Потом они обе удрали, выбравшись на противоположный берег ручья, и еще успели пошвырять в мальчишку и его приятелей глиняными комьями, пока они, злые, бегали вдоль другого берега.

— Ну? И что теперь с ним делать будем? — растерянно спросила Дина, когда они выбрались из оврага, и погладила прижавшегося к ней мокрого, дрожавшего щенка.

— Давай сюда, — сказала Лелька. — Я его укутаю.

Она спрятала щенка на груди, прикрыла его полами своего жакетика. Щенок сейчас же высунул мокрую лохматую голову и лизнул Лельку в нос.

— Куда ж я тебя дену? — сердито спросила его Лелька. — Меня же мама вместе с тобой выгонит!

— Давай его мне. Пристрою куда-нибудь.

— Ну да! — сказала Лелька. — Мой.

Щенок снова лизнул ее в нос. Тогда Лелька совсем расстроилась и пообещала ему:

— Ладно! Я его фамилию узнаю. Живодер!

Она пошла по тропинке, прижимая к груди щенка.

— Он блудит! — крикнула ей вдогонку Дина. — Наверно, он по кастрюлям шарит!

Лелька остановилась, внимательно посмотрела на белую щенячью морду, высовывавшуюся из-под жакетика, и обругала щенка:

— Урод!

— Лелечка! — крикнула Дина. — Подожди!

— Кого? — не оборачиваясь, осведомилась Лелька.

— Меня. У меня в босоножках глины полно!

— Вытряхни, — сказала Лелька и прибавила шагу.

— Лелечка! Ты меня прости! Я поеду!

Лелька остановилась и, не оборачиваясь, снова осведомилась серьезно:

— Куда?

— В Брыковку!

Лелька расплылась в улыбке и прижалась щекой к щенячьему носу.

* * *

Выстиранное белье на чердаке просохло только к вечеру — как раз к тому времени, когда надо было уже отправляться на вокзал встречать тетю Леру.

— Иди! Встречай! А я гладить буду. Нельзя же приводить ее сюда! Все содрано: и гардины, и скатерти. Только вы не привозите ее на такси, а то я не успею, — чуть не плача, сказала Дина Андрею. Матери дома не было, она должна была приехать на вокзал прямо с работы.

— А мы покатаем ее по городу, — пообещал Андрей, уходя.

Пока нагревался утюг, Дина привела в порядок стопку книг на этажерке — разворошила их сегодня утром, когда искала портрет.

Здесь, на этажерке между книг, Андрей прятал толстую голубую тетрадь. На первые страницы Андрей выписал доказательства теорем, но Дина давно разгадала тайну этих теорем — это была маскировка: на следующих страницах были Андрейкины стихи. Дина тайком выписывала эти стихи для себя, в другую тетрадь, и заучивала их наизусть. Эх, если бы из Андрея получился поэт! Но из него с таким же успехом мог выйти и математик: он был лучшим математиком в классе, и теоремы он любил, пожалуй, ничуть не меньше стихов. И столяр из него тоже мог выйти превосходный: письменный стол, который он смастерил в прошлом году, стоял в учительской на самом видном месте…

Потом Дине на глаза попалась лежащая тут же, на этажерке, старенькая, зачитанная до дыр детская книжка — они с Андреем читали ее давным-давно. На обложке был нарисован зеленый крокодил, держащий в зубастой пасти яркое солнце. Дина улыбнулась, перелистала книжку, даже прочитала несколько страниц, а потом засунула подальше, чтобы она никому больше не попадалась на глаза. С этой книжкой была связана самая неприятная и нехорошая история в их жизни.

Это случилось вскоре после войны. Время было трудное, еще не отменили хлебные карточки. Мать работала на зеркальной фабрике, которая размещалась в обыкновенном одноэтажном доме: огромного красивого завода стекла тогда еще не было. В булочной напротив фабрики иногда можно было достать белый хлеб, и Дина каждое утро отправлялась к матери за хлебом. Мать выходила к ней в сером халатике, в некрасивых резиновых перчатках, туго обтягивающих кисти рук. Она снимала их по дороге с трудом, они не поддавались. Дине при этом каждый раз вспоминалась сказка про Царевну-Лягушку.

Мать отдавала Дине хлеб, приносила из столовой мисочку гороховой каши, и Дина шла домой, бережно прижимая к груди миску с кашей, отщипывая по дороге от ломтя хлеба крошки и тщательно подсчитывая их, чтобы не обделить потом брата, чтобы дать ему столько же лишних крошек, сколько их сама съела.

Зима в тот год была холодной, а у Дины и Андрея было одно пальто на двоих. Приходилось гулять по очереди. Андрей всегда уступал сестре: потоптавшись немного по двору с салазками на привязи, он возвращался домой и, стряхивая с пальто снег, говорил бодро:

— Я — все.

Но когда Дина уходила, он, приплюснувшись носом к оконному стеклу, смотрел во двор так печально, что Дина не выдерживала, забирала салазки и возвращалась домой. Дома они с Андреем отдирали от оконного стекла намерзшие льдинки, прикладывали их к горячей печке-голландке, и льдинки, с громким шипением скользили вниз по черной блестящей поверхности печки, оставляя за собой струйки пара. Все-таки это было не такое уж скучное занятие.

Зато когда грянули весенние дни и одному из них можно было надеть вместо пальто старую мамину кофту, они пропадали во дворе весь день, до прихода матери. Нарушив запрет, они шлепали по лужам, пускали в ручьях кораблики, грызли похудевшие от солнца сосульки.

Весна была бурная. Сугробы во дворе уменьшались на глазах, превращаясь в прозрачные холодные ручьи, которые торопливо расползались в разные стороны, стали подбираться к старой хибаре в глубине двора. Жила в этой хибаре старуха, которую почему-то никто никогда не называл ни по имени, ни по фамилии, все звали ее Бабкой.

Во дворе никого, кроме Дины и Андрея, не было, когда Бабка, выйдя из своей хибары, принялась бидончиком вычерпывать воду из лужи, разлившейся возле крыльца.

— Не так! — подбегая к Бабке, крикнула Дина. — Надо канавку проделать. Вон туда, на тот двор. А у них там тоже канавка, за ворота. Мы знаем.

— Проделайте, — сказала Бабка и швырнула им лопату.

С трудом орудуя тяжелой лопатой, они прорыли неглубокое ущелье во льду, и вода из Бабкиной лужи потихоньку поползла к чужому забору.

— Лопату в дом отнесите, — приказала им Бабка.

Наверно, лопату полагалось оставить в сенях, но Бабка сказала «в дом», и они протопали прямо в комнату. В комнате на столе, покрытом белоснежной скатертью, стояла ваза с бумажными цветами, рядом лежала сторублевая бумажка. Наверно, это были очень большие деньги. Наверно, на них можно было купить пальто вместо старой маминой кофты. А может, и ботики для мамы… Или кирпич хлеба.

— Может, даже кило колбасы, — шепотом сказала Дина.

— Ага.

И Дина протянула руку и взяла сторублевку.

Потом пришла Бабка и выпроводила их на улицу. Они шли через двор к дому, старательно обходя лужи, перешагивая через ручейки, хотя все равно еще утром промочили ноги и в ботинках хлюпала вода. Деньги лежали у Дины в мокрой варежке.

Дома они спрятали их в самое надежное место — в одну из своих книжек. Они уже сами читали книги, и мать их книжек не трогала. На обложке книги был нарисован зеленый крокодил, держащий в зубастой пасти яркое солнце. Крокодил был вором: он украл солнце.

Но то — солнце! А это — замусоленная бумажка, которая, может, и самой Бабке-то не нужна!

Конечно, не нужна! Шуба у нее есть, валенки есть, теплый платок есть, на салазках она не катается. А если нужна, так они отдадут. Скажут: нечаянно утянули.

— Ага…

Оказалось, что деньги Бабке даже очень нужны. Она прибежала к матери, назвала Дину и Андрея бандитами, а мать еще как-то. Мать распахнула двери и сказала Бабке:

— Идите вон!

И они ничего не успели сказать.

Бабка ушла, а мать долго сердито гремела в кухне посудой. Дина с Андреем сидели в темном углу за буфетом и молчали.

Потом Дина сказала:

— Мы воры, да?

— Воры, — согласился Андрей и полез к этажерке за крокодилом.

Лицо матери стало мраморным, так она побледнела… Потом она сняла с вешалки платок, накинула его на себя и шагнула к двери. Дина и Андрей, оба разом, с отчаянным криком: «Мама, не уходи!» — бросились за ней и вцепились руками в подол ее платья.

Мать машинально отцепила их руки от своего подола, постояла немного на пороге, так и не отворив дверь, а потом опустилась на пол и заплакала.

И в тот день, вернее, в ночь, что наступила после того дня, Дина и Андрей впервые услышали от нее об Иване Чижикове.

А потом она вспоминала о нем уже не так часто. «Неужели стала забывать?» — иногда с тревогой думали они. Но все равно он уже успел прочно поселиться в их сердце. Отважный партизан. Герой. Их отец.

Он оставил их вместо себя на земле, и они не имели права быть непохожими на него.

* * *

Когда все гардины были выглажены и развешаны, Дина села перед зеркалом, уставшая, довольная, растрепанная, посмотрела на свое отражение и подумала с гордостью: «Какая я все-таки хорошая!»

И красивая! Вот это глаза — огромные и блестящие! Вот это ресницы черные и длиннющие! Вот это волосы — каштановые и пышные!.. Ей захотелось что-нибудь спеть. Только не в одиночку, а с кем-нибудь.

Она вышла на лестничную площадку и спустилась по лестнице, подпрыгивая по два раза на каждой ступеньке. Пила затрезвонила, запела что-то совсем несуразное, но веселое. Дина поднялась снова вверх, потом снова вприпрыжку спустилась вниз.

Пила пела и пела, пока не вышел на лестницу сосед Алексей Николаевич и не отругал их обеих — и пилу и Дину. Тогда Дина вышла во двор.

Солнце, склонившись к горизонту, вышло из-за облаков и пригрело напоследок землю. От земли поднималось тепло. Можно было даже разглядеть его: оно было прозрачным и чистым, как стекло с маминого завода после полировки.

Во дворе возился со своим мотоциклом Вадим, сын Алексея Николаевича. Возле него толпились любопытные со всего двора — всех возрастов.

— У вас сегодня гости? — спросил ее Вадим.

Дина молча кивнула головой, и все посмотрели на нее с интересом и даже почтительно, словно она была именинницей.

Дина вышла за калитку, прислонилась спиной к забору, стала ждать. Пора бы им уже приехать. Солнце уже садилось.

Проехала по улице «медицинская помощь на дому», потом еще какой-то автомобиль. Потом мотоцикл, два велосипеда. А такси все не было.

Прошла мимо Дины маленькая девчонка с отцом.

— Папа! — сказала она ему. — Не шагай так быстро! Я устала.

Как просто она произнесла это недосягаемое, необъятное слово «папа»!

Вчера вечером, когда Дина и Андрей уже улеглись спать, мать зажгла в кухне настольную лампу и села дочитывать книгу, которую утром надо было сдать в библиотеку. На стену кухни упала тень. Настольная лампа увеличила ее, тень была большой. Казалось, в кухне за столом сидит большой и очень сильный человек.

Дина окликнула брата. Он заворочался на своем диване, дал знать, что не спит.

— Знаешь, — серьезно сказала ему Дина, глядя на тень. — Иногда мне кажется, что он не умер, что он всегда здесь, рядом. Вот позову его, и он придет…

— Нет, — тоже серьезно ответил ей Андрей. — Он умер. Просто его душа переселилась в маму.

Через минуту он уснул. В кухне было тихо, тень на стене не исчезала.

— Папа, — негромко позвала Дина.

Тень на стене всколыхнулась. Мать появилась на пороге комнаты. Вглядываясь, удивленным шепотом спросила:

— Ты меня?

— Конечно, тебя. А кого же? — сказала Дина и улыбнулась в темноте…

Еще один автомобиль вынырнул из-за угла, опять мимо! Еще один! Такси! Ну, теперь-то уж они! Но такси не остановилось… Тогда Дина побежала следом, растерянно вытянув вперед руки, словно хотела поймать такси.

— Дина! Ты куда? — послышалось за ее спиной.

Дина обернулась. У ворот дома стояли мать и Андрей. Одни. Больше никого с ними не было.

— Что же? Где же? — испуганно воскликнула Дина, подбегая. — Что случилось?

— Ничего, ничего! — ответила мать и отвела взгляд куда-то в сторону, куда-то за спину Дины, словно увидела там, за ее спиной, что-то интересное. — Просто она уже уехала. Она была проездом. С поезда на поезд. Всего двадцать минут. Не расстраивайся, Динок!

— Вот тебе раз!

Дине захотелось зареветь — вот тебе и гости! Ждали-ждали! Стирали-стирали! Гладили-гладили!

— Ничего, ничего! — снова сказала мать и снова посмотрела куда-то мимо Дины.

Дина оглянулась и ничего интересного за своей спиной не увидела.

— А что она вам говорила?

— Жалела, что тебя не смогла увидеть.

— И все?

— Все.

— А тебе что она сказала? — повернулась Дина к Андрею.

— Мне? — переспросил он угрюмо. — Мне она сказала: «На, подержи чемодан».