Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Христофор Колумб - Йоханнес Вильгельм Йенсен на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Адмирал, к которому решились обратиться по столь серьезному поводу, держался иного, циничного взгляда: гибель корабля, по его мнению, свидетельствовала как раз о том, что море здесь самое обыкновенное море; во всяком море случаются кораблекрушения; дело самое обыкновенное; за пределами же мира вообще не могут ходить никакие корабли, не правда ли?.. Вдобавок, никто не знает и не мог знать, откуда занесена была и как долго носилась по волнам эта мачта. С этим утешительным ответом матросы и вернулись к своим делам и слезам. Этот жалкий обломок корабля ужасно их разжалобил, разогорчил!.. Так сиротливо качалась на волнах эта мачта с расщепленной верхушкой, позеленевшая от морской слизи, пропитанная водой, глубоко в нее погруженная, мачта, бывшая некогда живым деревом в лесу, а теперь труп, труп на мокром кладбище моря, игрушка волн, подкидываемая ими, плывущая по течению, отданная на произвол неведомых сил, одинокая, показывающаяся на одном горизонте и скрывающаяся за другим, вещь без души, без лица и все же нечто в роде существа; глядеть на нее – сердце разрывается от жалости. Бедная, бедная игрушка волн, которую они треплют и беспечно уносят куда-то! Матросы следили за нею, пока она не скрылась из глаз, и тогда только отвернулись, прослезившись. Наблюдал за нею и адмирал, долго и пристально; быстрота, с какой она осталась позади судна, послужила ему желанной отправной точкой для вычисления расстояния, пройденного кораблем, и суждения о скорости течения.

День 13 сентября был несчастным днем, что, впрочем, не сразу обнаружилось для команды. Матросы узнали об этом лишь позже, но ясно было, что в тот день судьба их, как, по-видимому, и судьба некоторых тел небесных, болталась в пространстве вместе с магнитною стрелкой! Простой человек по– своему судит о вещах, в которые он не посвящен, но которые урывками врываются в его сознание; возможно, что он также прозревает вещи по-своему, хотя он и не астроном. Компас в тот день сбился с толку и врал так грубо, что даже рулевой обратил внимание: острие стрелки изрядно отклонилось от севера, на который должно было указывать. Дело было серьезное, которое адмирал, разумеется, пытался замолчать, пока лоцман и штурман также не открыли поведения стрелки и не обратили на него – уже дня два спустя – внимание адмирала. Перед ними адмирал уже не стал притворяться, что не знает об отклонении стрелки – от севера к западу. Но почему же в этом непременно виноват компас? Разве не может быть, что это Полярная звезда отклонилась от своего пути на несколько градусов!

И ему в самом деле как будто удалось убедить в этом своих сведущих подчиненных, ибо дело это так и было оставлено, а корабли продолжали себе плыть да плыть. Но будь это так, разве это был бы не еще более грозный знак? Полярная звезда сошла с своего места?! Да ведь это же знамение перста небесного, ясное указание свыше, и можно ли пренебрегать им? Какой же он, после этого, христианин, этот чужестранец?..

Вернее, однако, что дурил компас, и это тоже было ужасно; это могло означать лишь одно: что суда приближались к магнитной горе, которая, разумеется, находится где-то на краю света, и как только корабли очутятся в сфере ее притяжения, им конец! Гвозди и все железные части и частицы повыскочат из корабля сквозь все бревна и доски, шпангоуты и борта рассыплются, корабль развалится, и в один миг станет грудою обломков, которую раскидают волны. Хорошо, кабы адмирал был в этот миг во всех своих доспехах! Увидать бы его летящим по воздуху, представить себе расплющенным о магнитную гору, прилипшим к ней, повиснувшим и гниющим вниз головой!.. Шутки, однако, в сторону: позволительно ли так упорно держаться взятого курса, раз магнитная стрелка явно указывает на грозящую опасность и безмолвным языком своим остерегает людей? А если непозволительно, то к чему же вся эта чертовщина!

Слезы и обида застряли у команды в горле. Но адмирал продолжал шагать по своему мостику, с виду спокойный, как всегда. Был ли он спокоен в душе? Сказать правду, отклонение стрелки, наблюдаемое впервые, смущало и его немало, и он сам не мог подыскать этому явлению объяснения – кроме разве того же, какое явилось у его команды: что они приближаются к источнику магнетической силы. Но ведь они, кажется, с тем и пускались в путь, чтобы не отступать ни перед какою опасностью. Итак, пока гвозди сидят в корабле – вперед, вперед!

Но через два дня после этого несчастного тринадцатого числа случилось нечто, превратившее «Санта-Марию» в дом сумасшедших, хотя само по себе дело было куда менее серьезное, нежели дело со стрелкою: с неба упал огромный, страшный метеор. Случилось это почти днем – под вечер, когда было еще светло. Упал он прямо с неба, – все это видели, – подобный огромной пылающей ветви; низвергшись с высоты, он исчез в море, которое зашипело, как почудилось многим, а в воздухе перед тем раздался свист. На корабле поднялся всеобщий вопль, когда огненное знамение потухло; половина команды повалилась на палубу и вопила, закрыв глаза руками; остальные метались по палубе с жалобными криками, ломая себе руки. А наиболее сохранившие присутствие духа пали на колени и громко повторяли «Богородицу» раз за разом… Кто-то спрятался под пустой бочкой, другой нырнул головой в скатанный конец каната, извиваясь торчащим наружу туловищем, как червяк, и дрыгая ногами. Даже командный состав: Хуан де ла Коса, Санчо Руис и корабельный врач Алонсо Могер, которые могли бы быть рассудительнее, потеряли самообладание и закричали: «Кровь Христова! Мы гибнем!..»

А дальше ничего и не случилось! Смертельный страх улегся. Но на этот раз адмирал совсем спустился со своей высоты и смешался с командой, успокаивая, уговаривая, объясняя. Как могли они так испугаться обыкновенной падучей звезды, правда, очень крупной…

Обыкновенной падучей звезды?! Гневные восклицания, общее неподдельное негодование, руки отняты от лица, и плачущие глаза впиваются в адмирала, груди пыхтят, как кузнечные мехи. Что такое говорит этот богохульник?! Знамение, роковое предзнаменование – вот что это было!

Ну, пусть знамение; адмирал не спорит, снисходительно допускает чуточку мифологии; но почему же роковое? Оно ведь не сожгло корабля; упало далеко позади, не правда ли? Он лично видывал такие огненные падения с неба; может быть, людям претит называть их просто падучими звездами, но, очевидно, все такие явления объясняются просто: звезды или другие небесные тела иногда срываются со свода небесного и падают вниз; явление обыкновенное. Разумеется, оно имеет свой смысл, как все, что связано с небом, но называть это роковым предзнаменованием…

Нет, нет, это роковое предзнаменование! Матросы рыдали. Более мягкие по натуре упорствовали в своем горе, как дети, плакали и отирали глаза и сморкались, не переставая; другие же собирались кучками и злобно переглядывались: однако, до чего дошел этот итальянец? Перетолковывать явное знамение небесное! Начертанное огненным перстом Божиим предостережение! Не потому ли огонь и пал с неба позади корабля, чтобы предостеречь и указать им путь назад? Так нет – вперед, прямо на запад! Какие же тут еще сомнения? И что он болтает про звезды, небесные тела!.. Когда огонь, павший с неба, был больше солнца, луны и всех звезд вместе! Обыкновенное явление?.. Нет, вдобавок ко всему слишком много еретиков на корабле!..

Тихо, дружелюбно, успокаивающе звучит голос адмирала; в ответ презрительное и дерзкое фырканье, упрямое сопение. Долго идут разговоры. Уже мрак спустился на море, а страшное явление все еще обсуждается; некоторые совсем ослабели и говорят умирающим, слезливым голосом, словно люди, которых постигло большое несчастье; озлобленные же вспыхивали вновь и вновь; но мало-помалу волнение все-таки утихает: адмирал все уговаривает и уговаривает, и уже один его ровный монотонный голос производит умиротворяющее действие.

А корабль тем временем идет да идет – никто, собственно, не догадывался остановить его; ветер благоприятный, то место, где упал метеор, давно осталось позади, и про себя адмирал соображает, какое расстояние успели они пройти с тех пор, и мысленно следит за лагом, не переставая уговаривать. Наконец, усталые, разбитые, некоторые совсем больные от пережитого волнения, люди укладываются на покой. Но из темных углов еще долго слышатся протяжные вздохи и судорожные всхлипы.

Тихо вернулся адмирал на свой пост и весь остаток ночи провел, делая свои наблюдения и записи при свете фонарика. У него была особая работа, которую удобнее было исполнять по ночам: корабельный журнал, в котором изо дня в день отмечалось пройденное расстояние, он вел в двух экземплярах – один, точный и верный, лично для себя, другой для своих подчиненных, лиц командного состава, которые затем могли свободно рассказывать матросам, что знали сами; в этом журнале пройденное расстояние уменьшалось на столько миль, на сколько он мог себе позволить; не к чему было ужасать команду истинными сведениями о том, как далеко они зашли в открытый океан; пусть знают лишь самое необходимое.

Ночью возникло было небольшое смятение, но скоро улеглось: кто-то испуганно вскрикнул и перебудил всех. Ему вздумалось глянуть через борт корабля, и он увидел, что судно идет огненным путем, все море кругом светится и сверкает искрами!.. Люди все сбились к борту, поднялись жалобные вопли: они уже плывут по огненным водам! Адмирал тотчас же спустился к ним: да разве они никогда не видали свечения моря? Моряки они или нет – по крайней мере, хоть некоторые из них? На Средиземном море бывает то же самое. Да, это верно; сонные и кислые, они дали себя уговорить. Некоторые действительно видывали подобное и закричали только потому, что другие кричали. Но некоторые упрямо крутили головой, уверенные непреложно в том, что это и был огонь, павший с неба вечером, что он зажег море, и они теперь плывут по горящим волнам! Тут адмирал рассмеялся: да почему же тогда корабль не загорелся?

И он, велев вытянуть ведро воды, предложил всем желающим попробовать воду рукой – совсем холодная.

Положим, это верно, – действительно холодная или прохладная, но тогда отчего же вода светится? Адмирал, разумеется, сумел объяснить и это: вода, впитавшая в себя свет солнца днем, излучает его из себя ночью. Кое-кто крякнул в ответ на это объяснение: уж они-то знали, что это значит. Это был отсвет под земного огня… вырывающегося, может быть, из недр самого чистилища!..[8] Не обошлось без озлобленного ворчанья; нашлись и такие, что повернулись к адмиралу спиной.

Вскоре корабль снова погрузился в сон.

Но с этих пор адмирал все чаще и чаще бывает на палубе, не так строго блюдет свое достоинство, и просто удивительно, как этот прежде столь несловоохотливый человек умеет быть красноречивым, часами не устает объяснять самым невежественным матросам такие вещи, про которые просто мог бы сказать, что это не их ума дело. Это не умаляет того расстояния, которое должно отделять кораблеводителя от команды: ведь одно-то преимущество его перед ними остается все-таки неприкосновенным; никакие разговоры не могут тут ни отнять ничего, ни прибавить; это преимущество – его громадный рост. Он несомненно больше всего действует на людей, хотя никто, даже сам Колумб, не отдает себе в этом отчета. И вот, он не только продолжает сохранять свое непосредственное влияние на умы матросов, но начинает также приобретать среди них друзей. Многие лишь теперь стали хорошенько приглядываться к адмиралу, и у них открываются глаза на то, что этот великан, отмеченный печатью мужества и непреклонной воли и способный к внезапному, неслыханному взрыву сил, что он уже показал однажды, – в сущности человек добродушный. Черты лица этой крупной головы с рыжею, подернутою проседью, гривою и с большой бородой, которою он теперь оброс, тоже рыжею с проседью, порою как бы светятся человеколюбием, сердечною теплотой, которую он как бы впитывает от всего живого и вновь излучает из себя. У него прекрасная улыбка, обнажающая два ряда крупных зубов; голубые глаза, вообще глядящие словно откуда-то издалека, способны вдруг загореться теплым огнем, устремляясь на того, с кем он говорит; и каждого он в состоянии быстро понять и пожалеть. Да, глаза у него удивительные: совсем светлые и маленькие, с белыми ресницами и ярко-красными уголками, почти как у поросят; несколько утомленные, потому что он ведь почти не спит. И голос у него особенный – тонкий и слабый для такого огромного мужчины: тон бережный, проникнутый чувством одиночества и дружелюбия даже к тем, кто ему противится.

Вместе с тем чувствуется, – молчит ли он или красноречиво убеждает, – что собственных своих сокровенных мыслей он не выдает, и никто не может в них проникнуть.

Много разговоров было в следующие дни, бесконечных разговоров за и против; адмирал почти все свое время, на какое мог отрываться от своих наблюдений днем, проводил на палубе, среди матросов.

«Санта-Мария» стала чем-то вроде плавучей школы, с толпою взрослых учеников и с одним-единственным учителем – выше всех на голову, обладавшим всеми знаниями, целый день дававшим уроки, принимавшим жалобы и поучавшим снова и снова. Он был настоящим провидением, никогда не устававшим руководить и направлять вверенные ему души тем путем, каким они идти не хотели, но должны были.

С ПАССАТОМ

Саргассово море. В сотнях миль от земли затеряны три небольших корабля среди бесконечного моря; команда в отчаянии.

Неописуемый ужас, вызванный новым грозным явлением – огромными плавучими островами из водорослей, пережит; но чего стоило пережить его! Первый такой остров приняли за сушу, землю; он так напоминал луговую низменность, омываемую морем, и предположение, что это земля, на минуту воспламенило всех надеждою – для того лишь, чтобы она сменилась глубоким разочарованием и страхом: если не земля, то что же?..

Острова эти скоро стали так многочисленны, что затянули сплошным зеленым ковром всю поверхность моря на сколько хватал глаз; обойти их было невозможно, и адмирал приказал править прямо на зелень. Команда вопила и заклинала рулевого всеми святыми не делать этого; слишком поздно; они уже въехали в зелень, и удивительно: судно проходило сквозь нее, и даже ход его не особенно замедлялся пока что. Но если эти массы водорослей станут более плотными, и суда застрянут в них? В том, что это водоросли, адмирал убедил команду, велев выловить кусок зеленой массы; водоросли оказались незнакомой породы, и прямо непостижимо, как могли они расти тут или как попали сюда за сотни тысяч миль от земли?!

«Положим, кто же знает, как далеко они сейчас от земли?» – сказал адмирал, как всегда полный надежды на лучшее, выпрямлявшийся, как раз когда другие вешали нос. Этого никто не знал, но все знали, во всяком случае, что ее не видно ни впереди, ни с боков судна; на целые мили кругом лишь бесконечное светло-зеленое мохнатое море, принявшее вид зеленых лугов и до того на них похожее, что некоторые готовы были поверить: а ведь и в самом деле, пожалуй, под ними затонувшая земля или подводное царство, откуда волны вырвали эту траву и подняли на поверхность моря. В таком случае кораблям каждую минуту грозит опасность сесть на мель, а разбиться здесь, в такой дали от берегов, значит погибнуть! Адмирал, вместо всякого ответа на эти жалобы и страхи, приказал бросить лот, и свинцовая тяжесть размотала сотни саженей лотлиня, весь линь без остатка, да так и не достигла дна! «Если действительно там внизу расстилаются луга, как думают матросы, то до них еще далеко», – заявил адмирал и был достаточно безжалостен прибавить, что теперь, верно, никто не будет ожидать увидеть высовывающиеся с подводных пастбищ коровьи морды или торчащий из воды шпиль подводной колокольни!.. Его слова были покрыты оглушительными криками. Стало быть, такая глубина, что до дна и не достать, как будто его и нет вовсе? Стало быть, они вышли за пределы земли и колышатся над невообразимой бездной!! Матросы едва держались на ногах от страху и должны были поддерживать друг друга; глаза вылезали у них из орбит при мысли, что, если им придется потерпеть крушение здесь, они будут погружаться, погружаться, погружаться без конца… Но адмирал спросил их довольно сухо: не все ли равно, на какой глубине утонуть, если уж на то пойдет, на глубине одной сажени или целой мили? Команда заскрежетала зубами, а один кинул вслед адмиралу шапку, когда тот повернул им спину. Он, впрочем, скоро вернулся назад и, указывая широким жестом на море, покрытое водорослями и сверкавшее зеленым золотом под лучами солнца, сказал, что если им этот блеск говорит о несуществующих подводных островах, то он со своей стороны убежден, что блеск этот говорит о близости настоящих островов с золотоносной почвой, столь же необозримых, как эта плавучая морская зелень! Да, да, целые мили золотых полей ждут их. Они тут хнычут, как старые бабы, страшась тех трудов и риска, с которыми сопряжено достижение золотых островов; да ведь будь доступ к ним так прост и легок, их бы давным– давно кто-нибудь открыл и захватил! Молчание, ни звука, некоторым стыдно, другие озадачены и раздумывают насчет золота… Вдобавок не видно, чтобы корабль собирался тонуть, – плывет себе да плывет! Во время споров и перебранки незаметно прошли полудневное расстояние. Но большинство все-таки осталось при своем мнении: пусть сквозь эти водоросли можно пробираться, но все же это плохой знак, что море так загустело; а если оно сгустится еще сильнее? По киселю еще можно плыть, а уж по каше никак! Да и слова адмирала оставили жало в сердцах; из того, что человек ученее других, не следует, что он может издеваться над простыми людьми.

Но если охи и ахи, опасения застрять в водорослях несколько стихли, то разгорелись вскоре страхи из-за того, что корабли проходят сквозь водоросли так легко! Куда таким манером занесет их этот неугомонный ветер с северо– востока? Он дует уже в течение нескольких недель, день и ночь; и нет надобности дотрагиваться до парусов, несущих судно, как крылья; но если бы понадобилось повернуть в другую сторону? Как попасть домой? Что это вообще за ветер? В других местах такого упорного ветра, дующего без конца из одного угла света, не знают; и другого объяснения у них почти и не находилось, как то, что это всасывает их в противоположный угол света, куда они правят курс, такая же тяга воздуха, какая образуется над водопадом; это тяга из бездны; они попали в эту воздушную струю и рискуют своей жизнью, искушая Господа Бога! Да что жизнью! Могут загубить душу свою, если будут продолжать плыть с этим ветром, дующим из уст самого сатаны!.. И так далее, и так далее.

Адмирал пожимал плечами. По правде сказать, он сам не понимал, почему этот ветер держится так долго; это было ново для его опыта, и он, по обычаю моряков, ежедневно изучал облака и все прочие приметы, которые могли пригодиться впредь. Пока же и он был в этих условиях новичком и тоже не знал, что это за ветер, откуда взялся, почему дует так упорно и долго. Были бы, впрочем, все основания радоваться ему, если бы не возраставшая день ото дня тревога команды, которую вряд ли долго еще удастся сдерживать.

К счастью, однажды, 23 сентября, ветер вдруг переменился, и волны пошли им навстречу; теперь матросы уже не могли больше утверждать, что в этих морях и не бывает другого ветра, нежели северо-восточный. Колумб был спасен еще на некоторый срок, с жаром благодарил вечером небо, хотя корабль за тот день и не подвинулся вперед.

Предаваясь в тот вечер своим одиноким думам и деля время между Библией и корабельным журналом, Колумб невольно вспомнил о Моисее. Моисей благополучно провел свой строптивый народ через многие действительные опасности, но всего труднее было ему оберегать вверенных его попечению людей от засилия их собственного воображения и пагубных предубеждений.

Все сетования и страхи начались с удвоенной силой вместе с возобновлением северо-восточного ветра. Каждый матрос снова явственно видел, что волны спешат к западу, все море стремится туда – прямо в бездну!

Они вышли из Саргассова моря, снова качались на глубоких блестящих волнах; но, как прежде, они с досадой косились на ненавистные водоросли, так теперь неутешно оглядывались назад, ища их. Вместе с водорослями исчезли всякие намеки на близость земли, на чудесные острова, о которых плел им басни красноречивый адмирал. Он был прав, говоря, что водоросли указывают на близость берегов, но теперь-то что же? И крабы, запутавшиеся в водорослях, тоже были добрым знаком, и птицы, и рыбы, которые находили пищу в водорослях, – все это тоже говорило о близости земли, но ведь с тех пор прошло несколько дней, а земли все нет как нет!..

Ум начал заходить за разум; в каждой волне мерещились матросам морские чудовища, которые горбили спины или свивались клубами в ночном мраке; мучила команду и жара, которая все увеличивалась; без сомнения, они приближались к раскаленным областям вблизи самого солнца, где не могло существовать ничто живое, кроме огненной саламандры! И мало того, что им грозило здесь почернеть, как африканским маврам, они совсем обуглятся, испекутся, как мухи, весь корабль сгорит, с соизволения Господня. Человек, опомнись же, поверни назад, пока не поздно!

Раздавались и другие предостережения со стороны благоразумнейших, между прочим, и от лиц из командного состава: в трюме со съестными припасами показалось дно, в буквальном смысле слова; припасов оставалось так мало, что во многих местах между ящиками и кулями просвечивало корабельное дно; если желательно, чтобы провианта хватило на обратный путь, а он займет столько же дней, сколько они шли вперед, то пора, пора повернуть! Колумб на это промолчал; про себя он предвидел тот час, когда уже нельзя будет повернуть назад за истощением провианта; тогда и не останется иного пути, кроме пути вперед; но он не сказал этого вслух.

Другие претензии и сетования он принимал и разбирал, довольный, что может чем-нибудь занять людей и отвлечь от мыслей о провианте; он беседовал с матросами когда угодно и сколько угодно, говорил и говорил без устали – исхудавший, изможденный усталостью, но не утомленный. Кончилось тем, что на корабле возникло нечто вроде постоянного совета, который собирался ежедневно и на котором все имели право голоса, даже простые матросы, и тон становился все резче и резче. На этих собраниях все глубже и глубже вникали в предпосылки и в план всего путешествия; адмирала подвергали настоящему допросу, и он охотно давал пространные объяснения, с охотой и даже с некоторым жаром, не переставая мысленно следить за лагом.

Все, что Колумб не раз излагал за эти четырнадцать лет перед комиссиями ученых в Португалии и в Саламанке, все свои соображения и доводы пришлось ему теперь повторять снова, выслушивать снова те же возражения и снова опровергать их по мере сил.

Как он додумался до такой бессмыслицы – достигнуть Индии, день ото дня все больше удаляясь от нее в противоположную сторону? Коротко и ясно: раз Земля шарообразна…

Но Земля вовсе не шарообразна! Всякий это знает и видит, и утверждать противоположное – значит быть еретиком, богоотступником. Хуан дела Коса, владелец судна и в качестве такового принявший участие в плавании, взял слово и выказал немалую начитанность в Библии. Ни в книгах Моисея, ни у пророков, ни у апостолов нет ни слова о том, что Земля шарообразна, и самый разум человеческий может сообразить всю нелепость такого предположения; взять хоть бы всемирный потоп, он был бы невозможен, если бы земля не была плоской; ведь вся вода стекла бы с нее, будь она шаром!..

Бурные рукоплескания были наградой Хуану де ла Коса, который скромно отходит в сторону, и язвительные выкрики хором по адресу Колумба.

Но тут адмирал пускает в ход против Хуана де ла Коса и латынь, и древних греков, приводит выдержки из творений блаженного Августина, ссылается на Аристотеля[9], Страбона[10], Сенеку[11], Пифагора[12] и Эратосфена!..[13] Аристотель… Хуан де ла Коса глубокомысленно кивает; он слыхал это имя и знает ему цену, но все же не чувствует под собою твердой почвы, и адмиралу предоставляется возможность подробно развить тему и привести основания, на которых древние строили свои предположения, что Земля имеет форму шара; тень, отбрасываемая Землей на Луну при лунном затмении, служила важнейшим доказательством, но оно не укладывалось в головах матросов и казалось им чистой бессмыслицей. Хуан де ла Коса, сообразив это, выступает с возражением:

– Как это возможно, чтобы Земля отбрасывала тень на Луну, если бы даже была круглой? В таком случае Солнце должно проходить под Землей…

Колумб: – Именно.

Хуан де ла Коса: – Вот как? Но Земля – плоска она или кругла – должна же иметь какую-то опору, фундамент, так сказать, а в таком случае, как небесное тело может подойти под нее?

Колумб:—У Земли нет фундамента; это шар, свободно висящий в пространстве.

Движение. Едва сдерживаемое страстное негодование. Все глаза прикованы к Хуану де ла Коса, который озадачен, с искренним сокрушением смотрит на адмирала и, запинаясь, спрашивает:

– Как же… как же это может быть, чтобы Земля, тяжестью во много сотен тысяч центнеров, висела свободно в пространстве?

– А разве есть что невозможное для всемогущества Господа Бога? – с ударением спрашивает адмирал. – Он, приведший сферы в движение и поддерживающий их, зажегший свет Солнца, Месяца и звезд и заставивший их отмечать ход суток, разве он не может удерживать Землю висящей в пространстве на своем месте? Как это делается, одному Господу ведомо!

Хуан де ла Коса склоняет голову, прикладывает указательный перст к груди, и крестное знамение словно само собою начертывается в воздухе. Матросы следуют его примеру; все словно очутились в церкви, и опасное разногласие мнений на одну минуту сглаживается под влиянием торжественного благоговения минуты.

Но затем спор снова разгорается, и Хуан де ла Коса заносчиво утверждает от имени всех, что если даже Земля шарообразна, чего нет на самом деле, и даже если вдобавок свободно висит в пространстве силою Господней – да будет благословенно имя его! – то все-таки затея, о которой идет речь, нелепа. Шар может быть так велик, что та часть его, на которой мы находимся, производит впечатление плоскости, пусть так, но это ведь самая верхняя часть, и если удалиться от нее, то непременно очутишься на покатости, которая будет становиться все круче и круче, под конец станет совсем отвесною, пока выпуклость снова не начнет закругляться уже вниз; все это, если придерживаться теории шарообразности; но она, разумеется, вздор,– как же вода-то могла бы держаться кругом на всем шаре, не стекая?

Одобрения: – Браво! браво!.. – Хуан де ла Коса торжествующе глядит прямо в глаза адмиралу и с почтительным поклоном лица подчиненного снова отступает в ряды остальных присутствующих.

Последнее возражение адмирал оставляет без внимания и соколом на добычу бросается на первое:

– Мы плывем в эту минуту вниз!

Пауза, пока смысл сказанного доходит до сознания всех, затем бурное волнение; некоторые с громкими криками подбегают к борту взглянуть, другие невольно хватаются руками за первую попавшуюся опору. Хуан де ла Коса бледнеет, но, овладев собой, спрашивает:

– А каким образом адмирал думает снова подняться наверх?

Все вдруг схватывают весь зловещий смысл сказанного Хуаном де ла Коса, представляют себе чудовищную пропасть, по которой они скользят теперь вниз, понимают всю невозможность когда-либо подняться на нее вновь и каменеют на месте…

И среди всеобщего ужаса раздается смех адмирала. Он беззаботно смеется в столь серьезную минуту, он издевается над ними, держа в своих руках их жизнь, проклятый пес! Чаша терпения переполнена, они больше не хотят слушать его!..

– Вместе с тем мы плывем и наверх! – мягко обращается адмирал к Хуану де ла Коса и поясняет, что, если Земля действительно кругла как ш а р, то на ней, собственно, нигде нет ни верха, ни низа; низ и верх можно только представлять себе, мысленно проводя в любом ее пункте линию от центра к зениту… Но тут Хуан де ла Коса качает головой, почтительно смотрит на адмирала и опять качает головой: ему грустно за адмирала, за корабль и за них всех.

Адмирал меняет тактику: смеется, глядя на них своими впалыми глазами, и делает вид, что готов согласиться с мнением большинства. Ну, представим себе, что Земля плоска. Но в таком случае она не может быть окружена водой, низвергающейся в бездну, – вся вода стекла бы с нее давным-давно, и самый потоп всемирный не мог бы произойти, как правильно указал Хуан де ла Коса. Зато если океан окружает Землю кольцом, как думает большинство, то это не исключает возможности доплыть до Индии, плывя на запад,—так сказать, окружным путем, а не прямым, и не кругом всего шара, а просто по кругу полушария, если они это предпочитают…

Хор голосов констатирует правоту Хуана де ла Коса, и сердитые выкрики ставят на вид адмиралу, что он явно запутывает дело и обходит прямой вопрос Хуана де ла Коса: как можно снова подняться наверх на выпуклость шара, в припадке безумия съехав с нее вниз? Говори начистоту!

Адмирал: – Стало быть, теперь вы все верите, что Земля шарообразна?

Крики, вопли, брань, проклятия; этим кончается собрание.

На следующем собрании адмирал должен изложить все свои соображения и доводы в пользу существования земли в океане на западе, не считая космических доводов, которые они слышали раньше и которые до того навязли в ушах у всех в Испании и в Португалии, что люди криком кричали и затыкали уши при одном появлении Колумба. Он повторял их, как заученный урок, на беглом испанском языке, но с акцентом, выдававшим итальянца. При иных обстоятельствах и в иное время, если дело шло не о жизни или смерти, команда устроила бы себе жестокую потеху, имея на корабле такого бесподобного шута, столь крупного, рослого и беспомощного; или, если бы они не так ненавидели его, то, пожалуй, даже пожалели бы, видя, как он, в сущности, одинок – один против всех, среди необозримого океана, вдвойне одинокий и чужой среди чужих, старый чудак, отдающий себя на посмешище, твердя все одно и то же, объясняя, доказывая сызнова и сызнова.

– Итак, с незапамятных времен… (—… С незапамятных времен! – передразнивает Диего итальянский акцент, мягкий тон и все прочее; разумеется, вполголоса, но достаточно громко, чтобы стоящие около него слышали и потешались)… с незапамятных времен ходят слухи об исчезнувшей в Атлантическом океане земле Атлантиде Платона[14]; мнения расходятся лишь насчет того – была ли она поглощена морем или просто путь к ней забыт людьми; в пользу последнего говорят всплывающие время от времени легенды о землях или островах где-то там далеко на западе от Европы; некоторые думают,

что речь идет о самом рае, утраченной блаженной стране, откуда человечество было некогда изгнано и куда уже не находило больше дороги. Святой Брандан отправился на ее поиски и действительно попал на блаженный остров в море, где пребывали праведные, как рассказывается в его житии, но с тех пор дорога туда снова потеряна вот уже восемьсот лет; впоследствии стали относить тот блаженный остров к группе Канарских островов, но, разумеется, ошибочно: остров или острова блаженных должны лежать гораздо дальше в океане, по крайней мере, вдвое дальше, чем Азорские, – которые тоже нельзя принимать за острова блаженных, – и притом, вероятно, южнее; возможно, что именно в том направлении, в каком они теперь плывут.

Современному уму эта древняя легенда о таинственных островах или материке, лежащем далеко-далеко на западе, представляется смутным, но по существу верным указанием на крайний восточный берег Индии, которая раскинулась так широко и далеко к югу и к востоку, что, пожалуй, можно там и сям достигнуть ее берегов другим путем, не мимо Африки, а пересекая Атлантический океан. Известно, что у берегов Индии разбросано много крупных островов, Зипангу, о которых дает достаточно достоверные сведения Марко Поло[15]; должно быть, это та самая Антилия или остров Бразиль, которые новейшие географы – в ожидании, что их когда-нибудь да откроют,– уже нанесли на карты, например, высокоученый и знаменитый Тосканелли, и так как расстояние от западных берегов Европы до Атлантического океана приблизительно равняется, по мнению адмирала, уже пройденному ими пути, то, стало быть, острова могут показаться на горизонте не сегодня завтра. (Выразительное ржание Диего и остальных слушателей: в который уже раз слушают они эту невменяемую легкомысленную болтовню?!) Ну, что ж, если географические доводы убеждают их столь же мало, как космические, то есть и прямые, осязательные доказательства, весточки, время от времени посылаемые Атлантическим океаном и говорящие о том, что там должна быть земля, по другую его сторону. Во-первых, нередко слышно о людях,

видевших в очень ясную погоду какие-то острова в море, далеко к западу от Канарских островов. (– Дальнозоркие же это люди! – подает реплику Диего.) А если нужны личные свидетельства, то Колумб сам несколько лет тому назад приютил на Мадейре одного потерпевшего крушение моряка, который на смертном одре открыл ему, что он на пути в Англию был застигнут в Атлантическом океане бурей, длившейся 28 дней и занесшей их на какие-то неизвестные острова, где туземцы ходили голые; затем попутный ветер погнал судно опять в Европу, но он уже был так измучен, что умер на Мадейре – последним из всей команды в 17 человек. (Жутко слушать!.. Отчего же он не остался на тех островах? Или они того не стоили?..) А Педро Коррес (– Ах, он!..) рассказывал адмиралу о приплывавших в Порто– Санто удивительных бревнах или стволах древесных, необыкновенно темного цвета и – заметьте себе – срубленных, но как будто не железным орудием. Еще замечательнее: к берегу прибивало тростник, похожий на травяные стебли огромной длины, как будто их принесло из такой страны, где все достигает сверхъестественных размеров. (– Покажите нам ее!..) Колумб собственными глазами видел такие плавающие по волнам трости; он провел ведь целых три года в Порто-Санто и видел там еще многое, что косвенным образом убеждало его в существовании земли на дальнем западе: своеобразные скопления облаков и миражи в той стороне, которым, впрочем, он не придавал особого значения. Образцы же тростника были посланы королю португальскому, и там он их сам видел. Мартин Висенти моряк, которому можно поверить на слово (– Подавай его сюда! – кричит Диего), встречал также плывущие по волнам срубленные стволы и далеко к западу от мыса Винцента.

Но вот самое замечательное из всех доказательств: рассказывают, что у берегов Азорских островов находили после сильных западных штормов челны из выдолбленных стволов, очевидно, челны каких-то дикарей; а на берег одного из островов однажды выкинуло два трупа; должно быть, тех же дикарей – широколицых и вообще не похожих ни на какие известные в Европе народы. Это уж почти явное свидетельство существования антиподов…[16] Антиподы… Хуан де ла Коса откашливается и позволяет себе вставить слово. Здраво рассуждая, эти два трупа – если можно положиться на достоверность самого сообщения – отнюдь не могли быть трупами антиподов; ведь, насколько известно, последние должны иметь совершенно иную наружность, а не только отличаться от других людей такими мелочами, как более широкое лицо. Об антиподах, в силу самого существа дела, нельзя знать ничего положительного, но считается, что существа эти обитают на нижней стороне земли, где деревья растут вниз, а не вверх, и дождь падает прямо в воздух, – если вообще там растут деревья и идет дождь, – следовательно, у антиподов должны быть, по крайней мере, ноги с присосками, как у некоторых пород ящериц, иначе бы они упали с земли; да и в других отношениях они должны отличаться от христиан. За примерами незачем ходить так далеко, как на самый край света: уже в языческих областях, на окраинах земли, человеческие существа сильно отличаются от настоящих людей, – если верить рассказам путешественников и записям, которые имеют почтенную давность. Он, Хуан де ла Коса, не причисляет себя к людям ученым, ко и он слыхал об одноглазых аримаспах[17] и о людях без головы, с лицом на животе. Из это следует, что, чем больше удалено место от христианских областей, тем меньше обитатели его похожи на людей, созданных по образу и подобию Бога, и скорее всего можно поэтому предполагать, что создания, живущие на нижней стороне земли, созданы по совсем иному образу и подобию – если вообще угодно причислять демонов к созданиям—и, следовательно, крылаты, что и позволяет им удерживаться на нижней стороне земли. И не рай, но скорее ад должен представлять себе в тех краях человек, будь он хоть ученый из ученых. Есть все основания предполагать, что земля покоится на огне или заключает в себе огонь, доказательство – огнедышащие горы; и то обстоятельство, что по мере того как плывешь все дальше и дальше к югу, становится все теплее и теплее, указывает на то же самое; все присутствующие могут подтвердить это. Итак, два трупа, найденные на Азорских островах, по скромному суждению его, Хуана дела Коса, ничего не говорят об антиподах,но, наоборот, наводят на совсем иные ужасные предположения.

Жуткое молчание воцаряется среди команды после этих рассудительных доводов Хуана де ла Коса. Разумеется, адмирал всегда представляет им дело так, как будто вся суть в том, чтобы достигнуть земли, как будто для них безразлично, что может там ожидать их!.. И безмолвное негодование отражается на всех лицах при мысли о картине, нарисованной им сейчас Хуаном де ла Коса; они слов не находят, чтобы выразить свой ужас и отвращение. Неужто адмирал в самом деле собирается и все время собирался привезти их прямо в ад?! Ведь в таком случае им грозит не только смерть телесная, но и погибель души! Не продал ли он их души сатане? В таком случае он, дьявол меня… – Проклятье застревает в горле, и поправка гласит: – Если он сам нечистый…

Зловещая пауза. Настолько зловещая, что даже существо совсем бессловесное, сидящее на палубе и сующее себе в рот ножом куски сала, причем явственно слышится, как лезвие скрежещет о зубы, сдирающие с него сало, – старый каторжник с галер, с шрамами на лодыжках от цепей и с плешинами на голове, как у старой клячи на местах, вытертых сбруей, – и тот недоуменно хрюкает, подымает свое рябое лицо, слегка трясущееся от старости, мигает глазами, раскрывает рот и наставляет ухо: чего, дескать, все приумолкли? Видно, плохо дело, коли даже ругательства застревают у людей в глотке, – он знал это по опыту. Неужто же с ним стрясется еще беда, похуже тех, что сыпались на него всю его долгую, бурную жизнь?!

Но он успокаивается и сует ножом в рот новый кусок, остановившийся было на полдороге, – адмирал, очевидно, сказал что-то развязавшее людям языки и вдобавок перекрестился, набожно и с явным волнением, при упоминании о нечистом. Лишь самые злостные враги его могут теперь усомниться в его богобоязненности. Нет, разумеется, он не в заговоре с князем пекла!

Завязывается новый продолжительный разговор на спорные богословские темы. Адмирал не разделяет мнения, что в ад можно попасть обыкновенным путем, а уж тем меньше по морю, ведь вода – стихия, как раз противоположная и даже враждебная огню. Вообще, в ад людям при жизни доступа нет; для тех же, кто умирает без покаяния, путь туда открывается сам собою. Что же касается рая, который вообще предполагается на небе, без точного обозначения его местоположения… Да, на корабле нет священника, но даже в его отсутствие нельзя касаться священного символа веры и откровений Святого Писания. Однако раз в Писании нет прямых указаний на местонахождение царства небесного, а есть упоминание об изгнании из рая первой четы человеческой, то позволительно искать его где-нибудь на земле. И, в противоположность аду, в рай можно попадать заживо; на это опять есть свидетельство Писания, – например, о взятии живым на небо пророка Илии. Правда, это было давно, но из этого не следует, что и в наше время нельзя было отыскать то место…

В команде покачивание головами, разбросанность мыслей и внутренняя тревога; как всегда, заключение беседы никого не удовлетворяет, не успокаивает. Тем, кого больше всего мучит сознание их полной заброшенности в океане, будущее по-прежнему рисуется в сомнительном, а то и вовсе в безнадежном свете; ведь, принимая во внимание все соображения и предположения начальства, давным-давно пора было раздаться с кораблей крику:

– Земля!

Когда же, наконец, этот крик раздался, все страхи и заботы разом развеялись…

– Земля! Земля!

Радостный крик этот раздался с корабля Мартина Алонсо Пинсона, который шел совсем близко от адмиральского корабля на своем «Пинте», где происходила сверка показаний лага с картой, возбуждавшая некоторую тревогу; и вдруг Мартин Алонсо заметил что-то вроде низко стоящего над горизонтом облака или полоски земли на самом западе, как раз там, где садилось солнце, очень далеко, но настолько явственно, что Мартин Алонсо ни на минуту не усомнился:

– Земля! Земля!

Все увидели это; увидел и адмирал, и, мгновенно опустившись на колени на своем мостике, стал громко благодарить Бога. Все страхи, волнения, горести – все было забыто, всех охватила необузданная радость при виде этой далекой, благодатной полоски земли. Поднялась беготня по вантам, с мачты на мачту, и опять вниз; люди обнимались, не помнили себя от восторга.

Да, всеобщая кутерьма и сутолока, пока ей не положил конец властный торжественный голос адмирала, пронесшийся из одного конца судна в другой и приказывавший всем собраться на палубе, чтобы вознести благодарственные молитвы Господу.

Раздался пушечный выстрел, подошла «Нинья», и все три корабля, борт о борт, двинулись вперед в начинавшихся сумерках.

Полоска земли исчезла в раскаленном зареве заката, потом вечерняя заря побледнела, уступая место первым, бледным еще, словно только что затеплившимся, звездам, и с палуб «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи» полились звуки хвалебной песни небесам, исполняемой тремя мужскими хорами, которые сливались в один, разносившийся по морскому простору и возносившийся к звездам.

САН-САЛЬВАДОР

Никогда ни одна ночь не длилась так долго, никогда ожидание не было столь напряженным. Курс был изменен, взят на юго-запад, где показалась земля, и корабли шли всю ночь при свежем ветре.

Но когда, наконец, солнце взошло у них за кормой, оно озарило совершенно пустынные волны всюду, куда только хватал глаз; там, где вчера виднелась полоски земли, сегодня не было видно ничего, кроме отчетливой линии встречи пустого далекого неба с дальним краем моря, в котором кишели червями волны; синяя пустыня сверху и снизу, со всех сторон!

Прямо сил не хватало перенести это разочарование. Люди были как бы раздавлены мыслью, что полоска, показавшаяся им вчера полоской берега, была лишь миражем, жестокой насмешкой над надеждами бедных, измученных мореплавателей. Долго ли еще терпеть им разочарование?!

Наконец, мертвую тишину нарушает один голос; кто-то ходит между упавшими духом людьми и пытается уговорить, подбодрить словами их и себя, – он сам упал духом; это адмирал; но никто не слушает его, он и сам вряд ли верит своим словам, но надо же сказать что-нибудь.

Полуобращаясь к ним, а скорее к себе, он, понурясь, объясняет, что виденный имя берег не может быть не чем иным, как только островом св. Брандана. Из легенды известно, что это был плавучий остров, менявший свое место в море; св. Брандан плыл к нему день заднем и все не мог достигнуть его, остров все удалялся, маня его за собою, как мираж, но все же, в конце концов, святой достиг его; и, собственно говоря, надо благодарить Бога за то, что они увидели этот остров; это доказывает, что он существует, и с Божьей помощью они его также достигнут…

Люди отворачивали от него свои помертвелые лица или бросали на него полупотухшие взгляды, выражавшие одновременно злобу и бессилие, как у пойманных в капкан кошек; некоторые меряли его с ног до головы, этого старого болтуна, чернокнижника и обманщика, поддельного адмирала с его святыми и вельможными знакомыми, щеголявшего теперь в рваных башмаках! Глядели ему вслед, оттопыривая верхнюю губу, ненавидели его спину, его затылок, его богатырский рост, – преимущество, которое этот бродяга тоже, небось, украл!.. И адмирал ушел один наверх, на свой мостик, и остался там, а вся команда внизу погрузилась натощак в тупое отчаяние.

Ложная земля, виденная 25 сентября, вызвала сильнейший упадок духа не только у команды, но и у Колумба. А им предстояло плыть еще целых две недели!

Как удалось ему побудить их к этому, как оказалось это возможным после такого крушения всех надежд, какое они пережили? Вдобавок разочарование повторилось; еще раз раздался крик: з е м л я! – и все опять поверили, и опять обманулись. Но Колумбу все-таки удалось увлечь их дальше.

Положение вообще сильно ухудшилось; одно время, и не малое, всякие сношения между кормовой башенкой и палубой были прерваны. Конец пришел школе и приятельски-поучительным беседам адмирала с командой; он оставался у себя наверху, неустанно шагая на вахте день и ночь; не диво, что он износил башмаки! А внизу команда вела себя так, как будто никто ею не командовал.

Плавание все-таки продолжалось; курс снова был взят на запад, но команда самочинно устраивала сходки, собиралась кучками там и сям, перешептывалась; пока что единства не было, мнения и предложения сталкивались и расходились, но из них не было ни одного в пользу адмирала. Черная голова Диего, озабоченного, разгоряченного, размахивающего руками, мелькала в разных группах; он, понизив голос, словно вбивал свою программу кулаками в сознание слушателей.

У него начала разыгрываться фантазия; кровь бросалась в голову, под коленками щекотало, как перед прыжком; адмирал становился в его глазах быком, окутанным облаком пыли, и Диего так и подмывало броситься на чудовище, хотя он и был в сравнении с ним козявкой, перепрыгнуть через него в буквальном смысле слова, вонзить ему между рогами жгучую стрелу, поиздеваться над ним, покрутить ему хвост и, наконец, всадить в него на целый аршин, вплоть до самого сердца, свой острый кинжал!..

Таков был Диего, любивший из всего создавать зрелище, другие смотрели на дело более трезво. Адмирала нужно было устранить, но без шума или открытого бунта. Может ведь случиться несчастье, человек очутится за бортом; адмирал по ночам измеряет высоту звезд, не сводя глаз с неба, подойдя вплотную к низенькому фальшборту… Долго ли оступиться и полететь головой в море? Никто и знать не будет, когда это произошло, а у него самого спрашивать объяснений уж не придется. Тогда они спокойно повернут домой, без адмирала…

Но в этом плане был один пункт, вызывавший страстные споры и чуть не драку: найдут ли они дорогу домой без него? Мало-мальски сведущие в морском деле полагали, что это не так уж трудно; правда, придется долго лавировать против ветра, несколько недель, может быть, даже месяцев,—корабль очень неповоротлив и медлителен на ходу; но ведь и адмирал имел все-таки в виду обратный путь, и никакого иного способа вернуться на родину и у него не было. Другие, морща лоб, не желали скрывать от товарищей того, чего и нельзя было скрыть, а именно, что адмирал при всех своих несносных качествах все-таки, без сомнения, отличался замечательными, даже сверхъестественными способностями; простого знания морского дела тут, пожалуй, мало; нужны некие тайные знания, и их-то он унесет с собой в могилу; не мешает быть осторожнее и не погубить самих себя, устраняя его!

Наконец, кое-кто совсем отказался принимать участие в заговоре против адмирала; например, Педро Гутеррес, белоручка; Хуан де ла Коса также, к досаде многих; очень важно было иметь его сообщником. Но Хуан де ла Коса, хоть никогда ни одной минуты не верил в смысл этого плавания, а теперь еще меньше, чем когда бы то ни было, заявил все-таки, что, невзирая ни на что, сложит свои кости там же, где Колумб; вся эта затея столь нелепа, что жизнь покажется ему пресной, если он не дождется естественной развязки. Что ж, он имел право держаться такой точки зрения, но это было не по-товарищески!

Борьба мнений шла, пока, наконец, одно из них не взяло верх над другими: смертный приговор был произнесен.

Взрыв произошел, но адмирал сам вызвал его – как раз когда план созрел для исполнения. Он давно замечал происходившее брожение, и однажды когда все были в сборе на палубе, разбившись на кучки, в состоянии крайнего возбуждения, он вдруг спустился вниз и очутился среди них, безоружный, решившись серьезно поговорить с ними.

Его встретили бешеными, криками: в одно мгновение палуба стала очагом бунта, все были заодно; никакой пощады ему, и раз он сам идет на смерть, тем лучше! Кто-то прыгнул из рядов, как кошка – Диего, бывший во главе заговорщиков – сверкнул клинок… Схватка… Рукопашная… Какой-то вихрь закрутился по палубе… Никто в себя прийти не успел…

Но вот и результат: адмирал крепко держит в руках Диего – как же это вышло?! – ломает находящийся у того в руках клинок, вырывает у него обломки и, держа его одной рукой, хватает другою его за предплечье и дает ему его же собственною рукой две пощечины, а затем, отшвырнув его от себя с гадливостью как скверное насекомое, выпрямляется и идет к толпе…



Поделиться книгой:

На главную
Назад