос больного, – я не выношу эту темноту.

Молодая девушка подняла шторы и откинула тяжелые зеленые занавеси. В широкое окно ударили ослепительные солнечные лучи. Форест, приподнявшись, жадно глядел в окно. Перед ним лежал весь город с его многочисленными улицами, площадями и огромными каменными зданиями. Вдали виднелась зеркальная водная гладь, на которой качались речные суда. Еще недавно жизнь этого большого нового города трудно было себе представить без Фореста. Город, во многом обязанный ему своим существованием, стал его родным детищем.

Неожиданно больной судорожно дернулся и как подкошенный упал на подушки. Джен испуганно бросилась к отцу, думая, что повторился один из его болезненных приступов.

– Когда ты приедешь в Германию, – беззвучно прошептал Форест, – поклонись моей родине, поклонись Рейну. Слышишь, Джен? Непременно поклонись Рейну и всей Германии.

– Разве ты любишь свою родину, отец? – спросила молодая девушка. – Ты ведь старался внушить мне ненависть к ней.

Форест молчал несколько секунд; его губы дрожали, и на щеки скатились две крупные, тяжелые слезы.

– Родина принесла мне одно только горе, – с волнением ответил он, немного передохнув. – Меня там преследовали, не давая шагу ступить, затем изгнали, лишив мою семью куска хлеба; здесь же, в Америке, я узнал, что такое свобода. Америка дала мне богатство, славу и почет. Тем не менее, Джен, я не задумываясь отдал бы все эти блага за счастье умереть на берегах Рейна.

Безысходное горе слышалось в этом признании умирающего. Джен испуганно и недоумевающе смотрела на отца. Опять эта проклятая тоска по родине! Она довела до могилы ее мать, а теперь и отец, этот разумный, энергичный, гордый человек, не может от нее избавиться. Он столько лет скрывал свои страдания и только в последний, смертный час открыл ей душу. Джен не понимала этой любви к далекой родине, но чувствовала, что именно она связывала ее родителей, делала их, несмотря на полное несходство характеров, близкими друг другу.

Молодая девушка не отрывала взора от лица больного. Он лежал спокойно, закрыв глаза и крепко сжав губы. Джен знала, что сейчас его нельзя тревожить. Тихими шагами она подошла к окну и опустила шторы. В комнате больного снова воцарились полумрак и тишина.

ГЛАВА II

– Что за великолепное начало – бесценный Рейн радушно приветствует вас! Нет, я ни за что не согласился бы находиться в этой стране больше тридцати шести часов! Проклятый туман! Берега не видно, пока не ступишь на него ногой. Весь день в Гамбурге шел ужасный дождь, – я думал, что снова начинается всемирный потоп. И в довершение всего здесь, на Рейне, с нами происходит такая неприятность! Не понимаю, мисс Джен, как вам удается сохранять свое олимпийское спокойствие!

Аткинс имел все основания для недовольства: положение, в котором оказались он и его спутники, было действительно не из завидных. Густой туман окутывал все вокруг серым непроницаемым покрывалом. Мелкий холодный дождь лил непрерывно, образуя лужи вокруг сломанной почтовой кареты, стоявшей посреди дороги. Выпряженные лошади мрачно свесили головы. Возле сломанного заднего колеса сидел пострадавший возница с головой, завязанной носовым платком; обеими руками он поддерживал раненую ногу. Возле него стояла Джен. В ответ на монолог Аткинса она только молча пожала плечами.

– Мы не можем дольше оставаться под этим дождем, – сердито продолжал Аткинс, – по крайней мере, для вас это невозможно. Насколько я могу судить, ушибы нашего кучера неопасны, а так как, по его словам, до ближайшего города Б. не более часа ходьбы, то я полагаю, что мы можем оставить его пока одного, а уже из города прислать кого-нибудь ему на помощь.

– Нет, нет, – решительно запротестовала Джен, – у него все еще продолжается кровотечение, и каждую минуту он может потерять сознание. Мы не должны оставлять его одного в таком беспомощном состоянии. Побудьте с ним, а я постараюсь как-нибудь добраться до ближайшего населенного пункта.

– Что вы, мисс Джен! Мыслимо ли такое! Вы забываете, что здесь вам не Америка. Вы можете упасть в эту заколдованную реку; из-за тумана мы не можем разглядеть воду, но она где-то совсем близко, судя по плеску волн. Нет, я не отпущу вас!

– Я ничего не боюсь, – решительно заявила Джен, – а если пойду по большой дороге, то не заблужусь. Да у нас и нет другого выхода – нужно же что-то делать!

– Нет, мисс Джен, это невозможно. Хоть бы одно живое существо встретилось нам по дороге! Да вот там кто-то идет! Послушайте, сударь, пожалуйста, остановитесь на минутку! – крикнул Аткинс.

Незнакомец услышал последнюю фразу Аткинса. Хотя она была произнесена по-немецки, в ней ясно слышался английский акцент.

– Что случилось? – спросил незнакомец на чистейшем английском языке.

– Слава Богу, это джентльмен, он говорит по-английски! – с облегчением воскликнул Аткинс и быстро направился к незнакомцу, фигура которого слабо виднелась в тумане. – С нами произошло несчастье, – сказал он, подойдя поближе. – Наш экипаж опрокинулся и сломался, кучер ранен, а моя спутница и я совершенно незнакомы с этой местностью. Позвольте узнать, не направляетесь ли вы в Б.?

– Да, именно туда!

– В таком случае не сможете ли вы прислать сюда первого попавшегося извозчика? И потом еще одна просьба: не согласитесь ли вы проводить до Б. молодую леди, мою спутницу?

В ответ на первую просьбу незнакомец вежливо поклонился, выражая свое согласие; вторая же привела его, видимо, в смущение. Он слегка попятился и испуганно спросил:

– Вы хотите, чтобы я проводил эту молодую леди?

– Да, сначала до города, а потом до того дома, который она вам укажет. Мисс Джен, пожалуйста, примите услуги этого джентльмена. Вы не можете дольше оставаться под дождем.

Молодая девушка безучастно слушала их переговоры. Теперь она взглянула на приблизившегося незнакомца и увидела тонкое бледное лицо с большими мечтательными голубыми глазами, в которых было безграничное смущение.

– Я вам чрезвычайно обязан, – проговорил Аткинс, не дожидаясь ответа на свою вторую просьбу, – только, пожалуйста, изберите кратчайший путь – и ради удобства вашей спутницы, и ради меня самого. Я тоже жажду отсюда выбраться и попасть под какой-нибудь кров. До свидания, мисс Джен, не беспокойтесь – я не оставлю раненого. Надеюсь скоро увидеться с вами не под дождем, а в более удобном месте.

Аткинс распоряжался так быстро и таким диктаторским тоном, что не было возможности ему противиться. Незнакомец послушно поклонился Джен, молча приглашая ее следовать за собой, и вскоре оба они скрылись с глаз Аткинса. Молодой человек настолько смутился, что не в состоянии был произнести ни слова. Возможно, его поразила чисто американская смелость, с которой молодую девушку доверили первому встречному, а может быть, пугала мысль, что он не сумеет выказать себя истинным рыцарем по отношению к этой девушке.

Джен объяснила себе молчание незнакомца по-своему. Она привыкла всегда находиться в центре внимания, тем более, что в Америке мужчины обычно бывают предупредительны даже с совершенно незнакомыми дамами, а этот молодой человек с лицом джентльмена, по-видимому, не считал для себя великой честью ее сопровождать. Он даже не нашел нужным обратиться к ней с вежливым приветствием. Джен бросила на своего спутника гневный взгляд, крепко сжала губы и дала себе слово за всю дорогу не проронить ни слова.

Минут десять они шли в полном молчании. Неожиданно незнакомец остановился и заговорил звучным приятным голосом:

– По прямой дороге нам придется сделать большой крюк. Можно повести вас той кратчайшей тропинкой, по которой я обычно хожу?

– Предоставляю решение этого вопроса вам! – холодно ответила Джен и последовала за незнакомцем, свернувшим с шоссе налево.

Кратчайший путь, о котором он говорил, оказался не слишком удобным, особенно для женщины. На каждом шагу им попадались заболоченные места, кочки и колючие кусты. Через каких-то несколько минут элегантный дорожный костюм молодой девушки пришел в самое жалкое состояние. Легкая накидка и тонкие открытые туфельки промокли насквозь. Незнакомец, закутанный в толстый плед, напротив, нисколько не страдал от непрерывного дождя. Стараясь выполнить просьбу Аткинса, он быстро шел вперед, и Джен с трудом за ним поспевала. Любая другая женщина на ее месте сразу бы заявила, что не может идти так скоро, но Джен не любила выказывать слабость и, к тому же, сама хотела поскорее добраться до города. Она храбро ступала по высокой мокрой траве и ежеминутно рвала свою одежду и длинную траурную вуаль, цеплявшуюся за сучья кустарника. Однако лицо ее все больше мрачнело; в конце концов молодая девушка почувствовала, что не в состоянии идти дальше, и остановилась.

– Прошу вас подождать, – задыхающимся голосом проговорила она, – мне нужно немного отдохнуть.

Эти слова заставили незнакомца вспомнить о своей неосмотрительности. Он с испугом взглянул на молодую девушку, которая в полном изнеможении прислонилась к большому кусту сирени, и смущенно пробормотал:

– Простите меня, мисс, я совсем не умею обращаться с дамами.

Джен сделала рукой жест, означавший, что она на собственном опыте убедилась в справедливости его слов. Молодой человек только теперь заметил, в каком состоянии была ее одежда.

– Господи, да вы совершенно промокли! – воскликнул он. И, взглянув на небо, добавил: – Мне кажется, дождь идет.

– Да, мне тоже это кажется! – с нескрываемой иронией отозвалась Джен.

Незнакомец, не заметив иронии, молча подошел к другому кусту сирени, росшему на пригорке. Дождь лил так долго, что даже здесь, на возвышенности, трава была покрыта водой. Недолго думая, молодой человек сбросил свой плед и, заботливо расстелив его на пригорке, предложил своей спутнице сесть и отдохнуть.

Джен не двинулась с места и удивленно смотрела на незнакомца. Его поступок поразил девушку. Полчаса он шел рядом с ней, видел, что она мокнет под дождем, и не предложил ей свой плед, который мог бы защитить ее от непогоды, а теперь, чтобы дать ей возможность отдохнуть две-три минуты, не задумываясь, бросил плед прямо в грязь. Она еще никогда в жизни не встречала такого непрактичного и странного человека.

Незнакомец с таким подчеркнутым старанием разглаживал плед, видимо, раскаиваясь в своей невнимательности, что Джен невольно снизошла к его просьбам и опустилась на устроенное для нее сиденье. Впервые она могла внимательнее разглядеть стоявшего рядом молодого человека. Разгоряченный быстрой ходьбой, он снял шляпу и откинул с высокого лба белокурые мокрые от дождя волосы. Черты его бледного, немного болезненного лица поражали своей одухотворенностью. Большие голубые глаза, повитые дымкой мечтательности, казалось, не интересовались земными предметами – взгляд их был устремлен ввысь.

Молодая девушка с непонятным для нее самой интересом всматривалась в это, такое необычное, лицо. Туман накрыл все вокруг серым покрывалом, придавая причудливые очертания деревьям и кустам. Тихо падали частые капли дождя, откуда-то доносился тихий плеск воды.

– Что там внизу? Река? – спросила Джен, тщательно пытаясь проникнуть взором сквозь туман.

– Да, Рейн. Мы на берегу Рейна.

Снова наступило молчание. Молодая девушка сорвала ветку сирени, несколько секунд ее рассматривала, потом рассеянно оборвала полураспустившиеся почки и бросила ветку на землю. Незнакомец наклонился и поднял ее. Джен удивленно посмотрела на своего спутника.

– Это первые весенние почки, – как бы оправдываясь, сказал он, – мне бы не хотелось, чтобы ветка валялась в грязи.

Губы молодой девушки насмешливо дрогнули. Как сентиментально! Вот она, пресловутая Германия! Чувствуя некоторое раздражение, она порывисто встала и заявила, что вполне отдохнула и может продолжать путь. Незнакомец беспрекословно пошел вперед. Сделав несколько шагов, Джен оглянулась. Плед лежал на прежнем месте. Очевидно, хозяин забыл о его существовании, и она не сочла нужным напомнить своему спутнику о его вещи.

Молча шли они по направлению к городу, но теперь незнакомец умерил свои шаги и по временам оглядывался, чтобы посмотреть, не устала ли Джен. Через четверть часа показались контуры домов и церквей города.

– Вот и Б., – обратился незнакомец к своей спутнице. – Скажите, пожалуйста, мисс, куда я должен вас проводить?

– В дом доктора Стефана, – ответила Джен. Незнакомец в изумлении остановился.

– К доктору Стефану? – переспросил он.

– Да, вы его знаете?

– Конечно! Я ведь сам живу в доме доктора Стефана. Теперь я смутно припоминаю, что там действительно кого-то ждут. Кажется, молодую родственницу.

– Как видите, ждут, – нетерпеливо заметила Джен. – Вы меня крайне обяжете, если сократите для моих родственников время ожидания.

– Как прикажете, мисс. Пожалуйста, сверните направо. Мы пройдем ближайшей дорогой через сады.

Джен пошла туда, куда указывал молодой человек. Скоро ей пришлось убедиться, что эта прогулка по садам, через заборы, по своей трудности превосходила все, что ей уже пришлось преодолеть. Видимо, незнакомец тоже понял свою оплошность; он остановился и смущенно сказал:

– Я совсем забыл, что эта дорога очень неудобна для дамы. Не лучше ли нам повернуть назад?

– Но мы ведь уже прошли половину пути, – раздраженно ответила Джен, – и, вероятно, скоро будем у цели?

– Да, дом доктора Стефана находится за этой оградой.

– В таком случае идемте скорее вперед.

Им оставалось пройти не более ста шагов, когда на их пути встретилось непреодолимое препятствие. Вся местность, лежащая в низине, была залита водой; образовалось нечто вроде озерца, тянущегося вдоль дороги. Незадачливый проводник беспомощно озирался вокруг.

– Вы не сможете пройти по этой луже! – тревожно сказал он.

– Попробую! – ответила Джен и носком туфли коснулась воды. Незнакомец поспешно ее удержал.

– Это невозможно! Здесь довольно глубоко. Позвольте мне вас перенести!

Джен окинула его полупрезрительным полусострадательным взглядом. Он был высокого роста, гибкий и очень худой.

– Благодарю вас, – с нескрываемой иронией ответила она, – но эта тяжесть будет вам не по силам.

Насмешливый тон молодой девушки произвел неожиданное впечатление на робкого до сих пор незнакомца. Его бледное лицо вспыхнуло краской; не говоря ни слова, он подхватил свою спутницу на руки и в одно мгновение очутился со своей ношей посреди лужи. Все произошло настолько быстро, что ошеломленная Джен не успела даже возмутиться.

Теперь она опомнилась и сделала резкое движение, пытаясь высвободиться: девушка предпочитала идти по колено в воде, но не подчиниться такому произволу. Повернув лицо, она встретила умоляющий взгляд незнакомца. В нем было нечто, заставившее Джен опустить глаза и остаться в сильных руках своего спутника.

– Простите, пожалуй, – тихо проговорил он, робко и почтительно опустив молодую девушку у калитки сада доктора Стефана.

– Благодарю вас! – холодно ответила Джен и, открыв калитку, вошла в сад вместе с незнакомцем. Не успели они пройти и трех шагов, как перед ними выросла какая-то высокая, почти гигантская фигура.

– Господин профессор, побойтесь Бога, что вы делаете?! – воскликнул гигант, обращаясь к спутнику мисс Форест. – Гуляете в такую погоду и даже без зонтика! Вы схватите насморк, лихорадку, умрете от простуды. Где же плед? Господин профессор, скажите, пожалуйста, куда вы девали свой плед?

С большим трудом отделался незнакомец от заботливых услуг великана, стоявшего перед ним с большим дождевым зонтиком в руках.

– Фридрих, ты видишь, я не один, – сказал он, указывая на Джен, которую Фридрих в порыве усердия даже не заметил.

Увидев теперь рядом со своим господином молодую девушку, он так поразился, что уронил зонтик и, открыв рот, смотрел на нее во все глаза.

Профессор поспешил положить конец его изумлению:

– Это та молодая дама, которую ожидает доктор Стефан, – проговорил он. – Пойди и скажи…

Незнакомцу не удалось закончить фразу, так как Фридрих, услышав первые слова, издал какое-то радостное восклицание и тут же исчез.

Джен остановилась и молча смотрела на своего спутника. По ее лицу было видно, что, судя по двум экземплярам, которые ей встретились в этот день, она не слишком лестного мнения о немцах. Оба – и господин, и слуга показались ей в равной степени нелепыми.