Помоги проекту - поделись книгой:
— Пойду захвачу последнее солнышко, — сказал он, когда Ротфус смешал карты и посмотрел на часы. Вместе с мастером он спустился по лестнице, оставил его в сарайчике, где сушились кожи, и побрел в глубь пустынного участка, заросшего травой, на котором там и сям чернели ямы с дубильным раствором. Добравшись до небольшой речки, где дубильщик соорудил мостки для замачиванья кож, Кнульп уселся на досках, свесив ноги над привольно и быстро текущей водой, и с удовольствием наблюдал за юркими темными рыбешками, которые сновали прямо под ним, а затем стал с любопытством изучать местность, так как искал возможности повстречаться с молоденькой служанкой из соседнего дома.
Участки двух домов вплотную примыкали друг к другу, разделенные лишь шатким заборчиком из штакетника; внизу, у воды, где столбы давно уже подгнили и упали, можно было беспрепятственно проникнуть к соседям. Соседский участок казался более ухоженным по сравнению с пустынным, заросшим травой участком дубильщика. Там виднелись четыре грядки, на которых господствовали сорняки; грядки сильно осели, как всегда бывает после зимы. На двух из них торчали редкие кустики латука и перезимовавшего шпината; розовые кусты стояли поникшие, с вкопавшимися в землю верхушками. Перед самым домом, скрывая его от посторонних взглядов, росло несколько живописных сосен.
Кнульп, осмотрев чужой сад, бесшумно вторгся в него и прошел до самых сосен и теперь, стоя между деревьями, мог разглядеть дом, кухню, выходящую во двор, и не прошло и нескольких минут, как он увидел девушку с засученными рукавами, исполнявшую кухонную работу. Хозяйка была тут же, она беспрестанно отдавала приказы и поучала, как это водится у всех хозяек, не желающих оплачивать обученную прислугу и берущих ежегодно сменяющихся учениц, которых они усердно нахваливают после их ухода. Ее воркотня и сетования звучали, однако, довольно беззлобно, казалось, девушка к ним уже привыкла, так как она спокойно и с ясным лицом продолжала делать свое дело.
Незваный гость прислонился к стволу и вглядывался, вытянув голову, любопытный и чуткий, как охотник; он прислушивался терпеливо и без досады, ибо время его стоило дешево и он давно уже привык к своей роли — быть в жизни только слушателем, зрителем, посторонним. Ему было приятно глядеть на девушку, когда она показывалась в окне; по выговору хозяйки он заключил, что родом она не из Лехштеттена, а из долины повыше, часах в двух пути. Он стоял неподвижно, пережевывая пахучую еловую веточку, стоял полчаса и час, покуда хозяйка не удалилась из кухни и все не затихло.
Он выждал еще немного, затем осторожно двинулся вперед и постучал сухой веткой в окно кухни. Служанка не обратила на это внимания, пришлось постучать еще дважды. Тогда она подошла к приоткрытому окну, распахнула его и выглянула наружу.
— Ой, да что вы тут делаете? — вполголоса воскликнула она. — Я чуть было не испугалась, право.
— Чего меня бояться? — улыбаясь, сказал Кнульп. — Хотел поздороваться с вами и посмотреть, как идут дела. И поскольку сегодня суббота, осмелюсь спросить: если вы завтра вечером свободны, то не согласитесь ли со мною немного прогуляться?
Она взглянула на него и отрицательно покачала головой, а он в ответ состроил такое безнадежно огорченное лицо, что ей сделалось его жалко.
— Нет, — дружелюбно объяснила она. — Завтра я не свободна — только ненадолго утром, чтобы сходить в церковь.
— Так, — пробормотал он. — Тогда, может, сегодня вечером сходим, сегодня-то вы свободны.
— Сегодня вечером? Да, я свободна, но я собираюсь еще писать письмо моим старикам.
— Напишете попозднее, вечером оно все равно никуда не уйдет. Знаете, мне так бы хотелось опять с вами поговорить; сегодня вечерком, если только хляби небесные не разверзнутся, мы бы славно погуляли. Ну пожалуйста, ну будьте так добры! Вы же меня не боитесь?
— Не боюсь я никого, а уж вас тем паче. Только нельзя. Увидят, что я с мужчиной…
— Но, Бербели, вас же здесь никто не знает. И никакой это не грех, и никому до нас дела нет. Вы ведь уже не школьница, разве не так? Не забудьте, ровно в восемь жду вас у гимнастического зала, где ограда скотного рынка. Или мне пораньше прийти? Я могу.
— Нет, нет, не раньше. Вообще… не надо вам вовсе приходить, не смогу я, нельзя…
У него снова сделалось по-мальчишески огорченное лицо.
— Ну, уж если никак не можете, — сказал он печально. — А я-то думал, вы здесь одна, на чужой стороне, я тоже один, нам нашлось бы что рассказать друг другу; я бы с удовольствием послушал еще про Ахтхаузен — я ведь там был. Ну что же, принуждать я вас не могу, и вы тоже на меня не обижайтесь.
— Что вы, я совсем на вас не обижаюсь. Только я никак не могу.
— Но вы же свободны сегодня вечером, Бербели. Вы просто не хотите. Может, еще передумаете? Сейчас мне пора, а вечером жду вас у зала; если не придете, поброжу один и буду думать про вас, как вы пишете письмо в Ахтхаузен. Адью, не поминайте лихом.
Он кивнул ей и исчез, прежде чем она успела ответить. Она заметила только, как он быстро мелькнул между деревьями, и выражение лица у нее сделалось растерянным. Затем она снова принялась за работу и вдруг хозяйки-то близко не было — громко и мелодично запела.
Кнульп это слышал. Он снова сидел на мостках на участке дубильщика и скатывал хлебные шарики из того ломтя, что припрятал за обедом. Шарики он тихонько бросал в воду, один за другим, и задумчиво следил, как они медленно погружались, слегка относимые течением, и как у самого темного дна их хватали бесшумные призрачные рыбы.
— Итак, — объявил дубильщик во время ужина, — сегодня у нас суббота, ты и представить себе не можешь, как это прекрасно, после того как всю неделю не даешь себе передышки.
— Представить-то я могу, — улыбнулся Кнульп, и хозяйка подхватила его улыбку, бросив на него исподтишка лукавый взгляд.
— Сегодня вечером, — продолжал дубильщик торжественным тоном, — сегодня вечером мы разопьем добрый кувшин пива, — ты ведь поднесешь нам, старушка? А завтра, если погода будет хорошая, мы все втроем отправимся на прогулку. Что скажешь?
Кнульп дружески похлопал его по плечу.
— Скажу, что ты все отлично придумал, я заранее радуюсь прогулке. Но вот сегодня вечером, знаешь, к сожалению, я занят: у меня здесь есть друг, я непременно должен его повидать — он работал в верхней кузне и утром уходит из города. Мне, право, жаль, но ведь завтра мы целый день будем вместе, иначе я бы все отменил.
— Но не пойдешь же ты сейчас к нему, на ночь глядя, ты ведь еще и не выздоровел.
— Пустое, слишком разнеживать себя тоже не годится. Я вернусь не поздно. А куда вы кладете ключ, чтобы можно было попасть в дом?
— Ну и упрям же ты, Кнульп! Ладно уж, иди, а ключ мы положим за ставнем. Знаешь, где это?
— Конечно. Ну, так я пойду. Ложитесь спать вовремя. Спокойной ночи! Спокойной ночи, сударыня!
Он вышел, и когда уже был в воротах, хозяйка торопливо его догнала. Она принесла зонтик, Кнульп непременно должен его взять, желает он того или нет.
— Вам надобно поберечь себя, Кнульп, — сказала она. — А теперь я вам покажу, где будет лежать ключ.
В темноте она взяла его за руку и повела за угол дома, остановившись перед подвальным окошком, прикрытым деревянным ставнем.
— Вот здесь мы кладем ключ, — сказала она взволнованным шепотом и легонько погладила его руку. — Нужно только просунуть пальцы в прорезь, он лежит на карнизе.
— Вот как, большое спасибо, — смущенно ответил Кнульп, пытаясь освободить руку.
— Принести вам пива наверх перед вашим приходом? — снова зашептала она, легонько к нему прижимаясь.
— Нет, благодарю покорно, я обычно не пью на ночь пива. Спокойной ночи, госпожа Ротфус, еще раз большое спасибо.
— Чего это вам так не терпится? — сказала она нежным укоряющим шепотом и ущипнула его за руку. Ее лицо придвинулось сейчас совсем близко к его лицу, и в неловкой тишине, не решаясь применить силу, он провел рукой по ее волосам.
— Ну, а теперь мне пора, — внезапно громко объявил он и отступил назад.
Она улыбнулась, слегка приоткрыв рот, он видел, как во тьме белеют ее зубы. Совсем тихо она сказала: «Я подожду, пока ты вернешься. Ты милый».
Он быстро зашагал прочь по темной улице, неся зонтик под мышкой; на ближайшем перекрестке он засвистал, чтобы освободиться от дурацкого смущения. Свистал он такую песню:
Воздух был все еще теплый, сырой, на черном небе временами проступали звезды. В трактире шумел молодой народ в преддверии воскресенья, в «Павлине» в окнах нового кегельбана он увидал много господ: они толпились, засучив рукава, взвешивая на руке шары, зажав в зубах сигары.
У гимнастического зала Кнульп остановился и огляделся. В голых каштанах глухо гудел сырой ветер, где-то в черной тьме неслышно текла река и слабо отражала два-три светлых окошка. Бродяга всеми фибрами души впивал в себя благодать этого теплого вечера; принюхиваясь, втягивал в себя воздух, предвкушая весну, тепло, сухие дороги и новые странствия. Его неисчерпаемая память озирала город, долину реки, округу — он знал ее всю, дороги и русла рек, деревни, хутора и усадьбы, гостеприимные ночлеги. Он напряженно все обдумывал, составляя в уме план ближайшего странствия, ибо его пребыванию в Лехштеттене пришел конец. Ему только хотелось, если хозяйка не будет слишком уж назойлива, провести здесь ради друга еще это последнее воскресенье.
«Может быть, — думал он, — следовало бы намекнуть дубильщику насчет его женушки». Но он не любил вмешиваться в чужие дела, не стремился помочь людям сделаться умнее и лучше. Ему было жаль, что все так вышло, и думал он о бывшей кельнерше из «Быка» без всякой приязни; в то же время он с легкой насмешкой припоминал и степенные речи дубильщика о домашнем очаге и семейном счастье. Он уже знал: если кто кичится и похваляется счастьем или добродетелью, значит, пиши пропало: ведь и с благочестием его друга портняжки когда-то было то же самое. Можно наблюдать людскую глупость, можно смеяться над ней или чувствовать к ней сострадание, но не надо мешать людям идти своей дорогой.
С задумчивым вздохом он отстранил от себя эти заботы и, втиснувшись в дупло старого каштана, что рос прямо напротив моста, продолжал обдумывать предстоящее путешествие. Хорошо бы постранствовать по Шварцвальду, но, пожалуй, в горах еще холодно и много снегу, чего доброго, погубишь башмаки, да и возможные пристанища там далеко одно от другого. Нет, ничего из этого не выйдет, придется идти долинами и держаться поближе к городам. На Оленьей мельнице, часа четыре отсюда вниз по реке, наверняка приютят его и в случае ненастья позволят задержаться на день-другой.
Пока он стоял так во тьме, погруженный в свои думы, почти позабыв, что кого-то ждет, посередине моста на сквозном ветру показалась маленькая боязливая фигурка и начала робко приближаться. Он узнал ее сразу, радостно и благодарно побежал ей навстречу и снял шляпу.
— Как славно, что вы пришли, Бербели! Я уж почти не надеялся.
Он пристроился слева от нее и повел ее вверх по аллее берегом реки. Она все еще не могла прийти в себя от смущения и робости.
— Не надо бы мне приходить, — снова и снова повторяла она. — Хоть бы никто нас не встретил!
У Кнульпа, однако, было множество вопросов на языке, и постепенно походка девушки сделалась ровнее и смелее, наконец она зашагала рядом с ним легко и бодро, как старый товарищ; согретая его вопросами и участливыми репликами, она горячо и жадно рассказывала ему о родных местах, об отце с матерью, о братце и о бабушке, об утках и курах, о недороде и болезнях, о свадьбах и об освящении церкви. Ее небольшой запас жизненных впечатлений раскрылся и оказался куда обширнее, чем она сама предполагала, и вот уже дело дошло до ее найма на работу, прощания с домом, до ее теперешнего места и привычек хозяев.
Они давно вышли из городка, но Бербели этого не заметила — она вовсе не обращала внимания на дорогу. Болтая, она как бы освобождалась от гнета долгой беспросветной недели молчания и терпения в чужом доме, — и постепенно совсем развеселилась.
— Где это мы? — вдруг воскликнула она с удивлением. — Куда мы идем?
— Если вы не возражаете, мы идем в Гертельфинген, почти что пришли.
— Гертельфинген? А что нам там делать? Не лучше ли повернуть назад, уже поздно.
— Когда вы должны быть дома, Бербели?
— Да в десять, не позднее. Мы так славно прогулялись!
— До десяти еще много времени, — сказал Кнульп, — я уж позабочусь, чтобы вы не опоздали. И раз мы так скоро снова не встретимся, может, рискнем, станцуем один танец? Или вы не любите танцевать?
Она взглянула на него изумленно и с любопытством.
— Танцевать-то я очень люблю. Но где же? Здесь, ночью, в темноте?
— Как вам уже известно, мы сейчас придем в Гертельфинген, а там в трактире «Лев» всегда есть музыка. Мы можем туда зайти, станцуем один-единственный танец и сразу домой, будет о чем вспомнить.
Бербели в раздумье остановилась.
— Как бы это было весело, — проговорила она. — Но что о нас подумают? Я не хочу, чтобы меня сочли за таковскую… или чтобы решили, что мы с вами парочка.
Она вдруг задорно рассмеялась и громко воскликнула:
— Если уж я выберу себе когда-нибудь милого дружка, он ни за что не будет дубильщиком! Не хочу вас оскорбить, но у дубильщика такая грязная работа.
— В этом вы, возможно, правы, — добродушно ответил Кнульп. — Но ведь вы не замуж за меня собираетесь. Да и ни одна душа здесь не знает, что я дубильщик и что вы такая гордая; руки я отмыл дочиста, так что если вы не прочь со мной потанцевать, я вас приглашаю. Если нет, воротимся назад.
В темноте из-за кустов показался первый дом деревни со светлым фронтоном. Кнульп вдруг прошептал: «Тс-с!» — и поднял палец, и они услышали доносившуюся из деревни музыку — звуки гармоники и скрипки.
— Ну, вперед! — засмеялась девушка, и оба прибавили шагу.
Во «Льве» танцевали четыре или пять пар, все молодежь. Кнульп их не знал. Было спокойно и прилично, никто не докучал незнакомой парочке, вставшей в ряд в начале очередного танца. Они сплясали лендлер и польку, затем на очереди был вальс, который Бербели танцевать не умела. Они смотрели на танцующих и выпили немного пива — на большее у Кнульпа не хватило наличности.
Бербели разгорячилась от танца и оглядывала маленький зал блестящими от возбуждения глазами.
— Кажется, теперь нам пора возвращаться, — напомнил ей Кнульп в половине десятого.
Она встрепенулась и сразу же погрустнела.
— Как жаль, — сказала она тихо.
— Можно побыть еще немного.
— Нет, нужно идти. Как было чудесно!
Они направились к выходу, в дверях девушка вдруг вспомнила:
— Мы же ничего не дали музыкантам.
— Да, — несколько смущенно отозвался Кнульп. — Они заслужили уж не меньше, чем двадцать пфеннигов, но, к сожалению, дела мои таковы, что у меня и пфеннига нет.
Она засуетилась и вытащила из кармана маленький вышитый кошелек.
— Что же вы сразу не сказали? Вот двадцать пфеннигов, дайте им!
Он взял монетку и отнес ее музыкантам, затем они вышли и некоторое время стояли у входа, пока в глубокой тьме не начали различать дорогу. Ветер усилился и приносил отдельные дождевые капли.
— Раскрыть зонтик? — спросил Кнульп.
— Нет, при таком ветре мы с места не сдвинемся. Как славно провели время! Дубильщик, а вы танцуете, как танцмейстер!
Она радостно и непринужденно болтала. Ее спутник, однако, притих, видимо, устал, а может быть, страшился предстоящего прощанья.
Внезапно она запела: «Кошу я на Неккаре, на Рейне траву…» Голос у нее был грудной и чистый, на втором куплете Кнульп присоединился к ней и так уверенно повел второй голос, так низко и красиво, что она слушала его с удовольствием.
— Ну что, тоска по дому немножко меньше? — спросил он в конце.
— Еще бы, — засмеялась она. — Давайте еще разок так погуляем.
— Очень сожалею, — ответил он совсем уже тихо. — Но на этом все и закончится.
Она остановилась. Она не все расслышала, но ее поразил скорбный тон его голоса.
— Но почему же? — спросила она с легким испугом. — Не угодила я вам чем-нибудь?
— Нет, Бербели. Но завтра я ухожу, я взял уж расчет.
— Да что вы такое говорите? Это правда? Как мне жалко.
— Обо мне вам жалеть не стоит. Долго я бы все равно здесь не пробыл, а потом — я ведь всего только дубильщик. А вы скоро заведете себе милого дружка, самого прехорошего, и тогда вам совсем уже не придется скучать по дому, вот увидите.
— Не надо так говорить. Вы же знаете, что вы мне очень понравились, хоть вы и не мой дружок.
Они помолчали, ветер завывал им прямо в лицо. Кнульп замедлил шаг. Они были уже у моста. Наконец он совсем остановился.
— Я хочу здесь с вами попрощаться, так будет лучше. Здесь уж рядом, дальше доберетесь одна.
Бербели глядела на него с искренним огорчением.
— Значит, вы всерьез говорили. Тогда я хочу вас поблагодарить. Я никогда этого не забуду. Желаю вам счастья.
Он взял ее руку и прижал к себе; затем, видя, как она смотрит на него, испуганно и удивленно, вдруг обхватил обеими руками ее голову с намокшими от дождя косами и зашептал:
Поделиться книгой: