Интервью, мысли, записи

Необоснованный рост непродуктивного бюрократического аппарата, ничего не производящего, только поглощающего труд других, — такой рост вольно или невольно приводит к социальному распаду общества, и в этой трязной почве разложения нации рождаются те самые поганки, которые растут до высоты деревьев.

Главное в искусстве — ликвидация зависимости от какого бы то ни было авторитета.

Личность — это человек, основные черты миропонимания которого сдвинуты, эмоции гораздо ярче и все восприятия мира доведены до крайности. Остальные люди — толпа!

Писатели! — Чем больше наболтают, тем меньше напишут.

Я — самоучка, а посему сам избирал темы для изучения, никто надо мной с палкой не стоял и, что самое главное, я не забивал голову всяческой ерундой, которая входит в обязательную программу обучения. По этой причине я сберег массу времени, изучая только то, что мне нужно для работы. Мало того, самоучка, я изучал что-либо с любовью, по своему хотению-велению, а не по школьной программе.

Согласен, что у меня немало пробелов. Я, например, совсем не знаю математики, и здесь любой школьник даст мне фору. Но, скажите честно, кому в жизни понадобилась математика в том объеме, в каком ее изучают в школах? Я лично дожил до 60 лет, и всю жизнь великолепно обходился лишь знанием таблицы умножения — большего мне и не понадобилось.

О пользе самообразования.

Обычно человек, получив аттестат зрелости или диплом в институте, считает, что с образованием покончено и можно дальше не учиться. Напротив, человек, решивший заняться самообразованием, учится всю жизнь, и каждый день преподносит ему новые уроки, постоянно он постигает что-то новое — и так до смерти!

В жизни так: кто упал, тот — наковальня, кто поднялся — молот.

Если не хочешь быть наковальней, становись молотом.

Самые умные дети рождаются от футболистов. Вся мудрость родителя, сосредоточенная у него в ногах, со временем кидается в голову потомства.

Когда все кричали, я стоял и молчал. Потом зависть взяла, дай, думаю, и я крикну. Только пасть разинул, тут мне по загривку — хлесть, и говорят: «Чего разинулся?» Я отвечаю, мол, все кричат, и мне захотелось. «Дурень, — объяснили мне, — тут кричат по списку, те самые, которые кричать от власти уполномочены, а тебя в списках орущих нетути, так что сиди и помалкивай».

Я смотрюсь в зеркало:

«Уже староват…»

Я смотрю на часы:

«Уже поздно…»

Вывод один: надо поторапливаться.

Когда мне говорят, что такой-то умер, я понимаю, что время движется.

Я люблю не себя в литературе, а литературу в себе.

Когда близится старость и впереди ничего не ждешь нового, тогда невольно обращаешься к тому, что стало давнишним.

Человек принадлежит обществу, но всегда ли его цели совпадают с целями общества?

Исторический романист — в основном! — изучает не столько общество, сколько деяния личности…

История и литература — это две сестры от одной матери. Честь и хвала историку, который умеет писать научные монографии так же захватывающе, как пишутся романы. Честь и хвала тому романисту, который умеет воссоздавать историческое полотно точно и правдиво, как в монографии. У нас были историки, восставшие против художественного подхода к истории. Были и такие историки, которые вставали на защиту метода художественного воспроизведения истории…

Не надо травить человека. Затравленный, он не только способен хлопнуть дверью, но прежде еще сорвет со стола скатерть заодно со всей посудой… Вам же потом убирать осколки!

Идея — это как раз то, что нельзя объяснить идиоту.

Если мы о них, писателях из старой провинции, что-то и знаем, то, как правило, лишь потому, что где-то и когда-то они встречались с Пушкиным, Лермонтовым, Державиным…

Что нужно для того, чтобы стать личностью? Рецептов здесь нет, зато имеется опыт. Душа человека — это не его тело, которое можно развить физическими упражнениями. Спартанцы в древности гордились совершенством тела, но зато не оставили после себя следов ни в философии, ни в искусствах. Мы знаем людей, годами прикованных к постели, дух которых был закален лучше, чем у олимпийского чемпиона, который горько рыдает, если не взял планку. Я глубоко уверен в том, и никто не убедит меня в обратном, что только беспощадный труд способен выковывать личность из подобия человека.

Личность определяет и степень ее интеллигентности. Интеллигентом, на мой взгляд, делает человека не бумажка об окончании института, а благородство его натуры, доброта отзывчивой души, стремление помочь ближнему своему.

Значимость личности в построении обновленного общества значительно возросла. Пусть мне простят наши социологи, но я думаю так: человек обязан оставаться самим собой, не растворяясь в коллективе, обезличенный им, а, напротив, должен выделяться из массы коллектива…

Мы, русские, живем еще только потому, что нас много; будь нас меньше — русских давно бы не стало на планете…

Справедлива русская пословица: «Ежовую щетину и бархатом не укроешь».

Когда разбивается самолет, то ищут в обломках «черный ящик», чтобы он восстановил подробности гибели.

Когда умирает великий человек — ищут его современников, чтобы они поведали нам тайны его жизни.

«Черный ящик» действует безотказно и объективно, зато современники тиранов, как правило, молчат или свирепо врут, оправдывая тирана, чтобы оправдать и самих себя…

В чем проявляется патриотизм в человеке? Для начала вспомним серого тамбовского волка — он ведь тоже большой патриот дремучего леса, но дальше своего логова зверь ничего не видит. У нас одно время было принято в литературе воспевать белую березку или куст черемухи как символы любви к Родине. Но это патриотизм местнический, чисто домашний, а мы должны смотреть на свою Отчизну гораздо шире, объемнее.

Подлинный патриотизм в первую очередь зиждется на глубоком понимании прошлого, ибо не будущее, а лишь прошлое имеет тот необходимый опыт, чтобы верно созидать будущее. Патриотизм обязан соблюдать и лучшие традиции народа. Но воспитание патриотизма мы все-таки должны начинать с истории!

Лишать народ национальной гордости за его славное былое — это значит лишать его веры в будущее, а вы сами знаете, что дерево не растет без корней…

Новгородский памятник «Тысячелетие России» был потому так зверски повержен с пьедестала фашистами, ибо они хотели бы вычеркнуть нас, русских, из всемирной истории всего человечества…

Тотальное отрицание прошлого оскорбительно! Достаточно вспомнить те годы, когда поэт Джек Алтаузен призывал уничтожить в Москве памятник Минину и Пожарскому:

Я предлагаю Минина расплавить с Пожарским. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить. Их за прилавками Октябрь застал.

Случайно мы им не свернули шею. Я знаю: это было бы под стать. Подумаешь, они спасли Рассею! А может, лучше было б не спасать…

И такое печатали. И такое мы читывали…

Желая познать историю, читатель прежде всего желает знать истину, какой бы горькой она ни была.

Русский человек на пожарах никогда не грелся!

В конце каравана идет самый старый верблюд, уже хромой и облысевший. Но когда караван поворачивает назад, то этот самый плохой верблюд оказывается впереди других, и весь караван следует за ним.

Иметь сто друзей — это мало, зато иметь одного врага — это уже много!

Где нет уважения к человеку во время его жизни, там не может быть и почитания его после смерти.

Воспитание у человека добрых чувств к природе, уважительного к ней отношения — очень важно в любом возрасте. Любить природу — значит любить и беречь Отечество…

Будем беречь для потомков не только Поклонную гору, но даже траву, которая растет у нас под ногами… Будем нежными ко всему живущему и станем беспощадно жестоки к врагам природы.

Если задуматься над вопросом о здоровье бизнесменов-миллионеров, то тут все обстоит в порядке. В отличие от тех, которые привыкли вкалывать на своих работодателей, крупный бизнес болезней избегал, и статистика подтверждает мою мысль, что миллионеры являются долгожителями нашей планеты. Это мне кажется даже странным, ибо работенка у них, скажем прямо, чересчур нервная, они и во сне покоя не видят, готовые нарушать свой режим ежечасно ради предстоящей прибыли, пусть даже малой. В том, что они люди умные, я тоже не сомневаюсь, ибо вершить хитроумные сделки, постоянно помня о конкурентах, держать в голове массу финансовых комбинаций и не ошибиться, — это, поверьте, дано не каждому из нас.

Мы должны благодарить женщин! Если бы наша страна целиком была отдана на управу мужчинам, мы давно бы погибли, и не погибает Россия лишь потому, что она испокон веков держалась на женщинах.

Счастье — это когда ты занят любимым делом и знаешь, что работа, которой отдаешь всего себя, нужна, интересна людям.

Говорят, что я избегаю общения, особенно с литераторами… Вот они меня таким и сделали. Я был разбитным, веселым, компанейским парнем. Но когда сел работать основательно, то все эти братья-писатели стали мне неинтересны. Не о чем мне с ними разговаривать! Вот наезжают со всей страны в Дом творчества в Дубулты, под Ригой. Ну, во-первых, я до сих пор не научился понимать: что это такое — Дом творчества? И почему, чтобы творить, надо ездить с одного на другой конец Советского Союза? Вот мой дом — это настоящий Дом творчества! Ну ладно, приехали. В расписании обозначены интересные места, в которых следует побывать: Домский собор, кооперативный рынок, финская баня… Ага, думает, вот здесь у меня просвет — схожу-ка я к Вальке Пикулю. Приходит. Я, как правило, занят. Ну, уважу, приглашу сесть: давай поговорим. Вам бы послушать, какие умнейшие темы они затрагивают! Ах, я недавно был во Франции, а еще раньше — в Испании, оттуда привез магнитофон новейшей марки, фотоаппарат, им щелкнешь — готовая карточка выскакивает. А ты куда ездил, в какую заграницу? Никуда? А че ж так слабо? Я вот скоро в Чехословакию собираюсь, уже приглашение лежит на столе. Кстати, а ты не знаешь, с кем нынче Катька такая-то спит? Не знаешь… А то мне говорили, что она с тем-то спала, а сейчас, интересно, с кем?..

Вот такие разговоры — а зачем мне они нужны? Я и перестал пускать…

Для меня хорошая книга — это в первую очередь историческое исследование в той области, с которой я плохо знаком. Или биография художника, о котором я что-то слышал, читал, но не имел полного представления.

Никогда не трачу время на чтение книг, даже модных, но которые не несут в себе большого заряда новых познаний, новой информации. Или тех книг, которые не располагают к размышлению…

Приурочили выпуск миниатюр к моему шестидесятилетию… А для чего под юбилей-то подгадывать? Что это за праздник такой — шестьдесят лет? Возраст — неужели заслуга? Тут посочувствовать надо человеку, горевать вместе с ним: годы-то уходят! Когда празднуют юбилей какого-то события — День Победы или другую историческую дату, — это я принимаю всей душой. Но я же вижу, какие юбилеи отмечаются у нас! С каким шумом хороводят вокруг старца, выживающего из ума, лакируют его, приписывают заслуги, которых он никогда в жизни не имел. И таких юбиляров у нас — до едрени матери; ничего не сделали путного, но юбилеи справляют им пышные. Впрочем, это мое личное мнение.

Закончил роман, поставил точку, сдал рукопись в издательство — и забыл все к чертям собачьим, голова у меня свободна для новой информации. И возникает новая идея, тема. Ну, в каком смысле забываю — основные коллизии помню: даты, имена героев, — но чтобы разговаривать с редактором, мне уже приходится реставрировать свою память. Думаю, это счастливая способность.

Мне уже немало лет. Но хотел бы я жить долго-долго…

Даже не для того, чтобы писать.

А лишь для того, чтобы учиться… учиться и учиться!

Учиться — это самое великое счастье в жизни.

На этом — прощайте, мои дорогие читатели.

Я остаюсь с вами!

Все поругано, предано, продано…

Когда засыпают окна соседних домов, а улицы города, черные и грязные, становятся жутко-нелюдимы, будто нейтронный смерч уже поверг все живое, в такие душные предночья, задавая себе вопросы, на которые не дать ответа, думается чересчур жестоко. Извечная тема: что есть истина? По опыту жизни я давно извещен, что истины нет, она разбита в куски на триумфальных магистралях нашего идиотского века. А память подсказывает крутню вертушек магнитофонов, облики юрких интервьюеров с черными гранатами микрофонов в руках, которые они суют тебе в морду — ради заключительной концовки:

— Скажите, если бы вам удалось повторить свою жизнь, вы бы, конечно, избрали свой прежний путь?

О, с каким наслаждением я ответил бы:

— Как бы не так. Нет и никогда…

В самом деле: где взять сил, чтобы пройти заново те дороги, которые сам же и выбрал? Я не доктор Фауст, но, явись Мефистофель, я не стану просить его, чтобы вернул мне очарование молодости, ибо не знал раньше, как не знаю и сейчас — почему я выжил тогда, в молодости, и почему я живу сейчас, на пороге старости?

Вся жизнь, отданная изучению истории, привела меня к странной, может быть, нелепой мысли, что я всегда существовал. Да, мне пришлось побывать при осаде Пскова во времена Ивана Грозного, я наблюдал за повадками придворных при дворе Анны Иоанновны и Екатерины Великой, мне по сию пору слышатся победные громы Кунерсдорфа и, наконец, жалкий, смятый и раздавленный, я блуждал по кочкам болот в Пруссии, когда немцы громили армию Самсонова…

Что там одна жизнь?! У меня их было множество и каждая в своем времени, а сам я выступал в различных ипостасях, в самых различных костюмах, разговаривая различными языками.

Всегда существовавший, я всегда и обречен существовать — в будущем! Именно в этом — мое счастье как писателя, как человека, как личности…