Помоги проекту - поделись книгой:
В целом к этому времени вырисовывались уже определенные итоги, о чем справедливо сказал историк Сеппяля: «война, которую финны готовили и включились в нее с серьезными замыслами, закончилась поражением уже в декабре 1941 г., но она продолжалась еще и дальше против Советского Союза с приносимыми большими жертвами, служа стратегическим целям Германии».[316]
Вместе с тем в Финляндии не забывали о своих целях. Так, еще в самом начале, упоминалось о существовании у высшего руководства страны стремления установить государственную границу по реке Неве. Таких взглядов продолжали придерживаться, в частности, президент Рюти и премьер-министр Рангель.[317] Мысль о том, что государственная граница Финляндии должна проходить по Неве никак не оставляла Рюти и в 1942 г. Ее наметки были нанесены и на соответствующую карту. На ней, по словам профессора Войонмаа, линия границы шла «из района Питера прямо на Восток, южнее Вологды до Урала».[318]
Провал гитлеровского плана молниеносной войны вызвал некоторые перемены во взглядах Рюти по поводу судьбы Ленинграда. В беседе с Войонмаа 19 мая 1942 г. Рюти высказывал мысль о том, «чтобы Питер стал свободным городом наподобие Данцига», но при этом считал все же «важным ликвидацию в Питере крупной, особенно военной промышленности». Управлять же городом, по его мнению, должна была «международная комиссия, в которой участвовали бы Финляндия, а также Швеция».[319]
Какими же представлялись «стратегические границы» Финляндии в их конкретных очертаниях? В начале они виделись в ставке проходящими по реке Неве, южному берегу Ладожского озера, реке Свирь, восточному побережью Онежского озера и далее к Белому морю с включением Кольского полуострова. Но с изменением военно-политической обстановки и перехода Финляндии к позиционной войне попытались затушевать намерение установить новые «стратегические границы». С этой целью стало употребляться более общее понятие: граница «трех перешейков» (Карельского, Олонецкого и Беломорского). 7 января 1942 г. из ставки поступило указание Государственному информационному ведомству о том, что «не следует говорить» о присоединении к Финляндии захваченных территорий. При употреблении же понятия «стратегические границы» предлагалось иметь в виду уже достигнутые рубежи, которые «требовалось защищать».[320] Еще более четкие установки давались по линии ведения просветительной работы в войсках. В инструкции, подписанной в штабе группы «Карельский перешеек» 24 мая 1942 г., говорилось: «Не следует заниматься выяснением политических целей войны, а достаточно на этом этапе показать задачи нашей войны: граница «трех перешейков» (Карельский перешеек. Олонецкий перешеек и Беломорский перешеек), куда должна быть выдвинута наша оборона для успешного ведения оборонительной войны против восточного соседа».[321]
Тенденция замалчивания конкретной сути границы «грех перешейков» наблюдается и у современных финских историков. Примером тому может служить книга Т. Вихавайнена «Сталин и финны». В ее русском переводе автор делает специальную сноску о том, что же надо понимать под этой «границей». Может ли читатель разобраться в следующем его пояснении: «Предполагаемая граница проходила бы, как и прежде (?), из Финского залива в Ладогу, а затем в Онежское озеро и, наконец, в Белое море».[322]
Однако вернемся к вопросу о целях Финляндии в последующее время. Они устойчиво сохранялись. Это отчетливо видно из тех указаний, которые направлялись для руководства в финляндские представительства за рубежом. 21 апреля 1942 г. из Хельсинки ушло, в частности, такое разъяснение перспективных задач продолжения войны: «Из нашего ответа Соединенным Штатам 11.11.41 г., а также из обзора правительства 1941 г. и из многих других документов ясно, что законным является включение в состав государства утраченных нами территорий». Далее же подчеркивалось, что для Финляндии являются необходимыми и «присоединенные в ходе военных действий территории противника», поскольку они «насколько возможно обеспечат военную безопасность Финляндии».[323] Из этого документа видно, что нота, которая была отправлена в США 11 ноября 1941 г. являлась одной из основополагающих с точки зрения «большой политики» Финляндии, и именно в ней, как раз, и указывалось на необходимость захвата части советской территории.
Симптомы утраты перспективы ближайшего продвижения «стратегической границы» к Неве финское руководство смогло почувствовать довольно ясно уже в начале 1942 г. Это конкретно проявилось в том, что происходило со специальной немецкой командой «Хэла», которая прибыла на территорию Финляндии в канун войны — 19 июня 1941 г.
Особое формирование «Хэла» возглавил капитан 2-го ранга Бартхольд, который должен был со своими подчиненными решать задачи военно-хозяйственного характера на оккупированной Германией северной части Советского Союза и прежде всего в Ленинграде после его захвата. Команда «Хэла», размещавшаяся первоначально в Рованиеми — губернском центре Лапландии, была затем перемещена почти в полном составе в Хельсинки. 2 августа 1941 г. в Финляндии уже стало известно, что Бартхольд будет «комендантом Петербурга». Но ожидавшееся взятие Ленинграда не состоялось, и 13 октября 1941 г. эта команда была отозвана в Германию, а в январе 1942 г. распущена.[324]
Когда в Финляндии ожидалось падение Ленинграда в начале сентября, то высказывалось предположение, что финны будут привлечены к выполнению в городе оккупационных функций. Как отмечал председатель комиссии парламента по иностранным делам Вой-онмаа, существовало мнение, «что Германия может потребовать от Финляндии 30 тысяч человек для несения полицейской службы в Питере, после того, как он будет захвачен». И далее, со ссылкой на ряд авторитетов — члена правительства и лидера социал-демократической партии Таннера, а также председателя парламента Хаккила, — указывалось: «Есть и такие, которые считают, что никакой полиции там не потребуется, поскольку Питер будет стерт с лица земли. 06 этом мне всерьез говорил, в частности, Таннер, а Хаккила даже в восторге от такой перспективы».[325]
Однако защитники Ленинграда осенью 1941 г. выиграли самую ответственную битву, сорвав штурм города и одержав затем важную победу в боях под Тихвином. Тем самым не было допущено соединение немецких и финских войск юго-восточнее Ладожского озера. Когда же общая военно-политическая обстановка после поражения немецкой армии на подступах к Москве катастрофически ухудшилась для Германии, руководство Финляндии приняло решение направить в ставку Гитлера своего ответственного представителя для выяснения перспектив дальнейших действий. Выбор пал на генерала Хейнрикса, который еще командовал Карельской армией, но уже планировалось его возвращение на пост начальника Генерального штаба. В контексте рассматриваемых событий в ходе сражения за Ленинград эта поездка представляет особый интерес. К тому же о ней нет сведений в российской историографии.
Миссия генерала Хейнрикса в Германии
По свидетельству Лехмуса — одного из ответственных офицеров в ставке финского главнокомандующего и автора воспоминаний «Неизвестный Маннергейм», маршал весьма ценил Хейнрикса не только как военачальника, но и как политика. «В нем находил он также, — писал Лехмус, — возможного приемника себе».[326] Это во многом обусловило, что именно ему было поручено осуществить поездку в Германию в столь критической военно-политической обстановке. Имелось в виду личное знакомство Хейнрикса с Кейтелем, Йодлем и Гальдером, когда он непосредственно вместе с ними разрабатывал оперативный план, предусматривавший участие финской армии в наступлении на ленинградском направлении.
То обстоятельство, что в Военном архиве Финляндии сохранился отчет Хейнрикса о проведенных с Гитлером и Кейтелем переговорах, дает возможность более точно судить о ситуации в кругах высшего руководства Германии, его дальнейших замыслах в отношении Ленинграда и взаимодействии с Финляндией. Переговоры проходили 8 января 1942 г.
Прежде чем у ответственного представителя финского командования состоялась аудиенция с Гитлером, его принял генерал-фельдмаршал Кейтель. В ходе этой встречи речь шла о боевых действиях группы армий «Север» на тихвинско-шлиссельбургском направлении, т. е. там, где ранее предусматривалась встреча немецких и финских войск. При этом были озвучены дальнейшие замыслы германского командования относительно Ленинграда. Предполагая, что главными действиями советских войск будет стремление, как сказал Кейтель, «разомкнуть кольцо окружения Петербурга» и «они не станут распылять силы на этом направлении». Но, заявил он: «возможно, еще зимой будет проведена операция, которую планирует и надеется провести фельдмаршал фон Лееб, намеривающийся предпринять наступление через Неву при прочном блокировании города с севера или расширить в восточном направлении территорию, прилегающую к занимаемой немецкими войсками у Шлиссельбурга, а может быть проведет обе операции».[327] Кейтель сказал при этом, что для проведения указанных операций потребуется, по-видимому, сосредоточить к югу от Ленинграда дополнительные танковые, артиллерийские и сухопутные силы. Их предполагалось отчасти перебросить из Франции (до трех пехотных дивизий). Количество авиации считалось вполне достаточным.
В ответ Хейнрикс сказал: «хотел бы все же выяснить, остается ли в силе немецкая программа, касающаяся блокированного Петербурга, поскольку у меня нет в этом полной уверенности». Ответ Кейтеля прозвучал категорично: «Да, при всех обстоятельствах». Хейнрикс ответил ему, о готовности доложить своему руководству, что намерение германского военного командования «при любых обстоятельствах заключается в том, чтобы пока не отменять блокирование Петербурга».
Кейтель затем счел необходимым обратить внимание на то, что «русские имеют возможность обеспечить защиту Петербурга, а также южный участок в районе Ладожского озера дивизиями, способными вести наступательные бои». Он ушел однако от оценки обстановки на Свирьском участке фронта. Им было сказано лишь то, что «нет ясности в оперативном плане о действиях на свирьском направлении», где линию фронта занимали финские войска. Не велось речи, как видно, и о дальнейших расчетах немецкого командования относительно взаимодействия с финской армией в 1942 г. в новом наступлении на Ленинград, которое, по словам Кейтеля, уже планировалось в штабе группы армий «Север» фельдмаршалом Леебом.
Во время представления Кейтелем Хейнрикса Гитлеру последний лишь кратко охарактеризовал сложившуюся в мире обстановку в ходе войны и, касаясь Северной Европы, серьезно посетовал на то, что в Швеции «нынешние руководители ведут политику в чужом направлении». Затем Гитлер перешел к главному. «Рейхсканцлер сказал, — отмечено в донесении Хейнрикса, — что блокада Петербурга и его уничтожение имеет огромное политическое значение. Это такое дело, которое он считает своим собственным
Перед отъездом Хейнрикса в Финляндию Кейтель в заключительной беседе еще раз напомнил ему, что, «по мнению руководства и его личному соображению, в районе Петербурга уже в ближайшие месяцы ожидаются повторные события». В этой связи рекомендовалось, чтобы финская армия в случае решения предпринять наступление на Сороку (Беломорск) делала бы это уже теперь, не откладывая. Хейнрикс отреагировал на сказанное так: «Операция с Сорокой в наших условиях является все же политическим делом и что, несомненно, главнокомандующему финскими вооруженными силами было бы намного легче отдать приказ о наступлении на Сороку после того, как Германия начнет предполагаемое крупное военное наступление и мир узнает о его результативности».
Однако Кейтель имея, очевидно, в виду участие финской армии в боевых действиях на ленинградском направлении, как главную задачу для нее, не изменил своей позиции. «Фельдмаршал Кейтель ответил тогда, — пишет Хейнрикс, — что, по его мнению, указанное намерение надо было бы начать осуществлять еще до того, как наступит благоприятный момент (имелось в виду «в районе Ленинграда» —
Из беседы Гитлера с Хейнриксом нетрудно понять, что, планируя осуществить в 1942 г. взятие Ленинграда, германское высшее военное руководство рассчитывало на взаимодействие с финской армией. Гитлер признавал, что проведение такой операции «не начать без помощи Финляндии», и смысл его беседы с представителем командования финской армии сводился к тому, что, воздавая похвалу ее боевым качествам, склонить военное руководство своего «реального союзника» к взаимодействию при осуществлении штурма Ленинграда.
Однако надежды на Финляндию после понесенных Германией военных поражений оказались в значительной мере утраченными. Маннергейм явно давал понять, что не склонен к тому, чтобы финская армия в сложившейся обстановке принимала участие в наступлении. Это стало особенно чувствоваться после возвращения Хейнрикса из поездки в Германию и доклада о ее результатах. Так, 20 января 1942 г. Эрфурт сообщил Кейтелю, что Маннергейм впал в «характерный для него глубокий пессимизм» и не хочет приступать ни к каким действиям, которые способствовали бы улучшению общего положения немцев на восточном фронте, особенно на ленинградском направлении. Поэтому, по мнению Эрфурта, было бы в интересах Германии оказать воздействие на маршала для изменения его позиции, чтобы можно было подключить его к подготовке наступления.[328] Вопрос в данном случае стоял об осуществлении финскими войсками операции по изоляции Мурманска на беломорском направлении, перерезав все связывавшие с ним пути.
Маннергейм же на основе зондажа, проделанного Хейнриксом в Германии, и общей оценки обстановки пришел к заключению, что следует выжидать как будут дальше развиваться события. Приезжавший в Миккели, в ставку 21 января президент Рюти констатировал: «Маршал весьма пессимистичен относительно положения немцев в России. Считает, что оно довольно тревожное и ведет даже к катастрофе».[329] Эту же мысль Маннергейм подтвердил, встречаясь с Рюти в конце месяца, когда сказал ему: «Я не считаю абсолютно невозможным, что на восточном фронте произойдет прямо таки развал».[330]
В такой ситуации, когда по предложению Эрфурта Кейтель обратился к Маннергейму с письмом, в котором побуждал его помочь финскими войсками в осуществлении наступательной операции в направлении Сороки (Беломорска), 3 февраля последовал отрицательный ответ маршала. Довольно категорично заявил также Маннергейм 15 февраля видному немецкому дипломату К. Шнурре: «Я больше не наступаю!».[331]
По словам Эрфурта, изменение в позиции Маннергейма могло произойти в случае взятия Ленинграда немецкими войсками. При таком повороте событий он готов был использовать финские войска, находившиеся на Карельском перешейке, для наступления на беломорском направлении. В другом случае маршалом допускалась возможность замены их на Карельском перешейке немецкими частями.[332] Это, можно предположить, был тактический маневр со стороны Маннергейма, который хорошо понимал, что в тех условиях оба варианта не могли быть осуществлены германским командованием.
Характерным было то, что финским войскам относительно дальнейшего ведения боевых действий давалась установка «не расслабляться». Это касалось и частей, занимавших позиции к северу от Ленинграда. В директиве командующего группой войск «Карельский перешеек» генерал-лейтенанта X. Эквиста, подписанной 24 мая 1942 г., говорилось следующее: «Не следует заниматься выяснением политических целей войны, а надо на этом этапе достаточно четко показать военные цели войны, а именно: граница «трех перешейков» (Карельский перешеек. Олонецкий перешеек, Беломорский перешеек), куда должна быть выдвинута наша оборона… Остановка наших войск прошлой осенью на Карельском перешейке не является показателем того, что в нынешнем положении, вполне естественно, не может быть начато наступление с
Такая установка вполне устраивала германское командование, стремившегося добиться подключения финских войск к активным наступательным операциям вермахта. Требовалось, однако, как считали в Берлине, преодолеть наблюдавшееся лавирование политического и военного руководства Финляндии.
Встречи финского маршала с Гитлером
Видимо Гитлер считал, что важнее всего повлиять на Маннергейма. Это он решил сделать сам при личном общении с финским маршалом после того, как закончится процесс подготовки германским командованием планов боевых действий на предстоящий период 1942 г., предусматривавших начать новое наступление немецкой армии на восточном фронте. Непосредственная подготовка к этому уже развернулась. Считалось важным подключить к наступлению на северном фланге также и Финляндию. План нового наступления летом 1942 г., обсуждавшийся на специальном совещании, которое проводилось в ставке Гитлера, получил окончательное закрепление в подписанной им директиве 5 апреля. Ею предусматривалось, чтобы, «сохраняя положение на центральном участке (на московском направлении — Н.Б.), на севере взять Ленинград и установить связь по суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ».[334] Проведение операции против Ленинграда имелось в виду осуществить после достижения успеха в наступлении на юго-восточном направлении.
Уже в день подписания директивы Гитлер в кругу своих приближенных, отвечая на вопрос о том, что должно произойти с Ленинградом, повторил свой замысел ликвидировать город вообще. При этом он указал, что еще до перехода немецких войск в наступление на ленинградском направлении разрушение Ленинграда путем бомбардировок и артиллерийских обстрелов «должно тоже внести лепту в его уничтожение».[335] Днем ранее уже был предпринят массированный налет на Ленинград с участием свыше 100 немецких бомбардировщиков в сопровождении более двух десятков истребителей. Идя несколькими эшелонами с различных направлений, они пытались нанести неожиданный удар большой разрушительной силы и потопить находившиеся на Неве корабли Балтийского флота.[336]
В указанной выше беседе Гитлер подчеркнул, что с реализацией его замысла относительно Ленинграда «Нева в будущем должна стать границей» между Финляндией и Германией.[337] Совершенно очевидно таким путем имелось в виду оказать должное воздействие на политическое и военное руководство Финляндии, склонив его к принятию решения об активном участии финских войск в операции на ленинградском направлении. О такого рода посуле Гитлера, хорошо было известно в Хельсинки. В военных же кругах Финляндии отношение к будущему Ленинграда, судя по упоминавшейся уже инструкции генерала Эквиста, мало отличалось от планов Гитлера.
Что касалось лично Маннергейма, то он, как и прежде, занимал выжидательную позицию и не выражал готовности к осуществлению наступательных действий финской армии. Это было известно в германской ставке из информации, которая поступила от ее представителя в Миккели генерала Эрфурта. Попытки сблизить Маннергейма с германским командованием путем предложения ему возглавить и немецкие войска на территории Финляндии не дали Гитлеру никакого результата. Маршал уклонился от этого предложения, понимая, что в таком случае оказался бы непосредственно в подчинении немецкой ставки и должен бы был выполнять ее оперативные планы без возражений.
Для германского военного руководства важно было в целях осуществления намеченного директивой от 5 апреля плана наступления на Ленинград привлечь войска финской армии, повлияв каким то образом на Ман-нергейма. Гитлер решил лично сблизиться с маршалом, путем непосредственного общения с ним. Для того имелся и удобный повод. 4 июня Маннергейму исполнилось 75 лет. Именно в тот день Гитлер прибыл самолетом в Финляндию и проследовал в район расположения финской ставки, где в специальном поезде состоялось чествование юбиляра.
Впоследствии Маннергейм писал в своих мемуарах так: «Можно было думать, что действительной целью визита Гитлера являлось заставить нас участвовать в военных усилиях Германии».[338] Такую оценку поездке Гитлера давали и в зарубежной печати стран запада, а также в их дипломатических кругах. Государственный секретарь США Хелл склонен был считать, что в данном случае проявлялось стремление Германии добиться от финнов согласия провести операцию и перерезать северную дорогу, по которой осуществлялось снабжение Советского Союза.[339]
Гитлер избрал, судя по всему, особую тактику поведения во время визита, маневрируя так, чтобы не сложилось впечатление о скрытых целях его встречи с Ман-нергеймом. «В вагоне-салоне, куда они удалились, — писал один из биографов маршала В. Мери, — дабы побеседовать с глазу на глаз, их разговор был тайно записан. Гитлер оживленно разглагольствовал…, Маннергейм лишь вторил собеседнику, время, от времени повторяя какие-то фразы с интонацией, выражавшей изумление или ужас».[340]
О чем же вел речь Гитлер? Как утверждалось в финских источниках, отнюдь не на тему о том, что финская армия должна включиться в осуществление германских планов, касавшихся Ленинграда. Если верить фрагменту материала, воспроизведенному впоследствии со скрытой записи на пленке, Гитлер беседовал о том, как хорошо были вооружены советские войска в 1939 г. во время «зимней войны» и почему Германия не могла начать против СССР войну ранее.[341] Не известно, однако, исчерпывался ли этим состоявшийся разговор. Профессор Маннинен отмечает, например, что гость из Германии разъяснял, когда отмечалось семидесятипятилетие Маннергейма, что Ленинград будет уничтожен «раз и навсегда» и только тогда Финляндия застрахует себя от «давления» со стороны этого города.[342] Согласно же утверждению самого финского главнокомандующего, «за время трехчасового визита Гитлера велись больше не военные, а политические беседы».[343]
Как свидетельствовал Лехмус, Маннергейм не знал о произведенной записи его беседы с Гитлером. Но, когда после войны его уведомили об этом, «маршал немного посетовал».[344] Общеизвестно, что в Финляндии строилось немало догадок о визите Гитлера. Остается и в данном случае предположить, что Гитлер имел в виду, после первой встречи, продолжить тактику постепенного влияния на Маннергейма, но уже теперь в самой Германии. Маршалу было предложено нанести ответный визит в ставку немецкого главнокомандования, причем, не откладывая его.
Поездка Маннергейма в Германию была предпринята на личном самолете Гитлера 27 июня. Маршала сопровождали генерал Туомпо, являвшийся одним из его ближайших помощников в ставке, а также еще четыре офицера. В их числе был и упоминавшийся ранее Лехмус.
Характерна атмосфера, которую создавала в стране финская печать в канун визита маршала в Германию. Самая распространенная в Финляндии газета «Хельсингин Саномат» писала 21 июня: «Мы стоим с нашими товарищами по оружию на общей непоколебимой позиции и прочно верим в окончательную победу».
В Восточной Пруссии на аэродроме у Гольдапа Маннергейма встречал Кейтель, а поблизости от ставки, в Растенбурге — сам Гитлер, которому маршал сразу преподнес подарок — финский автомат «Суоми». Затем в бункере ставки состоялась конфиденциальная беседа с гостем. В ходе нее, вспоминал Маннергейм, «я отчасти ожидал, что он заговорит о старом вопросе — об осуществлении совместной операции против Петербурга и Мурманской дороги — но хозяин удовлетворился желанием обсудить в первую очередь военный потенциал Финляндии». Когда же после этого, в оперативном отделе генерал Йодль сделал обзор об общем положении на фронтах, то Гитлер сообщил о начале в ближайшие дни наступления немецких войск на восточном фронте и, что «запрограммированным является наступление на Петербург».[345] При всем этом якобы не ставился вопрос о привлечении к операции финской армии. Начало указанного наступления предусматривалось поздним летом.[346]
Какие проблемы обсуждались во второй половине дня, когда Маннергейм гостил у Геринга в его охотничьем имении недалеко от ставки, осталось не ясным. Судя по фотографиям, запечатлевшим их обоих у разложенной на столе оперативной карты,[347] внимание было приковано, очевидно, к военным вопросам. Маннергейм, однако, не упоминает ничего об этом в своих мемуарах.
28 июня маршал возвратился в Финляндию. Естественно, необходимо оценить, какое в целом воздействие оказали на него встречи с Гитлером, и внесли ли они перемены в имевшиеся у Маннергейма представления относительно дальнейшего ведения войны против Советского Союза.
Если основываться на эпизоде, который описывает сопровождавший маршала во время визита Лехмус, то ответ можно дать ясный — от сомнений относительно возможности победы Германии Маннергейм определенно пришел к заключению о неотвратимом ее поражении. Лехмус пишет, что в тот же день вечером после возвращения из Германии маршал пригласил его домой к себе в Хельсинки и просил в присутствии министра обороны Вальдена, находившегося в дружеских отношениях с главнокомандующим, рассказать, какое сложилось мнение у него о закончившемся визите и предстоящем летнем наступлении Германии. Лехмус решил тогда откровенно сказать следующее: «После этой поездки и услышанных мною докладов в ставке Гитлера об обстановке, больше не верю в то, что Германия выйдет победителем или достигнет ничейного результата с Советским Союзом, восточный же поход, по-видимому, закончится фиаско для Гитлера». Маннергейм, по свидетельству докладывавшего, отреагировал так: «Действительно исключительно интересно было услышать, что и Вы пришли в данном случае к тому же самому окончательному заключению».[348] Это означало, по мнению Лехмуса, что маршал сделал радикальную переоценку своих взглядов относительно военной ситуации. Для Маннергейма, очевидно, важно было, что разговор состоялся в присутствии Вальдена, с которым, по всей вероятности, уже предварительно происходил соответствующий обмен мнениями.
Маннергейм безотлагательно проинформировал о своих соображениях, касавшихся оценки военно-политической обстановки, президента, узкий крут руководства в правительстве и начальника генерального штаба. Вместе с тем он был категорически против того, чтобы его мнение было доведено до сведения других лиц, в том числе и до командного состава на фронте.[349]
Однако вскоре события на советско-германском фронте стали развиваться совсем не так, как представлялось Маннергейму. Начавшееся в конце июня 1942 г. германское наступление было успешным. Осуществив глубокий прорыв на воронежском и ворошиловградском направлениях немецкие войска в середине июля стали продвигаться к Сталинграду и Кавказу.
История с операцией «Нордлихт»
В это время в финской ставке настроения стали заметно меняться. Генерал Туомпо писал в своем дневнике 15 июля: «Крупное наступление Германии… Маршал в хорошей форме и хорошо себя чувствует».[350] Приехавший за день до этого в Северную Финляндию — в Рованиеми — генерал Йодль довел до сведения финского командования, что наступление на Ленинград намечается начать в сентябре. Маршалу уже это было известно из донесения, поступившего из Германии от генерала Талвела.[351] Официально же эти сведения получили подтверждение в подписанной Гитлером 23 июля директиве, где группе армий «Север» давалось указание к началу сентября подготовить захват Ленинграда. Для обеспечения выполнения этой операции предусматривалось направить из Крыма после взятия Севастополя пять дивизий 11-й армии вместе с артиллерией особой мощности, а также передать другие части из резерва. 31 июля намеченная операция получила кодовое название «Нордлихт».[352]
Вряд ли следует недооценивать опасность для Ленинграда планировавшейся операции «Нордлихт». Многое в ходе ее могло зависеть от участия в ней Финляндии. Военные события на северном фланге должны были по замыслу Гитлера развиваться комплексно. Как совершенно правильно писал профессор Т. Полвинен, «следует помнить, что «Нордлихт» не был какой-то самоцелью, а являлся прологом предполагавшегося «Ланхсфанга»»[353] — операции по захвату Мурманска и Кандалакши. О повышенном внимании германских руководства и военного командования в середине лета 1942 г. к северному флангу свидетельствовали визиты в Финляндию из ставки Гитлера генерала А. Иодля, а также Г. Гиммлера. Они вели в Рованиеми переговоры с генералом Дитлем, командовавшим в Заполярье 20-й горной армией. Дитль настойчиво добивался того, чтобы склонить финское военное командование предпринять со своей стороны наступление на беломорском направлении и в ходе его перерезать Мурманскую железную дорогу. Об этом он еще ранее говорил представителю германского главнокомандования при финской ставке генералу Эрфурту, приезжавшему в Рованиеми. Ответ того был таков, что финны могут пойти на это в том случае, если группа армий «Север» возьмет Ленинград или произойдет замена финских войск на Карельском перешейке немецкими.[354]
Находясь в Финляндии несколько дней, Гиммлер встречался с президентом Рюти, премьер-министром Рангелем и выезжал в Миккели, где беседовал с Маннер-геймом. В свою очередь генералы Вольф и Эрфурт обсуждали с генералом Туомпо, судя по всему, оперативные вопросы.[355] Содержание этих бесед осталось неизвестным. Туомпо записал кратко в своем дневнике 31 июля следующее: Вольф тогда «сказал прямо, что скоро на очереди будет Ленинград», а в ответ «я заявил лишь, что это было бы, исходя из нашего положения, первостепенно важным».[356]
Говоря так, Туомпо, конечно же, выражал не только свое личное мнение. Маннергейм после состоявшейся встречи с Гиммлером заявил 2 августа о готовности в принципе согласиться участвовать в операции, имеющей цель перерезать Мурманскую железную дорогу. Вместе с тем, как уже было известно Эрфурту, маршал считал это выполнимым при условии, если в сентябре немецкие войска овладеют Ленинградом. Тогда можно будет использовать в наступлении финские дивизии, находившиеся на Карельском перешейке. К тому же, он рассчитывал на продвижение группы армий «Север» к южному побережью Онежского озера, поскольку это способствовало бы высвобождению еще более значительного количества финских войск в операции на беломорском направлении.[357]
Несомненно, на позицию Маннергейма повлияла сложившаяся обстановка на советско-германском фронте, когда немецкие войска вышли на ближние подступы к Сталинграду и продвигались к Северному Кавказу. К тому же поступали сведения в Миккели и о подготовке к наступлению на ленинградском направлении группы армий «Север». Ее командующий фельдмаршал Г. Кюхлер прибыл в августе в ставку Гитлера с докладом в этой связи. Представитель Финляндии при германском главнокомандовании генерал Талвела был информирован генералом Гальдером по поводу начавшихся приготовлений и был «согласен с планом дальнейших действий группы армий «Север» при наступлении на Ленинград».[358]
Для изложения своих соображений относительно складывавшейся обстановки и позиции германского командования Талвела убыл в Финляндию 13 августа, где состоялось соответствующее совещание. В ставке им было доложено, что Йодль заявил о согласии со всеми предложениями финского главнокомандующего, исключая возможность наступления южнее Ладожского озера.[359]
Йодль настойчиво предлагал Гитлеру, чтобы операцию «Нордлихт» проводил не командующий группой армий «Север», а фельдмаршал Э. Манштейн, руководивший до этого штурмом Севастополя, возглавляя 11-ю армию, соединения и части которой перебрасывались теперь под Ленинград. Имелось, очевидно, в виду, что он обладал в данном случае большим, чем Кюхлер, опытом, необходимым при взятии хорошо защищенного крупного приморского города. На следующий день после проведенного Гитлером 23 августа совещания (с участием Кюхлера), на котором обсуждалось наступление на Ленинград, было поручено осуществлять руководство операцией «Нордлихт» Манштейну. Такое решение являлось само по себе совершенно необычным и явно умаляющим положение фельдмаршала Кюхлера, как командующего группой армий «Север», которая изначально была нацелена на взятие Ленинграда. Добавим к этому, что Манштейн, давно известный своим независимым поведением и своенравностью, не принадлежал к числу тех, кому особо благоволил Гитлер. К исходу 10 сентября 1942 г. было приказано подготовиться к наступлению на Ленинград. Позднее этот срок оказался отодвинутым до 14 сентября.[360]
Планом операции «Нордлихт» предусматривалось на первом этапе начать наступление из района Мги через Неву, изолировать Ленинград с востока, перерезав пути, связывающие его с Ладожским озером, и соединиться с финскими войсками, которые стояли на Карельском перешейке. На втором этапе — осуществить захват города и полное его уничтожение. Финляндии же предлагалось «выразить свои чувства» артиллерийским огнем.[361]
Финское военное руководство считало необходимым более обстоятельно выяснить все связанное с намерением германского главнокомандования начать наступление на Ленинград, и начальник генерального штаба Хейнрикс направился в Винницу, куда с середины июля переместилась ставка Гитлера. 14 августа Хейнрикс встречался с Гитлером, удостоившись завтрака с ним. Финского генерала ознакомили с военной обстановкой Кейтель, Йодль и Гальдер. Талвела также присутствовал там. К сожалению, нет обстоятельных сведений об этой поездке. В дневнике Туомпо также о происходивших событиях с 12 августа и до 20 сентября 1942 г. пропуск в записях. Маннергейм же, исходя из доклада, который сделал ему Хейнрикс после возвращения в Финляндию,[362] записал в своих мемуарах лишь фразу о том, что немцы «приступят теперь, как ранее уже и было заявлено Гитлером, к уничтожению Петербурга».[363]
Между тем, во второй половине августа советские войска на Ленинградском и на Волховском фронтах начали активные наступательные действия. Германское командование вынуждено было использовать для отражения попыток прорвать немецкую оборону южнее Ладожского озера прибывшие из Крыма соединения. 30 августа Гальдер констатировал, что «силы, подготовленные для штурма Ленинграда, все больше и больше используются для сдерживания этого наступления».[364]
В такой обстановке Манштейн, оценивая возможности проведения операции «Нордлихт», пришел к заключению, что нанесение главного улара лучше бы было осуществить со стороны Финляндии, с Карельского перешейка. Вообще же, считал он, наступление следовало одновременно вести с двух направлений — с севера и с юга.[365] Это, естественно, меняло подход к позиции, которую планировала занимать Финляндия при проведении операции «Нордлихт».
Если учесть, что новый замысел Манштейна получил поддержку в ставке Гитлера, то перед финским политическим и военным руководством стала не простая задача. Надо было уже определенно заявить о своем отношении к возможности соучастия финских войск в наступлении на Ленинград, поскольку Йодль 30 августа дал Эрфурту письменное указание довести до сведения военного руководства в Миккели новый подход германского командования к осуществлению операции «Нордлихт» — наступать одновременно с вооруженными силами Финляндии.
Об этом плане Эрфурт сообщил Хейнриксу, последний ответил 2 сентября, что необходимо согласование поставленного вопроса, прежде всего с политическим руководством Финляндии. Через день Хейнрикс официально уведомил Йодля, что предложение немецкого командования «в принципе не отвергается». Ман-нергейм же сделал уточнение, сказав Эрфурту, что участие финнов в операции «Нордлихт» будет «лишь очень скромным».[366] О том, как следовало понимать такое разъяснение осталось неизвестным.
Последовавшие затем события избавили финское командование от конкретизации своих действий, поскольку советские войска, ведя упорные наступательные бои в районе Синявино, а также на ряде других участков Ленинградского и Волховского фронтов, обескровили ударные силы немецкой группировки, готовившейся, в соответствии с оперативным планом «Нордлихт», к захвату Ленинграда. В результате, писал в своих воспоминаниях Манштейн, «вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось сражение южнее Ладожского озера… Дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград».[367] По оценке советского командования, только на одном лишь синявинском направлении немецкие войска потеряли убитыми и пленными 60 тыс. солдат и офицеров, 200 танков, 260 самолетов, 600 орудий и минометов.[368] Тем самым, по признанию Манштейна, «о наступлении на Ленинград теперь не могло быть и речи».[369]
Однако ставка Гитлера не хотела «расхолаживать» финское военное командование. Спустя три дня после истечения запланированного срока начала операции «Нордлихт» —18 сентября — Талвела передал в Финляндию уведомление Йодля о дальнейших намерениях германского руководства. Сообщалось, что немецкие поиска имеют цель расширить «Шлиссельбургский коридор», после чего повернуть на Ленинград.[370] В свою очередь 19 сентября и по дипломатическому каналу поступило сообщение из Берлина от Кивимяки. Он передавал: «Позавчера Вейссауер сказал, что согласно полученным достоверным данным от одного высокопоставленного лица из военных узнал, что второе наступление на Ленинград, о чем он прежде сообщал, начнется все же этой осенью. Со своей стороны он предполагает, что полностью окруженный Ленинград и изможденное его население, которое в течение зимы подвергалось артиллерийскому обстрелу и бомбардировке в городе, возможно, пойдет на капитуляцию. В этой связи хочу попросить, чтобы все предположения, касающиеся овладения Ленинградом не придавать гласности в Финляндии».[371]
Однако обстановка складывалась так, что Манштейну в это время необходимо было стабилизировать оборону. Удалось же решить такую задачу лишь в первой половине октября. К этому времени части советских войск, писал командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров, «проведя местные операции на нескольких участках фронта, улучшили свои позиции и обескровили ударную группировку, созданную немцами».[372]
В конечном счете, германское военное командование вынуждено было отложить осуществление намечавшейся операции на неопределенное время. Однако со стороны Финляндии оно все же провело одну операцию на Ладожском озере, готовившуюся в течение мая-июля с целью полностью перекрыть связь с блокированным городом, путем нарушения одной из главных коммуникаций — ладожской «Дороги жизни», связывавшей Ленинград с Большой землей, осуществив захват небольшого острова Сухо. Дело в том, что положение этого острова позволяло контролировать движение по Ладожской трассе. Таким образом, ставилась задача добиться ужесточения блокады Ленинграда.
По своей сути эта операция на этапе позиционной войны подтверждала взаимодействие немецкого и финского командования при осуществлении блокады Ленинграда. В этом отношении нельзя не упомянуть о несостоятельности утверждения одного из финских авторов В. Эрккиля, что «финны не прикасались также к ленинградской снабженческой коммуникации, которая зимой проходила по льду Ладожского озера».[373] Справедливости ради, надо сказать о том, что в том же году финская сторона предпринимала попытку прекратить действие этой линии связи.
Задуманная операция проводилась 22 октября. 30 десантных барж и катеров, а также несколько небольших транспортов, прибывших по Сайменскому каналу и системе озер, предприняли попытку с боем овладеть островом Сухо, но были отброшены, хотя на первом этапе и смогли высадить десант. Официально во главе группы судов, в которые входили десантные баржи, немецкие минные заградители и итальянские торпедные катера, был полковник из финской береговой артиллерии (впоследствии генерал) Э. И. Ярвинен, а фактически боевыми действиями руководил немецкий полковник Зибель.[374]
Для разгрома судов десанта, неожиданно появившихся у острова, потребовалось быстрое введение в действие значительных сил авиации флота и Ленинградского фронта, а также отрядов кораблей Ладожской военной флотилии. Судя по заблаговременно проводившейся подготовке захвата острова Сухо, эта акция предусматривалась, как составная часть планировавшейся операции «Нордлихт». Независимо от проведения общей операции, которая была отложена, посчитали, очевидно, целесообразным осуществить замысел перекрыть Дорогу жизни.
Однако достижение цели захвата Ленинграда в 1942 г. так и осталось не реализованным. Штурма не получилось, но блокада города продолжалась. Неудача постигла осаждавшие город немецкие и финские войска, прежде всего в силу того, что они не были в состоянии сломить сопротивление защитников Ленинграда. Попытка еще туже затянуть блокадный узел, чтобы таким образом добиться абсолютной изоляции города, также не удалась.
ЛИКВИДАЦИЯ «ФИНСКОГО ЗВЕНА» БЛОКАДЫ
Финские бомбардировщики в зоне Ленинграда
Участие финских войск в блокаде Ленинграда с сентября 1941 г. и в последующее время имело существенное отличие от действий немецкой армии. Оно проявилось, прежде всего, в том, что с финской стороны не предпринималось разрушительного воздействия по городу, как это делали войска немецкой группы армий «Север». Вооруженные силы Финляндии не пытались в период всей блокады Ленинграда вести по нему огонь из дальнобойных орудий или наносить бомбовые удары. Достаточно красноречивым подтверждением тому являлся следующий широко известный факт. На памятной доске, на одном из зданий в центре Ленинграда, сохранившейся со времени блокады, написано предупреждение, что наибольшая опасность при артиллерийском обстреле была на обращенной к югу стороне улицы.
Возможно, особенность поведения осаждавших город финских войск имела определенную логическую связь с событиями самого начала войны. Тогда советская авиация нанесла, как отмечалось ранее, массированный удар по тем аэродромам, которые пытались использовать немецкие самолеты для бомбардировки Ленинграда. Опасение повторения таких налетов советской авиации в дальнейшем, может быть, являлось для финского руководства сдерживающим фактором.
Вместе с тем с началом блокады Ленинграда западные державы стремились повлиять на Финляндию в том отношении с целью предотвратить возможность применения ее артиллерии и авиации в целях разрушения города, как этого требовал Гитлер. Так, в конце сентября 1941 г. посланнику в Вашингтоне Прокопе ставился в жесткой форме вопрос: «Почему финская артиллерия обстреливает Петербург?».[375]
По этому поводу Госдепартаменту США было дано разъяснение, что, прежде всего, находящаяся у Финляндии на фронте артиллерия не имеет такой возможности — она «не достает до Петербурга».[376] В Вашингтон все же продолжала поступать подобная сомнительная информация. В частности, американский посланник в Хельсинки Шоенфельд, ссылаясь на сведения, исходившие из генерального штаба Финляндии, телеграфировал в Госдепартамент о том, что финские войска «продолжают бомбить Петербург.[377] Финляндии приходилось опровергать это, используя дипломатический канал. Действительно, по своим возможностям финская артиллерия и авиация не могли причинить сколько-нибудь серьезного ущерба Ленинграду, и это подтверждалось на деле.
Политическое и военное руководство Финляндии внимательно относилось в создавшихся условиях к оценке складывавшейся обстановки на восточном фронте и учитывало отмечавшиеся там серьезные перемены, особенно те, что происходили в конце 1942-начале 1943 гг. Тогда прежде всего потрясло сокрушительное поражение немецкой армии под Сталинградом. Вместе с тем, 18 января 1943 г. войска Ленинградского и Волховского фронтов прорвали блокаду Ленинграда южнее Ладожского озера. При таком развитии событий, естественно, в Финляндии возникло опасение, что может произойти и полное снятие блокады города.
Финский посланник в Берлине Кивимяки сообщал в Хельсинки, что по своей инициативе он там «особо заострил внимание на необходимости сохранения блокады». Его тревожило то, что в противном случае высвободившиеся советские войска частично «могут быть переброшены на Карельский перешеек».[378] Финское командование, исходя из этого, начало опасаться за свою оборону к северу от Ленинграда.
Однако немецкое руководство ориентировало Хельсинки в ином направлении — готовиться к захвату Ленинграда. В марте Риббентроп в беседе с министром иностранных дел Финляндии X. Рамсаем сказал, что «битва против России, в ходе которой овладение Ленинградом является для Германии главной задачей, будет, естественно, важнейшей».[379] В свою очередь представители германских вооруженных сил обращали внимание своих коллег в Финляндии на необходимость более эффективного использования занимаемых финской армией рубежей на подступах к городу. В частности, осенью 1943 г. в Финляндию прибыл представитель командования группы армий «Север» генерал Г. Томас. Он высказался за необходимость установления на Карельском перешейке немецких дальнобойных орудий, которые могли бы начать обстрел Ленинграда с севера. Реализация такой идеи, по мнению немецкого командования, к тому же способствовала бы вселению «уверенности в братство по оружию с Германией».[380]
Вообще на Ленинградском фронте с пристальным вниманием следили за действиями финской артиллерии. Ее полевые орудия вели, естественно, огонь по позициям советских войск, занимавших оборону на ближних подступах к Ленинграду. Существовала такая опасность, конечно, и для города. Но были явно и определенные факты преувеличения оценок действия финской артиллерии, которые использовались советскими дипломатами, чтобы показать сохраняющуюся угрозу для города самим присутствием финской армии вблизи него. По словам шведского посланника В. Ассарссона, 18 сентября 1943 г. Молотов во время беседы с ним возмущенно говорил, что якобы «финские пушки ежедневно ведут огонь по Ленинград?»[381]
Общая обстановка в военном отношении, складывавшаяся для Ленинграда к исходу 1943 г., характеризовалась наращиванием боевых сил оборонявших его войск, которые готовились к решительному наступлению против немецкой группы армий «Север». Эта серьезная операция была осуществлена в январе 1944 г. в результате мощного удара, нанесенного по противнику войсками Ленинградского и Волховского фронтов. Немецкие соединения и части оказались полностью отброшенными от города и отступили в Прибалтику. В этой связи президент Финляндии Рюти заявил с тревогой 2 февраля 1944 г. при встрече с германским посланником Блюхером: «Отход немцев от Ленинграда является для Финляндии большим несчастьем. Теперь Карельский перешеек может быть подвергнут мощному наступлению со стороны русских».[382]
Действительно, после снятия блокады на юге Ленинграда для советского военного командования оставалась проблема ликвидации остававшейся опасности для город с севера.
Этого не могли не понимать в Финляндии. Известный финский писатель и фронтовой офицер службы просвещения Олави Пааволайнен записал тогда в своем дневнике: «Поражение немцев на Ленинградском фронте, говорят за рубежом, является, прежде всего, поражением финнов. Утверждается, что Говоров, командуя русской артиллерией, прорвал ранней весной 1940 г. «линию Маннергейма», а теперь перейдет успешно от обороны Ленинграда к наступлению. Против кого — это следует себе уяснить. У него есть опыт ведения боевых действий на Карельском перешейке!».[383]
В правительственных и военных кругах Финляндии приходили к выводу, что если не будут предприняты усилия для достижения сепаратного мира с Советским Союзом, то с его стороны последует наступление. Что касалось советского правительства, то оно не было уверенно в готовности финского руководства прекратить «братство по оружию» с Германией и заключить мир с СССР на требуемых им условиях. Сталин в послании к Черчиллю писал 15 марта 1944 г. об отсутствии у него оснований считать, что Финляндия «уже решила порвать с Германией и готова предложить приемлемые условия».[384]
В Москве делали такое заключение, основываясь, очевидно, на результатах негласных контактов в Стокгольме в феврале 1944 г. между Ю. К. Паасикиви и А. М. Коллонтай, когда финскому представителю были переданы предварительные условия советского правительства для достижения перемирия. В них важнейшим положением было восстановление мирного договора 1940 г. и отвод финских войск за установленную им границу. Ответ из Хельсинки последовал на это отрицательный. Не привела к положительным итогам и поездка в Москву в конце марта Ю. К. Паасикиви и К. Энкеля, где им были переданы советские условия перемирия с уточнениями отдельных положений.
В ходе переговоров с финскими представителями Молотов обратил их внимание, в частности, на то, что полтора месяца тому назад самолеты Финляндии бомбили Ленинград.[385] Такое утверждение не совсем соответствовало действительности. Это было всего два раза — 21 февраля и еще в ночь с 9 на 10-е марта 1944 г., когда финский бомбардировщик нанес удар по ряду аэродромов и посадочных площадок вблизи Ленинграда (в Горской, Левашове, Юкки и Касимово).[386] Это впоследствии объяснялось с финской стороны как бы ответным действием, вызванным налетами советских бомбардировщиков на Хельсинки 6, 16 и 26 февраля.
Факт нанесения бомбовых ударов по финской столице в указанные дни имел место, хотя преимущественно с других, а не с названных аэродромов. О налетах на Хельсинки официально сообщалось в советской печати. Они как, считали в Финляндии, имели цель оказать давление на руководство страны, заставив его принять решение о выходе из войны. По этому поводу Таннер, принадлежавший к «узкому кругу» лиц, определявших политику Финляндии, отмечал: «Советский Союз хотел, очевидно, таким путем оказать давление на Финляндию».[387] Действительно, именно в это время в Стокгольме проходили переговоры между Паасикиви и Коллон-тай (18,19 и 21 февраля) по поводу восстановления мира между СССР и Финляндией. Но, как подчеркнул Таннер, воздействие с помощью воздушных налетов «являлось плохой тактикой в финляндском вопросе».[388]
Тем не менее, ситуация, складывавшаяся в связи с проникновением финских самолетов в воздушное пространство над районом Ленинграда, свидетельствовала о проявлении активности с финской стороны. Эти действия уже явно показывали, что финские войска, которые в течение 900 дней блокады Ленинграда находились в пассивном состоянии, изменили свое поведение. Фактически оставшийся финский сектор существовавшей блокады города начал давать знать о себе. Особенно это проявилось в начале апреля 1944 г.
В апреле 1944 г. финская авиация повторила попытку вторгнуться в воздушное пространство Ленинграда. В ночь с 3 на 4 апреля 35 бомбардировщиков «Юн-керс-88» двигались из района Иоэнсуу в этом направлении. Маршрут полета их пролегал над Ладожским озером с поворотом затем на запад, курсом на Ленинград. Воздушное пространство Финляндии находилось в это время под наблюдением трех советских радиолокационных станций. Самолеты были обнаружены на далеком расстоянии, что позволило командованию Ленинградской армии противовоздушной обороны заблаговременно привести в полную боевую готовность истребительную авиацию и зенитную артиллерию. Как впоследствии выяснилось, удар наносился по аэродрому Корнево, но опасение было такое, что бомбардировщики, возможно, попытаются проникнуть к Ленинграду. Налет был отражен с потерями для финской авиации. Так закончилось последнее вторжение самолетов Финляндии в воздушное пространство города. В финской исторической литературе осталось без внимания рассмотренное событие. Возможно, это потому, что проникновение финской авиации в зону Ленинграда противоречило ранее существовавшему запрету производить такого рода полеты. Здесь необходимо заметить, что до конца 1990-х гг. в отдельных публикациях в Финляндии существовали ошибочные утверждения на этот счет. Отмечалось, что за всю войну лишь «однажды финский бомбардировщик сбросил на город 600-килограммовую бомбу, в силу того, что летчик сбился с маршрута и бомбил по ошибке».[389] На самом деле все это было далеко не случайно. Проникновение же довольно значительного количества финских самолетов в зону Ленинграда, как уже отмечалось, имело место, однако, на заключительном этапе войны.
То, что происходило в апреле 1944 г., явно заставило советское командование поспешить с ликвидацией северного «финского звена», оставшегося от блокады Ленинграда. Войска противника находились в трех десятках километров и могли произойти новые неожиданные действия с его стороны. К тому же к финскому театру военных действий оказывались прикованными значительные силы двух фронтов — Ленинградского и Карельского, которые могли более эффективно вести боевые действия уже непосредственно против Германии.
После отклонения Финляндией 19 апреля советских условий и прекращения переговоров о достижении перемирия. Ставка советского Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб приступили к разработке плана проведения наступательной операции против финской армии. Целью этого плана была окончательная ликвидация оставшегося звена существовавшей блокады Ленинграда, и вывода Финляндии из войны на стороне Германии.
Стремительный прорыв
Уже 1 мая 1944 г. командование Ленинградского и Карельского фронтов получило распоряжение Верховного Главнокомандования начать активную подготовку к наступлению против финской армии на двух направлениях: выборгском и свирско-петрозаводском. В целом же речь шла о проведении единой Выборгско-Петрозаводской стратегической наступательной операции.
Через несколько дней к юго-западу от Ленинграда в недавно освобожденном от немецких войск поселке Ропша состоялось весьма важное совещание, проводившееся с участием командующего Ленинградским фронтом генерала армии Л. А. Говорова, члена Военного совета генерал-лейтенанта А. А. Кузнецова и начальника штаба генерал-полковника М. М. Попова. В уцелевшем от разрушения немецкими войсками старинном Ропшинском дворце собрались начальники управлений и отделов штаба фронта, командующие и члены военных советов 21-й и 23-й армий, командиры ряда соединений. Там состоялось обсуждение деталей проведения намеченной операции. Время на ее подготовку отводилось крайне мало — всего один месяц. Главный удар должна была нанести на выборгском направлении 21-я армия, прибывшая из резерва Ставки ВГК. Командовал ею генерал-лейтенант Д. Н. Гусев, возглавлявший перед этим штаб Ленинградского фронта. 23-я армия генерал-лейтенанта А. И. Черепанова, занимавшая ранее оборону на Карельском перешейке, должна была наступать в северо-восточной его части на кексгольмском направлении.
Стояла весьма сложная задача штурмовать три сильно укрепленные полосы глубиной почти до 100 километров, перерезавшие Карельский перешеек. В прошлом для того, чтобы прорвать «линию Маннергейма» потребовалось 3,5 месяца. Теперь же путь преграждала значительно более совершенная система обороны с сотнями долговременных железобетонных сооружений и убежищ, прикрытых густой сетью гранитных надолбов и противопехотных препятствий. Всего было три полосы укреплений: первая представляла собой систему обороны полевого типа с сильными узлами сопротивления и опорными пунктами; вторая — главная (линия «ВТ») с 926 подземными железобетонными и иными сооружениями, соединенными линией окопов; третья — южнее Выборга — восстановленная по существу «линия Маннергейма».[390]
В преддверии боев, когда разведка фронта под руководством генерал-майора П. П. Евстигнеева вела напряженную работу по тщательному изучению и обобщению сведений о системе обороны противника, в войсках 21-й и 23-й армий шло непрерывное обучение бойцов различным способам прорыва укреплений, захвата опорных пунктов и дотов. Для этого во всех дивизиях были оборудованы учебные поля с элементами той обороны, которую предстояло штурмовать.
Не менее важной и сложной задачей являлась скрытная переброска соединений 21-й армии с нарвского направления на Карельский перешеек. «Шутка ли, — вспоминал начальник инженерных войск фронта генерал Б. В. Бычевский, — тайно перевезти десять дивизий, около трех тысяч орудий, танковые части, тылы!».[391] Большую роль сыграли здесь моряки Краснознаменного Балтийского флота, транспортировавшие из Ораниенбаума в район Лисьего Носа, пять стрелковых дивизий. Удалось также перевезти через Ленинград четыре дивизии мелкими подразделениями. Это делалось незаметно в условиях оживленного движения в городе различных видов транспорта.
Всего к началу наступления войск Ленинградского фронта на Карельском перешейке было сосредоточено до 260 тысяч человек, около 7,5 тысяч орудий и минометов, почти 630 танков и самоходно-артиллерийских установок и до 1 000 самолетов. В результате соотношение сил было в пользу советских войск по пехоте — почти в 2 раза, по артиллерии — в 5, по танкам — в 7 и по авиации — в 6 раз.[392]
Оборону финских войск на Карельском перешейке занимали III армейский корпус генерала X. Сийласвуо и IV армейский корпус генерала Т. Лаатикайнена, подчинявшихся непосредственно ставке главнокомандования. Наряду с ними оборону побережья Финского залива и Ладожского озера держали две бригады. Всего на Карельском перешейке находилось 26 процентов сухопутных войск и артиллерии финской армии.[393]
Приближался день начала наступления. Войска заняли исходные рубежи. На выборгском направлении командование сосредоточило 60–80 % всей группировки. 30-й гвардейский стрелковый корпус генерала И. П. Симоняка, отличившийся в боях под Ленинградом, должен был осуществить прорыв на участке Средневыборгского шоссе; находящийся на левом фланге 109-й стрелковый корпус генерала И. П. Алферова — вдоль железной дороги и Приморского шоссе; расположенный справа 97-й стрелковый корпус генерала М. М. Бусарова — в направлении на Каллелово.
9 июня в 8 часов утра началось предварительное разрушение артиллерией и авиацией Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота противостоявших оборонительных сооружений. «Чтобы замаскировать участок прорыва… 21-й армии, — писал впоследствии генерал Г. Ф. Одинцов, — разрушение производилось на всем Карельском перешейке, включая полосу 23-й армии».[394]
Первой нанесла удар по узлам обороны авиация. 370 самолетов бомбардировочных и штурмовых авиационных дивизий участвовало в этой операции, продолжавшейся около часа.
Последовавший затем артиллерийский удар по первой полосе обороны представлял собою методичное разрушение укреплений, длившееся без перерыва 10 часов. Все это время командующий фронтом Говоров находился на участке 21-й армии, внимательно следя за ходом операции. И ему, как профессиональному артиллеристу, не трудно было оценить, сколь значительным оказался результат. В тот день на Карельском перешейке удалось уничтожить 335 инженерных сооружений.[395]
Предпринятая вечером разведка боем позволила определить оставшиеся неподавленными огневые средства и уточнить сведения о противостоявших частях. А уже в 4 часа утра 10 июня 21-я армия изготовилась для перехода в наступление, и почти в то же время Говоров вместе с оперативной группой выехал на специально оборудованный наблюдательный пункт для руководства войсками.
Поделиться книгой: