Помоги проекту - поделись книгой:
— Немцы-пленные, шесть человек. Бежали из лагеря. Прорвались в порт. Видно, думали судно захватить и уйти в Финляндию.
Герасимов действительно «обрисовывал обстановку» короткими рублеными телеграфными фразами, внутренне заводясь от повелительного тона капитана и оттого, что он, старший по званию, этому тону подчиняется. Впрочем, все они чистильщики[1] таковы — с гонором, высокомерные, общение этак сверху вниз…
Хижняк взглянул на светящийся циферблат своих командирских часов. Половина второго ночи.
— Через полчаса, если ничего не случится, будем на месте, — перехватив его взгляд, чуть угодливо проговорил Герасимов.
— В порт едем? — коротко осведомился Хижняк.
— Так точно. Там на месте полковник Кислицын даст вводную.
— Понятно. Только что под Приморском банду зачистили. И снова-здорово. Без нас воевать что ли некому?
— Выходит что так. Выходит, вы у нас незаменимые, — слащаво улыбнулся Герасимов и с неожиданным злорадством добавил: — Вот и соответствуйте.
Молчавший до сих пор Сташевич вскинул на энкавэ-дешника темные глаза с набрякшими веками, довольно долго разглядывал круглое, без малейшего признака растительности, какое-то бабье лицо. Густая бровь презрительно поднялась, он медленно произнес:
— А мы и соответствуем. Да, лейтенант? — Сташевич перевел мигом потеплевший взгляд на Орлова. Тот спал, прислонившись к борту грузовика.
— Не буди его, Иваныч, — тихо сказал Хижняк, закуривая.
Они замолчали. Едва различимо просвечивал сквозь пальцы Егора огонь папиросы, чуть освещая словно вырезанное из камня лицо с резкими носогубными складками, прямым носом, волевым подбородком. Веки были опущены. Казалось, он спал, если бы не редкие, глубокие затяжки. Загасив и спрятав окурок, Хижняк и впрямь заснул. Двое других — Сташевич и Орлов — тоже, что называется, дрыхли без задних ног. Герасимов разглядывал их с нарастающим раздражением. Его, человека, который панически боялся смерти, просто-таки бесило хладнокровие людей, которым вот-вот предстояло ввязаться в очень опасный бой и, может быть, погибнуть.
Полуторка резко тормознула, троица одновременно встрепенулась, оглядываясь.
— Подъезжаем, — не глядя на них, сообщил Герасимов.
Действительно, грузовик въезжал в ворота порта, миновал длинную череду бараков и остановился возле облупленного одноэтажного здания администрации. Около одноэтажки уже стояло несколько грузовиков, пара «доджей» и санитарный «студебеккер». Вдоль дощатого забора, огораживающего территорию порта, выстроились солдаты оцепления. На земле, возле санитарной машины, на носилках лежал раненый. Доктор, пожилая женщина, склонившись над ним, отдавала команды двум санитарам:
— Повезете в академию, на третью хирургию, я договорилась, — слышался ее хриплый голос. — Нож не вынимать! Везти быстро, но аккуратно. Тихо, сынок, терпи! — Она снова наклонилась над раненым. — Эк они тебя, мерзавцы, уделали! Счастлив твой бог, что жив!
Хижняк, Сташевич и Орлов, проходя мимо, взглянули на носилки. Молодой мужчина с мертвенно-бледным лицом тяжело и хрипло дышал. На губах его пузырилась пена, а из груди торчала обмотанная изолентой рукоятка.
— Попали в легкое. Пневмоторакс. Полсантиметра левее — и он покойник, — прокомментировал Сташевич, когда троица вошла в скудно освещенный вестибюль.
В кабинете начальника порта разместился штаб операции. Вокруг длинного стола, на котором была разложена карта, сгрудились несколько мужчин. Навстречу из-за стола поднялся невысокий седой офицер с шишковатым черепом.
— Полковник Кислицын, — представился он. — По приказу вашего руководства вы временно поступаете в мое распоряжение. Представьтесь, товарищи.
— Старший оперуполномоченный контрразведки Смерш, капитан Хижняк.
— Старший лейтенант Сташевич.
— Лейтенант Орлов.
Кислицын пожал руку каждому из членов группы, глубоко посаженные глаза внимательно смотрели в лицо каждому из смершевцев, особенно задержавшись на юношеском лице лейтенанта. Орлов спокойно выдержал этот взгляд.
— Что ж, давайте к делу, — Кислицын жестом пригласил к карте.
Стоявшие возле стола офицеры расступились, освобождая место.
— Здесь, в районе пакгаузов мы блокировали группу немцев. Это военнопленные, которых этапировали в лагерь. Они совершили дерзкий побег на станции Волховст-рой, где состав стоял на заправке. Это узловая станция, где пересекаются несколько крупных железнодорожных веток, где очень оживленное движение и где полным-полно вооруженной охраны, военнослужащих разного рода, есть служебные собаки. Они сумели уничтожить конвой, завладеть автоматами и ножами, сумели избежать проверки документов и покинуть здание вокзала, несмотря на комендантский патруль. И собаки не смогли взять их след.
— Кайенская смесь? — коротко спросил Хижняк.
— Именно, — кивнул полковник. — Смесь крепкого табака и черного перца, — пояснил он своим подчиненным. — Используется, в частности, чтобы отбить нюх розыскных собак. Продолжаю. Затем на попутке они добрались до города, проникли сюда, в порт, заколов охрану одним ударом ножа. Со спины прямо в сердце. Трое мертвы, один, который успел обернуться, тяжело ранен.
— Парши?[2] — так же коротко спросил Хижняк.
— Именно, — снова кивнул полковник. — Интереса в смысле информации уже не представляют. Плен для них — тягчайший позор. Живыми не дадутся. Ваша задача — уничтожить группу.
— Сколько их?
— Шестеро. Шестеро опытных, прекрасно обученных вояк, которые уже достаточно оправились от ранений.
— Ранения конечностей? — уточнил Хижняк.
— Именно, — еще раз повторил Кислицын, с явной симпатией поглядывая на Хижняка. — При пленении диверсантам стараются нанести ранения по конечностям, то есть обездвижить, — объяснил он окружению.
— Чтобы, значит, убежать не смогли, гады, а показания, чтобы, значит, можно было из них выбить? — радостно встрял в разговор маленький, юркий лейтенантик-артиллерист.
— Именно, — Кислицын удовлетворенно произнес свое любимое слово.
«Что это у него здесь, курс молодого бойца? — Хижняк раздраженно оглядывал офицеров. Трое — из НКВД, двое — артиллеристы. — Те еще помощники», — мысленно вздохнул он и коротко спросил:
— Какие действия предпринимались?
— Была попытка взять их. Они мне роту солдат положили. Ведь ухитрились склад с горючим вычислить, гады! Там и засели. Если что, весь порт полетит к чертям собачьим!
— Сколько времени они в засаде?
— Заняли склад где-то между девятнадцатью тридцатью и двадцатью. То есть, около шести часов, — взглянул на часы Кислицын. — За это время подтянули солдат НКВД, они в оцеплении. Весь порт по периметру взят в кольцо. В город им не выйти.
— Когда была перестрелка?
— В девятнадцать тридцать.
— С тех пор их не трогали?
— Не трогали.
— Что ж, в целом обстановка ясна. Теперь обсудим детали.
Когда троица вышла на улицу, всю территорию порта окутал густой утренний туман. В молочно-белой мгле едва угадывались три мужские фигуры и стволы автоматов.
— Смертники, — глядя им вслед, тихо проговорил один из солдат оцепления.
— Чего это ты? — недовольно спросил другой, значительно старше.
— Так положат их фрицы, к гадалке не ходи. Роту положили, а этих — трое. Да один совсем вроде пацан.
— Ты на медведя ходил когда?
— Не, а че?
— А ниче! Есть такие, кто ходил! — веско отмерил пожилой.
Хижняк, усмехнувшись, прошептал:
— Слыхали, какое о нас мнение у народа? Будем соответствовать. Полагаю, долго сидеть в засаде не придется. Ну, вперед!
Трое мужчин бесшумно продвигались среди портовых построек к зданию оружейного склада.
Тяжелая металлическая дверь старинного, дореволюционной постройки здания едва заметно приоткрылась и через несколько мгновений бесшумно затворилась.
— Туман нам на руку, — произнес Фридрих. — Дальше тянуть нет смысла. И время подходящее. Снаружи никого, а ближе к утру наверняка подтянут подкрепление. — Он отошел от стены, оглядел товарищей и не допускающим возражения тоном произнес: — Будем прорываться к причалам. Кому повезет, тот сможет уйти. Подъем!
Пятеро мужчин поднялись с пола, проверяя оружие. Один автомат, два «вальтера», две финки — вот и весь арсенал. Распределив его, Фридрих подошел к лежавшему раненому.
— Вставай, Ганс, нам пора, — проговорил он, с неудовольствием глядя на набухшую от крови мешковину.
С невероятным усилием Ганс пытался подняться, опираясь на плечо Фридриха, и когда это ему почти удалось, Фридрих сделал резкое движение, в воздухе блеснуло лезвие, и тело Ганса обмякло в его руках.
— Так будет лучше для всех, — коротко сказал Фридрих, вынимая нож из груди убитого.
В ответ никто не произнес ни слова.
Мы заняли позиции в пределах визуального контакта. В условиях столь плотного тумана это было расстояние в несколько шагов. Порт хорош по крайней мере тем, что здесь масса возможностей укрыться. Множество построек, техники, штабеля грузов, куча всякого хлама. Этим же он и плох, так как дает возможность укрыться и противнику. Прошло ровно тринадцать минут с того момента, когда фрицы рискнули высунуть нос из своего убежища, и вот дверь склада открылась, пятеро паршей осторожно вышли наружу и бесшумно двинулись в сторону причалов. Один вооружен автоматом, у двух других, кажется, вальтеры. Но почему их пятеро, а не шестеро? Из здания больше никто не выходил. Ладно, с количеством разберемся потом. Я знаками распределил клиентов, Олег и Чиж кивнули, мы двинулись следом, скрываясь в портовых лабиринтах.
Когда фрицы вышли на небольшое открытое пространство, мы поднялись во весь рост и пошли на них, поливая сплошным огнем. Реакция у гадов, надо сказать, отличная! Завалить удалось двоих. Трое мгновенно, горохом рассыпались за ближайшие укрытия. Что ж, трое на троих — это просто смешно, это детская забава какая-то.
Чиж кинулся туда, где за ящиками тары укрылся один из паршей. Густая автоматная очередь его не остановила. Чиж прекрасно умеет петлять. А стреляли слева. Открыв огонь из своего ствола, я дал возможность Чижу достичь укрытия и ринулся на огневой рубеж противника, говоря шершавым языком плаката. Фриц нырнул в щель между пакгаузами, су-чара. Нырнул и затаился. Ладно, мы тебя достанем…
Откуда-то слева тишину нарушил резкий звук. Как будто щебень под ногами. Но не щебень, врешь. Швырнул что-то, чтобы отвлечь. И я осторожно повернул вправо, за дрезину, стоящую на рельсах. Автоматная очередь подтвердила мою правоту. Отпрянув, я успел увидеть, как немец перескочил к следующему укрытию. Здоровый, гад. Осторожно двигаясь параллельным курсом, скрываясь за дрезиной, я дождался момента, когда парш выскочил на открытое место и полоснул огнем.
Рука с автоматом упала плетью, но он тут же выхватил вальтер, целясь левой рукой. Медлить было нельзя. Бросившись вперед, я круговым ударом ноги выбил пистолет из его руки, затем ножницами[3] повалил на землю. Раненый, он был еще очень силен и отчаянно пытался стряхнуть меня и дотянуться до оружия. Врешь, гад. Я выхватил свой «ТТ». Через мгновение все было кончено.
Оставив труп и посмотрев на часы (отчетность!), я побежал на звук стрельбы.
Стрелял Чиж. Он преследовал немца, которому удалось-таки добраться до причалов. Немец петлял и пригибался, и делал все это не хуже нас самих. Но на причале никто не ждал красавца в яхте под парусами. Парш сделал еще шаг и сиганул в воду. Было видно, как Чиж, на ходу выхватив и зажав в зубах нож, бросился следом. Будем надеяться, что разберется.
Где Олег? Я остановился, прислушиваясь. Над портом опять повисла тишина, которую нарушал лишь пронзительный крик чаек. Но вот в этот крик вплелся другой — так кричит пустельга. И я двинулся на звук.
В тесном пространстве внутреннего дворика, образованного высокими металлическими стеллажами, заставленными какими-то ящиками, Олег бился на ножах. Его противник, миниатюрный подвижный юркий немец прекрасно владел этим видом оружия. Автомат Олега был отброшен, на рукаве — большое красное пятно. Я попытался взять фрица на мушку, но Олег постоянно закрывал его своим телом. Пришлось огибать всю эту хренатень, чтобы выйти противнику в тыл. Но когда я подоспел, Олег уже отирал лезвие финки. Враг, как пишут в газетах, был обезврежен, а лицо нашего интеллектуала выражало такую свирепую ненависть, что я расхохотался.
— Ну и видок у тебя! Жаль, зритель тебя таким не увидит!
— Да иди ты! — огрызнулся он, зажимая окровавленный рукав. — Помоги лучше.
Я осмотрел рану. Вроде, ничего страшного, нож прошел по касательной.
— Это как же он тебя зацепил?
— Сзади налетел. На шею прыгнул, — нехотя буркнул Сташевич. — Вон оттуда, — он указал глазами на верхний ряд ящиков.
— Ясно. А ты не успел среагировать? — ехидничал я, накладывая жгут.
— Не успел бы, лежал бы с перерезанным горлом, — буркнул Олежка. — А где Чиж?
— Бороздит морские просторы. Пойдем, ему, может, тоже помощь нужна.
Мы подошли как раз в тот момент, когда Чиж, сжимая зубами нож, выбирался на причал. Вода ручьями стекала с одежды.
— Порядок, — выдохнул он.
— А где труп?
— Да вон, внизу. Я его у поручней закрепил.
— Как водичка?
— Нормуль. Выше нуля. Градусов на пятнадцать. Я посмотрел на циферблат.
— Время окончания операции — четыре часа пятьдесят шесть минут. По-моему, мы молодцы.
— А то! — стуча зубами, отозвался Чиж.
Мы вернулись в штаб. Кислицын крепко жал руки и любил нас как родных. Оказалось, что шестого немца убили свои же. Вот падаль! Пока я писал рапорт, пока Олегу оказывали медицинскую помощь, а Чижа отогревали чаем с водкой, пока Кислицын связывался с нашим начальством, прошло еще два часа. Нам было предписано двигаться прежним курсом, то есть в Первопрестольную, дабы доложиться по всей форме, а потом… Потом каждому был обещан пятидневный отпуск! Вот оно, счастье!
Кислицын позаботился, чтобы мы попали на первый же поезд, и, едва мы оказались в купе, Чиж соорудил закусь, я извлек из вещмешка бутылку водки, подаренную Кисли-циным, и процитировал классика, коим несомненно станет когда-нибудь Олежка Сташевич:
— Сейчас по сто пятьдесят и спать до Москвы. Возражения есть?
Возражений не было.
Огни фонарей вдоль железной дороги, проложенной у подножия тирольских холмов, освещали небольшой австрийский городок, засыпанный снегом, словно убранный в сказочные белые одежды.
Нарядные витрины магазинов, веселые люди, их улыбки, яркие наряды, венки хвои над окнами аккуратных двух-, трехэтажных домов — все напоминало о только что прошедшем Рождестве и о том, что завтра наступит новый, 1938 год.
Курт Домбровски поднимался по склону холма, с удовольствием прислушиваясь к хрусту снега под лыжными ботинками, радуясь возможности побыть одному, без снующих под ногами детей, их вздорных мамаш и надменных папаш. Он глубоко вдыхал крепкий, морозный воздух, легкий, как взбитые сливки. Утром выпал снег, потом изрядно подморозило, и сейчас склоны были девственно чисты. Словно крупное сильное животное отряхнулось от бесконечного множества надоедливых насекомых и улеглось на отдых. Курт остановился, чтобы насладиться одиночеством и тишиной. И тут за спиной послышалось чье-то прерывистое дыхание. Курт обернулся.
Его пыталась нагнать темноволосая девушка в бело-голубом лыжном костюме. «Это она!» — удивляясь удаче, думал Курт, отвечая на ее улыбку вежливым наклоном головы.
— Добрый вечер! — тут же заговорила девушка, и он отметил, что говорит она с весьма резким акцентом и что у нее глубокий, очень красивого тембра голос.
— Добрый вечер, фрейлейн, — учтиво, но весьма сдержанно ответил он.
Поделиться книгой: