Помоги проекту - поделись книгой:
– Может, хватит? – взрывается Щюрик – вместо петарды.
– Вот и все, Леонид, – продолжаю я, не обращая на помеху внимания. – Неизвестная девочка ушла. Ты победил. Но опасность может вернуться в любой момент. Сиди и будь готов.
Подхожу к отцу ребенка. Он явно устал, еле на ногах держится. Плевать, выдержит. Его усталость не сравнима с моей…
– Воспитатель хренов, – говорю я ему. – Ты хоть раз объяснял сыну, что надо делать, если Неизвестно-Кто начнет ломиться в дверь вашей квартиры? Ты приклеил возле телефона бумажку с номером милиции и с вашим адресом? Ты учил его в случае чего бежать на балкон и кричать во все горло? Урок закончен, блин…
– Ну, дурак я, дурак, – стонет Щюрик. – Ты прав, конечно.
– Был бы нормальным отцом, давно бы отрепетировал подобные ситуации.
– Давай продолжим в следующий раз.
У Барского – почти истерика.
– Может, тебя еще и развязать? – подыгрываю я ему.
Он радуется, как дитя. Думает, я шучу, думает, сейчас все закончится.
– Слушай, Клочков, ну ты такое выдал! Я ведь, знаешь, поверил. Пошли на кухню, запьем это дело. Жаль, Идка не видела…
– А мы Идку подождем, – успокаиваю я его. – И правда, пусть посмотрит.
Искусственные восторги вдруг забыты.
– Подожди, я не понял…
– Сохраняй, сохраняй Равновесие.
– Ты что, в таком виде меня оставишь?
– Чего ты не понял? Хватит ли у нас с тобой времени дождаться твою жену?
Изумленный отец и муж, кажется, по швам лопнет от мысленного усилия. Глаза его вылезают из трухлявых морщин, почти как у мультяшного монстрика. Очки сползают с носа.
– Пп-почему не хватит времени?
– Так меня же отравили! Ну, ты знаешь.
Изумление его не поддается измерению.
– Отравили? Кто?
– Ты.
– Я?
Тысячи оттенков ужаса! Чрезвычайно любопытно наблюдать сей пантомимический этюд.
– Какой актер умирает в тебе, – кратко аплодирую я. – Вернее сказать, умрет.
…Шутка, она и есть шутка. Посмеялся и забыл. «
Я живу отдельно от родителей. Снимаю комнату неподалеку, за три квартала от старой квартиры. Мне так удобнее: во-первых, зачем постоянно расстраивать маму? Тот образ жизни, который я предпочитаю вести, приносил бы ей сплошные страдания. Во-вторых, зачем каждодневно напоминать моей старушке, что сын ее за тридцать один год так и не обзавелся ни женой, ни собственными детьми? Что все деньги, которые он зарабатывает частными уроками, вкладываются в оснащение школы? (Вот, кстати, отчего многое мне там позволено.) На мои средства, например, был куплен тренажерный зал, оборудованы кабинеты физики и литературы…
Частным образом я зарабатываю довольно солидные по средним меркам суммы. Учителей моего уровня слишком мало, чтобы я испытывал хоть какую-то конкуренцию. Богатые родители желают делать из своих подрастающих идиотов… кого? Людей, кого же еще! Таких же, как они сами, только чуть-чуть лучше. Не «совершенного человека», упаси Боже! Перегнешь в этом деле палку – клиента лишишься. Да и какой смысл всерьез заниматься грубыми, избалованными существами, сформированными в бездушных семьях… примерно в такой семье, как твоя, Щюрик.
Спрашивается, зачем мне нужна школа, зарплаты в которой не хватает даже на неделю полноценного вегетарианского питания? Иногда я размышлял об этом. Только в классе, только в группе истинно
«Вопросы рождают нетерпение и неуверенность в себе. Но если они были заданы – должен быть дан ответ…»
Вот он, ответ – что-то я в школе получаю, сам не понимая, что. А смогу это понять, лишь сделав очередные шаги моего Пути…
Нелепое предположение, будто съеденная конфета может быть отравлена (спасибо тебе, Витя Неживой, черный ты наш юморист), совершенно неожиданно вызвало во мне одно малоприятное воспоминание, сгинувшее, казалось бы, навсегда. Случилось это летом за городом, куда родители отправили меня на пару недель – вкусить деревенских прелестей. Было мне тогда лет шесть-семь, не больше, а жил я у дальних родственников. Сосед этих самых родственников был запойным пьяницей. Помню, что трезвым или хотя бы прямоходящим я его ни разу не видел. И вот однажды утром лежал он на травке за сельским магазином – с бутылкой в обнимку, – когда на него наткнулся какой-то карапуз, который то ли за кузнечиком гонялся, то ли за лягушкой.
– Эй, малóй, – обрадовался пьяница, – закусь кончилась! Слышь, сбегай в лесок, пошукай грибков. Только мухоморы не бери! Ну, не дурак, сам знаешь.
Карапуз был послушным и очень ответственным человеком – сбегал в лесок и принес страдальцу его заказ. Не мухомор, само собой, кто ж не знает, как выглядит этот красавец? Совершенно другой гриб и тоже изумительной красоты – шляпка колокольчиком, на ножке платьице, как у балерины. Вожделенная закусь. Клиент к тому времени совсем перестал соображать, только выматерился, мол, почему так мало. И пошел у него пир горой…
Домой пьяница вернулся днем, причем, изрядно протрезвевший, поскольку выпитый алкоголь неожиданно для него вышел наружу. А уже к вечеру ему стало так худо, и такие странные вещи начали твориться с его организмом, что в дом к нему сбежались все три местных врача. И ситуация быстро прояснилась. Пациент к тому времени был уже совершенно, стопроцентно трезв. Он помнил, как сожрал давеча по пьяни один подозрительный гриб, он прекрасно описал этот гриб, и единственное, что выпало из его памяти – каким образом сие лакомство попало к нему в руки…
Бледная поганка. Вот чем угостился наш спившийся сосед. Токсин на фоне алкогольной интоксикации подействовал гораздо быстрее и опаснее, человек умирал в жутких мучениях. Я заходил тайком в его дом, насмотрелся. Даже в районную больницу не успели несчастного переправить. Ночью, пока искали транспорт, он удрал от дежурившей возле него родственницы, добрался до своего родного магазина и сел, опершись спиной о дверь. Так и умер, не дождавшись начала торговли…
Соль истории вот в чем. Несмышленого пацана, притащившего из лесу отраву, звали Димой Клочковым. Иначе говоря, это был я. И знал о своем поступке – тоже только я один, никто больше.
Кто и зачем прокрутил передо мной поблекшие кадры четверть вековой давности?
Лишь спустя несколько часов, вернувшись с учительской конференции домой (в ту самую келью, которую Витя Неживой довольно точно живописал), я осознал, что в моей размеренной жизни что-то резко изменилось.
Именно дома у меня впервые появились тошнота, понос и озноб…
– Что там у вас за собака – гавкает и гавкает?
Я подхожу к окну и выглядываю.
Это простое перемещение вызывает одышку. У меня, в высшей степени тренированного человека!.. Трогаю пульс; лучше бы этого не делал. Я пытаюсь хоть немного успокоиться. Где оно, мое собственное Равновесие, кто вернет меня в исходную точку?
– Рэм, – бесцветным голосом откликается хозяин квартиры. – Дворняжка с первого этажа, местный дурачок.
Пегий бездельник по имени Рэм, в дальних предках которого, несомненно, обнаружилась бы лайка, забрался на садовую скамейку возле нашего подъезда; задравши пасть к небу, он охаивал всякое движение в окружающем его пространстве, виляя при этом свернутым набок хвостом.
Я вспомнил классический коан, дословно звучащий так: «Имеет ли собака природу Будды?» Этот странный на первый взгляд вопрос требовал месяцев, а то и годов размышлений, чтобы в результате либо достичь желаемого просветления, либо попросту спятить. Нескончаемый собачий лай, несущийся со двора, помогал мне спятить и без всяких утомительных размышлений.
– А машина чья? – интересуюсь я, чтобы отвлечься. – Твоя?
На газоне – джип марки УАЗ. Новенький, чистенький. Классический атрибут любителей рыбачить и нанизывать пивные пробки на поликарбоновый шнур. На заднем стекле намалеван не предусмотренный правилами знак: «№1» в красном треугольнике. Знак, предупреждающий всех участников дорожного движения: мол, разуйте глаза, козлы, первый номер на трассе. Кто понимает – оценит этот вызов.
– Моя.
– Первый парень на деревне, – усмехаюсь я, – Ты пижон, Барский, и дети твои будут пижонами… были…
Смотрим на мальчишку, скорчившегося под бельевым баком. Оттуда исходят шмыганье и прерывистые всхлипывания. Он шумно дышит через нос: ему хватает воздуха, как и его подлому папаше. Один я в этом доме разучился контролировать свои вдохи и выдохи.
– Отпусти ребенка, – с отчаянием просит Щюрик. – Что он тебе сделал?
– Для него урок еще не закончен, – терпеливо объясняю я ему. – А для тебя еще не начат.
– Ты же мне пришел мстить. МНЕ. Отпусти его.
– Ничего ты не понял.
– Чего я не понял?
– Ты, в качестве виновника моей смерти, только орудие. Я не держу на тебя зла.
– Зачем тогда нас мучить? – он хрипло смеется, рискуя затянуть удавку навсегда. Неужели надеется, что я брошусь его вытаскивать? Почему-то он перестал бояться, трусоватый, суеверный Щюрик. Наверное, из-за усталости, из-за недосыпа, из-за бесконечных тягучих минут…
– Вот послушай, что пишет Во Го, – я открываю записную книжку в нужном месте. – Как раз для нашего случая…
«Карма есть воздаяние за реализованную причину. Мир причинно-следственных отношений устроен так, что причины всегда тоньше по сути, чем следствия. То, что находится в нашем прошлом – не причина, а всего лишь комплекс следствий. Первопричина всего находится в нашем будущем…»
Изнуренно прикрыв веки, Щюрик покорно внимает. Когда я кончаю, задыхаясь, он равнодушно спрашивает:
– И что дальше?
Я бережно прячу драгоценные записи.
– Цепи Кармы если и возможно порвать, – продолжаю втолковывать этому заблудшему, – то не местью, разумеется. Только познанием себя. Научить другого человека – значит познать себя, значит сделать очередной шаг на Пути. Цель жизни – это и есть шаги. Жизнь – это мучительная череда перерождений, Реальность за Реальностью. От звена к звену – до конца цепи. А процесс познания, Барский, увы, мучителен по определению.
– Короче, мстить ты пока не собираешься?
Ей-богу, его тупость выглядит просто вызывающей.
– У тебя что, тоже вместо ушей улитки? – говорю, уже не надеясь на понимание. – Мне нужна первопричина. Я пришел к вам за своим будущим.
– Ну ты, в белых одеждах! – язвит он. – Снизойди до нашего уровня. Что за таракан занес в твою гениальную башку, будто я тебя отравил?
Моя реакция быстра и эффективна:
– Есть другое предложение. Давай-ка ты признаешься сам – во всем и сразу.
…Собираясь из дому, я зачем-то взял с собой все наличные деньги. А ведь шел я, как мне тогда казалось, всего лишь на прогулку. Вечер пятницы благополучно превратился в ночь. Странное недомогание, столь внезапно скрутившее меня, столь же внезапно отступило, и я решил подышать воздухом, чтобы закрепить эту маленькую победу собственного организма. Ни о чем страшном я тогда не думал, Господь свидетель, никаких выводов еще не сделал… И все-таки прихватил с собой все свои денежные запасы.
Покидая квартиру, я услышал, как где-то наверху хлопнула дверь. И голоса… были голоса, которые разом смолкли, едва я оказался на лестничной площадке. Я постоял несколько минут, глядя вверх и прислушиваясь. Заставив себя не валять дурака, я вышел в ночь…
Приятной прогулки не получилось. Глухая тревога ворочалась в душе, не позволяла расслабиться, поворачивала мысли в совершенно ненужные стороны. Ноги сами понесли меня к дому родителей. Что мною двигало? Нормальная потребность повидаться? Необходимость удостовериться, что с родными людьми все в порядке? Или, может, детское желание спрятаться за чьей-то спиной?
Еще издали я заметил, что возле знакомого подъезда маячат две темные фигуры. Я будто на стену наткнулся. Я понял вдруг, что это ловушка!
Меня ждали.
Самое безопасное на планете место прекратило свое существование. Возможно, меня поджидали и внутри родительской квартиры… Сзади за мной почему-то никто не следовал. Тылы я начал контролировать, едва ноги мои ступили на проспект – привычка, рефлекс. Однако вперед идти было решительно невозможно. Каждая дырка, каждая тропка в этих декорациях была за долгие годы мною освоена, и тогда я нырнул в ближайший подъезд, взлетел на бельэтаж, открыл окно во двор, спрыгнул на жестяной козырек, прикрывавший спуск в подвал, оттуда – на асфальт, – и пошел прочь отсюда, минуя арки, огибая дома, топча скверики и детские площадки, пока не почувствовал, что задыхаюсь…
Мне не хватало дыхания! Это было немыслимо. Меня, спортсмена и философа, мастера во всех возможных смыслах, умеющего контролировать свое тело и разум, остановила вульгарная одышка. Это был шок.
А потом меня начало рвать. А потом меня понесло – прямо в беседке, где я нашел временное убежище, – ураган, катастрофа, нокдаун…
«Кто они? – в панике думал я. – Что они со мной сделали? За что они меня преследуют?»
В муках вывернувшись наизнанку (раз, другой, третий), я опорожнил заодно и душу – от позорной растерянности. Похоже, за мной никто больше не гнался. Потеряли след, хищники. Преодолевая чудовищную слабость, я выбрался из пострадавшей беседки, разыскал уличный телефон и позвонил родителям. Никто не ответил! Вновь и вновь набирал я наш домашний номер – пустота, пустота, пустота… Их не могло не быть дома. Нонсенс, ошибка. Или – не ошибка?.. Ярость затуманила рассудок. Не преувеличу, если скажу, что до сих пор не испытывал я этого чувства. Ну, разве что в детстве – в позабытые, выброшенные на помойку времена. Однако слабость была сильнее ярости. Чем я смогу помочь маме, если сначала не помогу себе?
Очень кстати мимо ехала «Скорая помощь». Я проголосовал, и машина притормозила. Двух минут объяснения и пятисотенной бумажки хватило врачу, чтобы решить: «Берем». Куда везете, поинтересовался я. Куда? В дежурную больницу, в «Волошинскую»…
Очередной удар! Черт, говорю, сдается мне, эта больница пользуется дурной репутацией. Есть такие больницы, в которые лучше не ложиться, даже если выбора у вас нет. Что вы на этот счет думаете, спросил я у командира белых халатов. «Этика врача, – поморщился он, – не позволяет обсуждать с пациентами подобные вещи…» Лучше бы он помочился на меня, сортир на курьих ножках, не так противно было бы. Ох уж эта их «этика врача»! Своих близких, небось, не спровадит в гнилой барак, где заправляют грубые и ко всему безразличные мясники. А мы для таких чистюль кто? «Пациенты», никто… Может, лучше в одну из больниц скорой помощи, подаю я голос. На Костюшко, на Вавилова? Или, например, в Институт скорой помощи на Бухарестской? Да что вы так волнуетесь, зевнул врач, дезинтоксикационные мероприятия везде одинаковы… и капельницы везде одинаковы… вот что, друг, кричу я водителю, тормозни-ка ты здесь, возле Консерватории!
Они все посмотрели на меня, как на дебила, однако возражать не стали. И пятисотенную, разумеется, возвращать не подумали, выгружая капризного пациента обратно на тротуар.
Просто неподалеку от этой красивой старинной площади, которую я приметил сквозь окна автофургона, жил не кто иной, как Витя Неживой…
Собственно, я бы ничего не имел против «Волошинской», если бы не два обстоятельства. Первое: невидимые подонки, кто бы они ни были, найдут меня в этой больнице на счет «раз». Вполне возможно, увы, что никакая другая больница мне не подходила по той же причине. Не найдут на счет «раз», найдут на «два» или «три». Найдут! Эта удивительно ясная мысль при упоминании об «этике врача» мгновенно пришла мне в голову… И второе. Именно в «Волошинской» трудилась редчайшая из женщин, звали которую по-восточному изысканно – Идея Шакировна.
Твоя жена, Щюрик. Та самая, которую ты называешь попросту Идой.
Что за Шакир дал своей дочери имя «Идея»? Взглянуть бы этому чудаку в глаза…
И вспомнилось мне, как упомянул ты вскользь на учительской конференции, что твоя Ида как раз сегодня ночью дежурит. Работала она старшей медсестрой приемного покоя больницы. Очень уж не хотелось мне представать перед ней в этаком разобранном виде. Перед кем угодно, только не перед ней. Вот почему я спрыгнул, можно сказать, с подножки разогнавшегося экспресса. Тем более, к тому моменту мне опять ощутимо полегчало – кто ж знал, что временно…
Брошенный один в ночи, я думал о твоей жене, Щюрик, и естественным образом вспомнил о тебе самом. Я вспомнил странную твою шутку с конфетой, я вспомнил, что за истекшие сутки моего голодания ничего кроме этой мятно-ментоловой дряни в рот не брал, а также я подумал о том, что убойный освежающий эффект, производимый твоим угощением, как нельзя лучше помогает спрятать любой посторонний привкус… И едва не поплывшая картина мира вдруг обрела точку Равновесия.
Да что за чушь, рассердился я сам на себя. Да зачем Щюрику было меня травить? Что за шекспировские страсти, в которых нет главного – мотива?
Отсутствие дороги – это бесконечное количество дорог, такова тайная мудрость жизни. Если смысл тебе не виден, значит, ты слишком высок для него. Наклонись…
Я наклонился и увидел смысл.
Неужели такое возможно, опять не поверил я себе. Я себе не поверил, черт меня побери! Но если я сам себе не верю, кто же мне поверит? Как поделиться с людьми кошмарной догадкой?
Лишь одно не вызывало теперь сомнений. Загадочные «они» преследовавшие меня, не существовали! Наваждение растаяло. Стремительно раскрутившийся заговор, страх собственного дома – все это было помрачением мозгов, вызванным интоксикацией. Неведомый яд резвился в моих жилах, рождая бред преследования…
Поделиться книгой: