– Тогда вы увидите, что я не утратил всех семейных качеств, – сказал он, быстро повернулся и прошел во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь.
– Остановите его! – крикнул отец Браун, отскочив в сторону и едва не налетев на стул. Со второго мощного рывка Фламбо распахнул дверь, но было уже поздно. В мертвой тишине Фламбо подошел к телефону и вызвал врача и полицию.
На полу валялась пустая лекарственная склянка. На столе лежало тело мужчины в буром халате среди лопнувших и прорвавшихся пакетов из бурой оберточной бумаги, откуда высыпались не римские, а вполне современные английские монеты.
Священник поднял монету с бронзовым профилем Цезаря.
– Это все, что осталось от коллекции Карстерсов, – сказал он.
После небольшой паузы он продолжал с еще большей мягкостью, чем обычно:
– Жестокий отец составил несправедливое завещание, и, как видите, сын все-таки затаил обиду. Он возненавидел доставшиеся ему римские деньги и возлюбил настоящие деньги, в которых ему было отказано. Он не только распродавал коллекцию по частям, но постепенно опускался к самым низменным способам заработка и дошел до шантажа членов собственной семьи. Он шантажировал своего брата, вернувшегося из Австралии, за незначительное и уже забытое правонарушение (поэтому он взял кеб до Уэгга-Уэгга в Путни). Он шантажировал свою сестру за кражу, которую сам же подстроил и только сам мог заметить. Кстати, этим объясняется ее сверхъестественная догадка, когда она увидела его вдалеке на песчаных дюнах. Сама фигура и походка, даже в отдалении, чаще позволяют распознать человека, чем загримированное лицо с близкого расстояния.
Наступила очередная пауза.
– Что ж, – проворчал сыщик. – Великий нумизмат оказался всего лишь обычным скрягой.
– Так ли уж велика разница? – спросил Браун все тем же странным мечтательным тоном. – Разве то, что плохо для скупца, не так же плохо для нумизмата? Разве что… «Не сотвори себе кумира и никакого изображения… не поклоняйся им и не служи им, ибо Я…»[2] Но нужно посмотреть, как там поживают наши бедные молодые люди.
– Думаю, несмотря ни на что, они поживают очень хорошо, – отозвался Фламбо.