Н. И. БАРЫШНИКОВ
БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА И ФИНЛЯНДИЯ
1941–1944
ПРЕДИСЛОВИЕ
В течение второй половины минувшего столетия написано уже значительное количество книг о блокаде Ленинграда. Рассмотрению событий, связанных с героической обороной города в годы Великой Отечественной войны и суровыми испытаниями, которые пришлось выдержать сотням тысяч ленинградцев, чтобы защитить его, посвятили свои исследования многие историки. К сожалению, было почти не освещено то, что город был блокирован неприятельскими войсками не только с юга, но и с севера. Между тем, почти все усилия историков сосредоточились на рассмотрении наиболее опасных событий, связанных с прорывом к Ленинграду с юга немецких войск группы армий «Север» и последующим ходом боевых действий с ними. Однако вся полнота картины защиты города не получила должного анализа и раскрытия в силу того, что лишь в общих чертах касались событий, происходивших к северу от города, откуда вышли на ближние подступы к нему финские войска и стали затем соучастниками его блокады. Лишь к началу нынешнего века наметился заметный сдвиг в том смысле, что было обращено внимание на изучение боевых действий, о которых отсутствовало обстоятельное изложение.[1]
В чем причина того, что эта сторона битвы за Ленинград не стала предметом должного рассмотрения как военных, так и политических аспектов? Может быть, не доставало документальных и иных источников? Отчасти такое предположение верно, но главная причина заключалась в другом. Для советских историков существовала негласная установка не касаться негативных сторон в отношениях СССР с Финляндией, избегать в публикациях всего того, что могло повредить развитию в послевоенный период дружественного сотрудничества с северным соседом. Тема войны между обеими странами оказалась по существу закрытой.
Впервые лишь в 1985 г. в Советском Союзе появилась книга «Финляндия во Второй мировой войне», которую через два года опубликовало хельсинкское издательство на финском языке.[2] В ней обращалось внимание на политический аспект событий. В более расширенном виде эта тема затем получила свое развитие и в новой работе, которая вышла, как и предыдущая, с аналогичным названием в 1989 г. Авторы ее предприняли попытку раскрыть хронологически последовательно сложный период финляндской истории в контексте тех отношений, которые складывались с СССР во время Второй мировой войны. Книга основывалась на российских и финских источниках, но широкое использование документов советских архивов в тот период было все еще весьма затруднительно из-за закрытости ряда их фондов для исследователей. К тому же ознакомиться с материалами архивов и в Финляндии оказалось невозможно в виду ограничения, существовавшего там для российских историков (доступ к ним имели только коллеги из западных стран). Постановка вопроса об этом в центральных финских газетах вскоре способствовала изменению сложившегося положения.[3]
Рецензии на появившиеся уже издания свидетельствовали об интересе к ним, как в СССР и Финляндии, так и в ряде других стран, что стимулировало дальнейшее углубленное исследование рассматриваемых событий военного времени. Стало также очевидно, что проблема обеспечения безопасности Ленинграда в предвоенные годы и защита его с севера в период войны требовала особого рассмотрения с привлечением одновременно российских и финских источников, внимательного отношения к использованию ранее закрытых архивных документов как в России, так и в Финляндии.
Это становилось все более назревшим, поскольку начало заметно проявляться также стремление некоторых зарубежных, да и российских авторов, замолчать или представить в искаженном виде саму суть этой проблемы. Между тем, как известно, в предвоенные годы для СССР вопрос безопасности Ленинграда с севера стоял весьма остро, поскольку после отделения Финляндии от России государственная граница между ними стала проходить всего в 32-х километрах от Петрограда.
Исторически складывалось так, что еще в августе 1918 г. на переговорах в Берлине с представителями Финляндии видный советский дипломат В. В. Боровский вносил от имени своего правительства предложение передвинуть границу на Карельском перешейке примерно до линии Выборг—Кексгольм (Приозерск). Одновременно выражалась готовность взамен предоставить Финляндии выход на побережье Ледовитого океана и, возможно, уступить часть территории Карелии. Речь шла, как указывал Боровский, «об эквивалентной уступке земельных пространств на юге Финляндии, имеющих большое значение для защиты Петрограда».[4] Затем, спустя два года, в сентябре 1920 г., во время советско-финляндских переговоров в Тарту при заключении мирного договора, советская делегация вновь поставила вопрос об обмене территориями. Выражалось согласие передать Финляндии район Печенги в случае, если она уступит Советской России небольшую территорию на Карельском перешейке и часть островов в Финском заливе.[5]
На переговорах с Финляндией советские представители руководствовались, естественно, инструкциями, полученными от своего правительства. Следовательно, принципиальный подход к решению проблемы обеспечения безопасности Петрограда заключался в том, чтобы:
во-первых, договориться с Финляндией о перемещении границы, проходившей по Карельскому перешейку на выборгском и кексгольмском направлениях, на несколько километров в сторону Финляндии, и во-вторых, одновременно компенсировать утраченную Финляндией территорию за счет северных районов Советской республики. Отодвинув границу от Петрограда на некоторое расстояние, можно было более надежно защитить в будущем подступы к городу с севера.
Хорошо известно, что В. И. Ленин поставил вопрос о прикрытии Петрограда со стороны Карельского перешейка. Имелось в виду, что было необходимо добиться сохранения за Советской Россией форта Ино (Приветненское) при подписании договора с Финляндской рабочей республикой 1 марта 1918 г.[6]«Форт Ино — защита Петрограда»,[7] — так лаконично определил Ленин значимость этого важного участка на Карельском перешейке.
«Теперь можно только поражаться прозорливости Ленина, — справедливо писал известный историк В. В. Похлебкин, — отстаивавшего ту точку зрения, что советско-финляндская граница на Карельском перешейке должна отстоять как минимум на 50–60 км к западу от Петрограда… Мы еще не раз, обращаясь к событиям 30-х и 40-х гг., вспомним мудрость и дальновидность этой позиции Ленина».[8]
Безусловно, раскрытие в историческом плане вопроса безопасности Ленинграда требовало соответствующего исследовательского подхода. В указанном направлении серьезным шагом вперед стала публикация новых работ историков о советско-финляндских отношениях в 1930-е гг. и в ходе так называемой «зимней войны» 1939–1940 гг.[9] При этом проявилось стремление к творческому сотрудничеству историков обеих стран. В конце 90-х годов появилась их совместная работа о политической истории войны 1939–1940 гг. на финском и русском языках. В этой связи известный в Финляндии ученый академик Эйно Ютиккала писал, что «совместный финляндско-российский труд… является выдающимся по своему содержанию произведением и поэтому имеет поучительное в исторической области значение в смысле обоюдной разработки его финнами и русскими».[10]
Вместе с тем, давно уже наступило время для обстоятельного и углубленного изучения событий, которые раскрывали бы отношение Финляндии к проблеме безопасности Ленинграда в период Второй мировой войны, сосредоточив внимание на вопросах, не получивших должного освещения и содержащих различное истолкование событий.
На VIII советско-финляндском симпозиуме историков в октябре 1981 г. в Петрозаводске, рассматривавшем впервые события Второй мировой войны (проблему выхода Финляндии из нее), важную мысль высказал профессор Туомо Полвинен. В своем приветственном слове к его участникам он сказал, что необходимо «объективно и логично показывать, на чем основывались противоречия прошлого и почему разные стороны поступали так, а не иначе». Он подчеркнул, что во время подобных встреч историки обоих государств взаимно обогащают друг друга. «Таким образом, — заключил он, — мы не только служим своей науке, но одновременно укрепляем те основы дружбы и взаимопонимания, на которых строятся отношения между нашими народами».[11]
Практика почти двух десятилетий, прошедших после этого симпозиума в развитии творческого сотрудничества историков обеих стран, полностью подтвердила справедливость сказанного. Открытое, принципиальное рассмотрение самых острых проблем в истории развития отношений между нашими государствами способствует достижению объективного изложения исторического прошлого.
Стремление разобраться в рассматриваемой проблеме на основе достоверных источников заметно возросло. Это видно, в частности, как в ходе дискуссий на научных конференциях, проводившихся в Петербурге, с финскими коллегами обсуждались важнейшие вопросы истории битвы за Ленинград и блокады города в 1941–1944 гг.
К тому же, в Финляндии еще в конце 60-х годов появилась книга известного военного историка Хельге Сеппяля «Битва за Ленинград и Финляндия».[12] Не останавливаясь на уже достигнутом в этой интересной работе, он пошел дальше при истолковании проблемы участия страны во Второй мировой войне. Появился ряд других его книг, относящихся к этой теме. Одна из них была названа совершенно необычно для финской историографии: «Финляндия как агрессор 1941 г.». Касаясь позиции реализации германского плана захвата Ленинграда, автор констатировал: «Приказ главнокомандующего и последовавшие затем действия означали, что финны включились в совместное с немцами наступление на Ленинград и принимали участие в окружении и осаде города».[13] X. Сеппяля был далеко не единственный, кто стремился объективно оценить действия финских войск в ходе битвы за Ленинград. Еще задолго до него другой видный в Финляндии военный историк Вольф Халсти во втором томе своей трилогии «Война Финляндии. 1939–1945 гг.» писал о желании Финляндии в момент летнего наступления 1941 г. приступить к ликвидации Ленинграда.[14]
Нельзя не упомянуть вместе с тем и историко-публицистическое повествование известного в Финляндии автора и общественного деятеля Пааво Ринтала, где он посчитал необходимым высказаться довольно прямолинейно: «Немецко-финская блокада душила город целых 900 дней».[15] Писатель ярко отображает в этой книге героику и трагедию жизни блокадного города. Говоря же о своих детских представлениях, он признавался: «Я думал… что немцы вместе с финнами захватят Ленинград, и все будет хорошо, и мы будем победителями».[16]
Перевод книги появился на русском языке уже в начале 70-х гг., но его мало кто знает из российских читателей, о чем свидетельствовало обсуждение творчества П. Ринтала в Институте Финляндии в Санкт-Петербурге в конце 90-х годов.
Ссылки на указанные выше издания сделаны, исходя из того, что изложение в них имеет самое прямое отношение к содержанию книги. Историография же в широком плане относительно участия Финляндии в войне против Советского Союза в 1941–1944 гг. излагается в другой работе.[17]
Что касается моих собственных суждений о развивавшихся событиях в 1941–1944 гг. в связи с позицией и действиями Финляндии во время блокады Ленинграда, то они основываются на двусторонних источниках — финских и российских, преимущественно документальных. Особое внимание обращается на те события и явления, где у историков существуют расхождения и различный подход в их истолковании. При всем этом происходившее рассматривается главным образом под углом зрения сосредоточения внимания на принципиально важном, требующем весомых доказательств и обоснованных заключений. Поисковая, исследовательская направленность предлагаемой читателю работы предусматривает дальнейший обмен мнениями по затрагиваемым проблемам.
«ВОЙНА-ПРОДОЛЖЕНИЕ» ОЗНАЧАЛА АГРЕССИЮ
Реальность и вымысел
Первое ошибочное положение, которое можно встретить в финской, а также иногда и в отечественной литературе, касающейся участия Финляндии в войне против СССР на стороне Германии и битвы за Ленинград, сводится к тому, что случившегося вообще могло бы и не быть. Участие финских войск в наступлении на город в 1941 г., а затем и в его блокаде, являлось, якобы, исключительно следствием предшествовавших событий и, в частности, т. н. «зимней войны» 1939–1940 гг., а точнее поражением Финляндии в этой войне.[18]
Известный финский историк профессор Мауно Ёкипии высказал в 1993 г. следующее суждение: «Как бы все происходило, если бы с Финляндией дружески договорились осенью 1939 г.? По-видимому, так, что в ходе германского наступления осенью 1941 г. на Ленинград в тылу его находилась бы нейтральная Финляндия и мирная граница по реке Раяйоки (Сестре —
Такая радужная перспектива возможного развития событий выглядит, по меньшей мере, фантастично. Рисуя подобную картину, М. Ёкипии имел в виду внедрить мысль о том, что, когда СССР начал против Финляндии в 1939 г. войну, то упустил свой шанс обеспечить реально безопасность Ленинграда в последующий период 1941–1944 гг. В соответствии с такой логикой получалось, что Москва «лишила» Финляндию возможности занимать нейтральную позицию.
Рассуждая подобным образом, Ёкипии опускал из вида весьма важное: и характер внешней политики Финляндии в 30-е годы, и сложное развитие отношений с СССР. Само возникновение «зимней войны» в 1939 г. было во многом следствием просчетов с ее стороны. Как справедливо отметил по этому поводу в своих мемуарах К. Г. Маннергейм, «я и сейчас уверен в том, что у Финляндии была немалая возможность избежать зимней войны». Развивая эту мысль, он видел, что в стране имелась «богатая возможность оценить весь свой опыт, допущенные ошибки и упущения».[20] В данном случае им подразумевались явно неудачные советско-финляндские переговоры, продолжавшиеся неоднократно в течение 1937–1939 гг., когда как раз и обсуждалась проблема безопасности Ленинграда. К. Маннергейм считал необходимым сделать определенную уступку СССР, пойдя ему навстречу в вопросе об обмене территориями. Между тем финское руководство категорически выступало против этого.[21]
Уместно в данном случае коснуться утверждения тех, которые считают, что перенос границы на Карельском перешейке в 1940 г. не дал впоследствии положительного результата для обеспечения безопасности Ленинграда. С должным вниманием отнесемся, в частности, к выводу профессора Ёкипии, что Финляндия вообще могла все же не стать соучастником немецкой агрессии, если бы до этого не было «зимней войны». Тогда закономерно возникает вопрос: а имелись ли гарантии тому, что Германия, готовя агрессию против СССР, не вторгнется на финскую территорию для использования ее в качестве военного плацдарма? Ведь А. Гитлер не посчитался в 1940 г. с суверенитетом и нейтралитетом двух соседних с Финляндией северных стран — Норвегии и Дании, захватив их. Имелся также план вторжения немецких войск в Швецию и ее оккупации. Более того, именно с норвежской территории, а также из финской Лапландии, было предпринято затем, в 1941 г., наступление германской армии на крайнем севере — на Мурманск.
В планах немецкого командования при развертывании Германией агрессии против СССР Ленинград занимал особое место. Поэтому трудно было бы предположить, что оно оставит без внимания важное стратегическое положение в этой связи — близость ее границы к городу. Кстати, Маннергейм отмечал, «что на судьбу Финляндии решающим образом повлияли географические и международно-политические факторы, величина которых столь огромна, что воспрепятствовать им одной лишь защитой нейтралитета Финляндии и северных стран было невозможно».[22]
Естественно, что германский фактор являлся определяющим в поведении финского руководства. Оно стремилось пересмотреть, как итоги «зимней войньр), так и реализовать замыслы, предусматривавшие овладение значительной территорией СССР за пределами границы 1939 г. В этом смысле следует особо подчеркнуть, что Финляндия не представляла собой «чистый лист бумаги», на котором за рубежом могли начертать свои замыслы, противоречившие ее интересам. Нельзя принять на веру слова Р. Рюти, когда он говорил, что стремление финского руководства в 1940 г. «сохранять нейтралитет и оставаться вне всеобщей войны не удалось по независящим от нас причинам».[23] На самом деле Хельсинки отчетливо проявлял заинтересованность в соучастии в планировавшейся в Германии агрессии против СССР.
Утверждение, что боевые действия 1941–1944 гг. являлись лишь продолжением закончившейся до этого «зимней войны» было далеко от истины. Оно своими корнями уходило в область официальной пропаганды периода войны, когда происходившее в самом начале объяснялось необходимостью «довести сражения зимней войны до конца, вернуть своей стране границы и установить мир».[24] Так объяснялось, почему именно финская армия стала вести совместные действия с немецкими войсками.
Последующие события развивались, однако, не быстротечно, как предполагалось. Финляндии пришлось участвовать в войне против Советского Союза на стороне фашистской Германии довольно длительное время — три года и три месяца (с 25 июня 1941 г. по 19 сентября 1944 г.), ведя боевые действия на ленинградском направлении и в Карелии. Весь этот период войны, явно агрессивный по своему характеру, стал именоваться в финской историографии, как не парадоксально звучало, «войной-продолжением», т. е. продолжением оборонительной «зимней войны» 1939–1940 гг. Промежуток же между двумя войнами, составлявший год и три месяца, представлялся в финской истории лишь как «перемирие».
Манипуляция с указанными определениями произошла, однако, далеко не сразу. Согласно объяснению финских историков, название «Война-продолжение» появилось не одновременно со вступлением Финляндии в военные действия против СССР. Профессор Олли Вехвиляйнен писал, что внедрилось оно спустя некоторое время по пропагандистским соображениям. Тогда руководству Финляндии требовалось в целях «сохранения национального единства», а также «создания за рубежом представления, что новая война является «продолжением» противоборства, начавшегося в «зимней войне», поскольку тогда на Западе весьма благосклонно относились к Финляндии». Происходило все так, что «в начале говорили о «летней войне», которая, как верили, будет короткой и победоносной. Но война затянулась, наступила осень, а война еще длилась и наименование «Летняя война» не стало больше соответствовать действительности. «Война-продолжение» осталась в терминологии финских исторических исследований, несмотря на то, что вместо этого определения пытались предложить другое, значительно лучше обоснованное название».[25]
Теперь же, коснемся этого вошедшего в финскую историографию названия войны против Советского Союза в 1941–1944 гг., выяснив, соответствовало ли оно самому ее характеру. Для этого остановимся на рассмотрении общих целей Финляндии в развернувшейся войне. С самого начала они не были четко сформулированы. Как отметил руководитель ведомства финской цензуры, будущий академик Кустаа Вилкуна, «вопрос о цели войны оставался в ходе ее туманным и неопределенным для большей части финского населения».[26]
Официально об ее цели речь шла в выступлении президента Рюти 26 июня 1941 г. Он сказал тогда, в частности, что финские войска будут сражаться «за жизненное пространство» (?) своего народа.[27] И далее было подчеркнуто, что они вступают в бой, «чтобы уничтожить постоянную угрозу» с Востока.[28] Однако, что имелось в виду под «уничтожением», не расшифровывалось.
Дополнительные уточнения последовали лишь позднее, 14 июля 1941 г., в разгар финского наступления. Перед пропагандой страны была поставлена задача, разъяснить, что «захват Восточной (Советской —
На этом этапе в Финляндии уже открыто речь шла не просто об увеличении территории своей страны за счет соседнего государства, но и о стремлении изменить внутреннее устройство СССР, причем пояснялось, что «мир не наступит до тех пор, пока противник не будет уничтожен».[31] В этом отношении подобные заявления отражали вполне определенно позицию официальных кругов страны. На заседании парламента уже 25 июня 1941 г. было заявлено: «Мы теперь с Германией ведем войну за уничтожение большевизма»,[32] а действовавший тогда в США Финский информационный центр довольно определенно давал понять, что и «Ленинград не останется у русских».[33] Тем самым с полной определенностью обозначились конкретные цели войны и их агрессивная сущность.
В данном случае совершенно очевидно, что понятие «война—продолжение» по направленности развивавшихся боевых действий абсолютно не соответствовало характеру войны 1939–1940 гг. Реально в новой войне против СССР решались не оборонительные задачи, как это было тогда, а ставились заранее предусмотренные агрессивные цели. Они предполагали продвижение финской армии в глубь территории Советского Союза, причем значительно дальше прежних границ, а также оккупацию захваченных районов. При этом Финляндия должна была принять участие и в штурме Ленинграда, который намечалось осуществить в соответствии с оперативным планом, согласованным германским и финским генеральными штабами. Сам же агрессивный характер начавшейся войны становился все более очевидным для тех в Финляндии, кто еще не сразу проник в ее суть. Уже 30 июня 1941 г. председатель Внешнеполитической комиссии парламента профессор Вяйне Войонмаа писал: «Финляндия — в состоянии войны против Советского Союза. Это все происходит под вывеской оборонительной войны, но теперь уже ясно, что это агрессивная война… Речь идет о полном участии в крестовом походе Германии».[34]
Однако для государственно-политического и военного руководства Финляндии требовалось оправдать свой курс на реализацию замысла относительно захвата значительной территории Советского Союза. Это было продиктовано и тем, в частности, что из-за рубежа, прежде всего из США, поступила в Хельсинки информация о выражении недовольства действиями финских войск, продвигавшихся за пределы границы 1939 г. Множество американских сторонников Финляндии выражало надежду, что финские войска приостановят свое наступление в глубь территории СССР.[35]
Ответ правительства Финляндии был совершенно невероятным по своей откровенности. Оно заявило, что предпринимавшиеся финскими войсками действия надо было бы осуществить еще в период «зимней войны» 1939–1940 гг. Так в ноте от 11 ноября 1941 г., направленной из Хельсинки правительству США, сообщалось следующее: «Финляндия стремится обезвредить и занять наступательные позиции противника, в том числе лежащие далее границ 1939 года. Было бы настоятельно необходимо для Финляндии и в интересах действенности ее обороны предпринять такие меры
В этом случае требуется пояснение относительно того, что конкретно имелось в виду под занятием «позиций противника», которые лежали «далее границ 1939 года». Оказывается, как выяснилось, о чем подробнее речь пойдет еще ниже, было предусмотрено продвижение финских войск к Неве. 11 сентября 1941 г. президент Рюти прямо сообщил об этом германскому посланнику в Хельсинки: «Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке… Ленинград надо ликвидировать как крупный город».[37] Такой виделась «оборонительная война», что, естественно, должно было в таком случае менять представление о характере действий Финляндии на этапе 1939–1940 гг., считавшемся в финской историографии «первой фазой войны».
Но осенью 1941 г. финское руководство уже не заботилось о сокрытии имевшихся замыслов, поскольку в условиях выхода немецких войск непосредственно к Москве и Ленинграду существовала уверенность в полном разгроме Советского Союза. В соответствии с такой убежденностью ставился вопрос и о неизменности дальнейших планов. На совещании 21 октября 1941 г. представителей высших руководящих кругов Финляндии с участием главы правительства Ю. В. Рангеля председатель парламента В. Хаккила заявил: «В настоящий момент не должно быть никаких иных целей кроме как разгрома рюсся (презрительная кличка русских — Н.Б.)».[38]
Таким образом, ставя знак равенства между двумя войнами, финское руководство вкладывало в это в 1941 г. совершенно другой смысл, чем делают теперь некоторые историки в Финляндии, утверждая, что не будь «зимней войны» не было бы и блокады Ленинграда с севера в 1941–1944 гг.
Уместно, однако, заметить еще, что в Финляндии в начале 1930-х гг. предполагалось в случае войны с СССР наступление вести именно на Ленинград. По мнению, существовавшему в финском генеральном штабе, «наступление против Ленинграда являлась трудной, но не невозможной задачей».[39] Имелось в виду, что попытка «прорваться к Ленинграду должна была закончиться захватом города и уничтожением Балтийского флота».[40] При этом Маннергейм считал, что выполнима такая задача, скорее всего в зимний период и с участием иностранных держав, Эта мысль высказывалась им еще в 1931 г.[41]
Итак, сама по себе, возможность предпринять при определенных условиях в перспективе наступление на Ленинград рассматривалась военным руководством Финляндии еще в 1930-е годы. Замысел захватить часть советской территории и во время «зимней войны», и в 1941 г. не был неожиданным. Тем самым, сводится на нет мотивировка «стратегического» плана и финской военной доктрины в целом, как носящих исключительно оборонительный характер. Только в таком именно случае можно согласиться с теми финскими историками, которые неизменно придерживаются пропагандистского утверждения времен войны, что события 1941–1944 гг. являлись по своей сущности «войной-продолжением».
Нетрудно понять, какую трудность вынуждены были испытывать на протяжении десятков лет те авторы книг, в которых приходилось объяснять, что продвижение финской армии осенью 1941 г. на ленинградском направлении после перехода старой государственной границы на Карельском перешейке и наступление восточнее Ладожского озера, являлись решением «оборонительных» задач.
Вместе с тем нельзя отрицать, что все же во взглядах целого ряда финских историков произошли изменения в трактовках описывавшегося ими периода войны, хотя они и продолжают традиционно пользоваться утвердившимся в литературе названием ее как «войны-продолжения». Красноречивым подтверждением тому является трилогия известно историка профессора Т. Полвинена «Финляндия в международной политике 1941–1947»,[42] где немало места отведено ленинградской эпопее. В самом начале первого тома, в подразделе «Ленинград и «рукопожатие на Свири»», где рассматривались агрессивные замыслы Германии, а также ее расчеты и я взаимодействие с вооруженными силами Финляндии, особо подчеркивалось положение о том, что «важнейшим с точки зрения успеха начального периода всей кампании должно было стать быстрейшее овладение Ле-ппнградом».[43] При этом автор конкретно указывает нате задачи, которые преследовались в данном случае финской армией в соответствии с согласованным с германским командованием оперативным планом.
Важно подчеркнуть, что профессор Полвинен явился одним из первых финских историков, обосновавших несостоятельность внедрявшейся до этого теории, согласно которой Финляндия оказалась якобы помимо своей воли вовлеченной в водоворот событий войны и двигалась по течению, уподобившись «сплавному бревну», схваченному бурным потоком реки.
Очередной прорыв через плотный заслон, образовавшийся в финляндской историографии, совершил другой известный по многочисленным работам исследователь — военный историк Сеппяля, опубликовавший книгу «Финляндия как агрессор. 1941 год». Раскрывая свою позицию, он отметил, что «о войне надо говорить правдиво и честно, поскольку она привела к гибели многие тысячи людей, принесла неизгладимые беды».[44] Являясь сам участником войны и пройдя в финской армии путь от рядового до старшего офицера — подполковника, возглавившего военно-научный отдел в генеральном штабе и преподававшего в Военной академии, Сеппяля был опытным исследователем, от выводов которого нельзя, естественно, отмахнуться. Он впервые в Финляндии дал, как профессиональный историк, реалистическое определение «войны—продолжения», назвав эту войну агрессией. Характерным для Сеппяля являлось то, что он считал недопустимым игнорирование обширной литературы своего восточного соседа о Второй мировой войне и, прежде всего, о сражениях за Ленинград, Карелию и Заполярье. Им осуждались те финские авторы, которые «изучают военную историю Советского Союза лишь по источникам западных стран».[45]
Но объективная критика традиционной направленности финской историографии не прошла для него бесследно. Сеппяля стал игнорироваться, как специалист, во влиятельных кругах историков страны, а новые его работы не встречают уже радушного приема в издательствах.
Вместе с тем особенно заметную роль среди исследователей, представлявших новое поколение историков Финляндии, начал играть профессор Охто Маннинен. В 1980-1990-х гг. он занял ведущее место среди финских ученых, глубоко исследующих события, связанные с участием Финляндии во Второй мировой войне. Владея русским языком, О. Маннинен серьезно изучил документы ряда российских архивов, а также получил хорошее представление о научной и мемуарной литературе, изданной в Москве, Санкт-Петербурге и Петрозаводске. Как и Сеппяля, он был избран в Санкт-Петербурге членом Ассоциации историков блокады и битвы за Ленинград. Книги и многие научные статьи Маннинена представляют несомненную ценность для российских историков, изучающих события Второй мировой войны и участие в ней Финляндии. В 1980 г. особое внимание приковала к себе изданная им книга «Контуры Великой Финляндии. Вопрос о будущем и безопасности Финляндии в политике Германии 1941 г.».[46] Само ее содержание является убедительным подтверждением тому, что «война—продолжение» имела агрессивную сущность. Важным признанием в книге было существование у финского руководства замыслов расширить территорию Финляндии за счет Советского Союза. По мнению премьер-министра Ю. Рангеля, высказанному в августе 1941 г., пишет автор, события должны были развиваться так, что «Германия заберет Ленинград», а «Финляндия получит на юге границу по Неве, а на востоке — по Онеге».[47]
В одном из своих выступлений, состоявшемся на научной конференции в Санкт-Петербурге в январе 1992 г., Маннинен подчеркивал: «В годы войны мечтания о «Великой Финляндии» явно оживились. В связи с большими победами Германии в начале войны, когда речь шла о разгроме Советского Союза, Финляндия приготовилась к тому, что Восточную Карелию присоединят к ней». Но далее, входя в противоречие с фактами, изложенными в своей книге «Контуры великой Финляндии», он сказал: «О присоединении Ленинграда и Ингерманландии финское руководство не помышляло — оно учитывало и то, что число жителей одного только этого города равнялось населению всей нашей страны».[48]
В своих работах профессор Маннинен не ставит все же вопроса о том, насколько правомерно определение «война-продолжение». Но, ссылаясь на «образ мышления финнов», а также на «их цели в период битвы за Ленинград», он говорит: «В нашей стране участие Финляндии в этой войне объясняется тем, что, напав на нее в 1939 году, И. В. Сталин заставил отдать Советскому Союзу Карельский перешеек и другие территории. У нас возник страх утраты независимости, и Германии было легко привлечь Финляндию на свою сторону. Финляндия — существует такое мнение — не могла избежать участия в войне против Советского Союза».[49] Тем самым Манниненом затушевывается агрессивная направленность войны 1941–1944 гг. В этом существенное отличие его позиции от выводов, сделанных в работах Сеппяля.
До конца XX столетия в финляндской историографии не произошло перемен в определении реальной сущности участия страны в 1941–1944 гг. во Второй мировой войне. Капитальный труд — трехтомник «Нация в войне», подготовленный коллективом авторов под руководством известного историка профессора О. Вехвиляйнена и изданный в 1989–1992 гг.,[50] не изменил установившихся подходов при оценке происходивших событий, оставив их в том виде, который был дан изначально определением «война—продолжение». Название и прежнее отображение сущности войны сохранилось и в энциклопедическом издании 1995 г. «Маленький великан истории Финляндии».[51]
Видно, что проблема, касающаяся отображения в истории реальной сути войны Финляндии в 1941–1944 гг., все еще сохраняется и будет, очевидно, существовать до устранения противоречащего истине определения ее в виде оборонительной и отрицания по существу цели захвата, исходя из реализации великофинляндских идей, значительного пространства северо-запада СССР. В этом отношении судьба Ленинграда представлялась в Финляндии далеко не в такой тональности, как это сейчас иногда пытаются изображать. Реально с финской стороны проявлялось стремление участвовать в битве за город во взаимодействии с Германией. Вместе с тем, что касается термина «война—продолжение», то такое название может быть допустимо лишь в том случае, если изменить определение, как оборонительной с финской стороны, самой сути «зимней войны».
Об «обособленном» характере войны
С точки зрения участия Финляндии в блокаде Ленинграда следует также отметить, что в этом отношении в финской исторической литературе утвердилось положение об «обособленном» по отношению к Германии ведении войны (erillissota), то есть своей, а не совместной с нею. Причем такое определение распространяется как на саму битву за Ленинград, так и в целом на всю т. н. «войну—продолжение». При этом делается ссылка, что отсутствует какое-либо официальное соглашение о союзе Финляндии с Германией в войне против СССР. Как по этому поводу отметил в своих мемуарах один из наиболее влиятельных руководителей страны периода войны В. Таннер, «война Финляндии была обособленной и ни в коей степени не связанной с войной между великими державами». По словам Таннера, с Германией «ничто не связывало, кроме только общего противника».[52]
В свою очередь Маннергейм писал, что «помимо экономической стороны, которую правительство вынуждено было учитывать, определяя свою позицию по отношению к предложениям немцев, не существовало никакой зависимости, базирующейся на каких-либо договорах или достигнутых совместных решениях, и, прежде всего, в военном отношении».[53]
В понятии «обособленная война» особый акцент делался на внешнеполитическом аспекте. Как отмечал историк Ю. Сеппенен, война, которую вела Финляндия, «являлась параллельным с Германией восточным походом». Поясняя сказанное, он отмечал, что Финляндия придерживалась «своего рода нейтралитета», выражавшегося в далеко идущем внешнеполитическом курсе: «поддерживать действия против Востока, сохраняя нейтралитет по отношению к Западу».[54] Имелось при этом в виду, что с США Финляндия не воевала, а с Англией лишь официально, а не на деле находилась в состоянии войны (с 6 декабря 1941 г.).
В результате, именно такое истолкование приобретало весьма принципиальный характер. С его помощью в Финляндии видели возможность дистанцироваться от нацисткой Германии и не связывать финское руководство с теми чудовищными для миллионов людей преступлениями, которые были совершены Третьим рейхом в годы Второй мировой войны, включая, естественно, и массовую гибель жителей блокированного Ленинграда. Поэтому, безусловно, следует разобраться, насколько утверждение об «обособленной войне» отражало реальное состояние тогдашних финско-германских отношений, и каким образом произошло внедрение этого понятия в финскую историографию.
Само появление определения «обособленная война», наряду с рассмотренным уже толкованием ее как «войны-продолжения», связано было с чисто пропагандистскими установками, дававшимися тогда официальными финскими органами. То, что «ведется война отдельно от Германии», стало провозглашаться в Финляндии сразу же с развертывания боевых действий. «В начале «войны-продолжения» финское политическое руководство утверждало, — писал профессор Маннинен, — что страна ведет против Советского Союза свою сепаратную войну, которая является продолжением зимней войны и обособленной от мировой войны. В качестве подтверждения делалась ссылка на то, что война против Англии и Соединенных Штатов не ведется».[55]
Такие взаимосвязанные между собою определения требовалось внедрить в сознание финского населения не случайно. Значительной частью его не воспринимались идеи нацизма и не проявлялось желания находиться в агрессивном блоке с Третьим рейхом. Большинство лишь думало о возвращении утраченных в «зимнюю войну» территорий. Вместе с тем во внешнеполитическом плане финскому руководству хотелось создать видимость своей «независимости» от Берлина, чтобы сохранить на будущее поддержку государств Запада, противостоявших Германии.
Что касалось отношения в Берлине к финским объяснениям по поводу «обособленности» от Германии в ведении войны, то это воспринималось как дымовая завеса, скрывавшая истину. По словам немецкого посланника в Хельсинки В. Блюхера, высказанным 3 сентября 1941 г. в беседе с финским министром иностранных дел Р. Виттингом, «такое истолкование ведения Финляндией обособленной войны, которую она может прекратить на основе сепаратного мира, является вводящим в заблуждение».[56] Иначе говоря, в Германии не считали в действительности утверждение об «обособленной войне» реальностью. Заметим, как американский исследователь Чарльз Лундин писал в данной связи: «Если Финляндия пела обособленную оборонительную войну, то она не могла тогда выдвигать требований «уничтожения большевизма»… своими силами… Только одно государство могло думать о победе над СССР — это Германия».[57]
О том, как далеки были официальные утверждения финского руководства об «обособленной войне» от истины, довольно ясно понимали многие в то время и в самой Финляндии. Тогда, а затем и после окончания войны, со стороны известных в стране деятелей, в частности, и парламентариев, хорошо понимался вопрос о том, насколько нереально было говорить о ведении «оборонительной войны». К тому же, не было достаточной ясности, существовало ли вообще политическое или какое-либо иное секретное соглашение с Германией, обязывавшее финское руководство подчиняться требованиям Берлина в ходе осуществления боевых действий против Советского Союза. По словам У. К. Кекконена, высказанным в 70-е годы, «даже абсолютный болван не может больше отрицать того, что небольшая финская руководящая группа заключила с нацистской Германией секретное соглашение об участии Финляндии в агрессивной войне Гитлера летом 1941 г.».[58]
До сих пор остается документально не подтвержденным наличие секретного соглашения между Финляндией и Германией. Однако исследование в этом направлении нельзя считать законченным.
Скрупулезное изучение германо-финских отношений периода 1940–1941 гг. предпринял с середины 70-х годов упоминавшийся уже профессор Ёкипии, известный до этого более как исследователь эпохи 1600-х годов. Его капитальный труд «Рождение войны—продолжения», изданный в 1987 г., приковал к себе большое внимание не только в Финляндии, но и за рубежом (в 1999 г. эта работа была переведена с сокращениями на русский язык).[59] Историками, оценивавшими исследование Ёкипии, справедливо отмечалось, что автора отличала исключительная «научная достоверность» в изложении той части событий, где он до мельчайших деталей описал подготовку к вступлению Финляндии в войну.[60] В предисловии к изданию на русском языке автор особо подчеркнул, что «архивы переполнены документами, на основании которых создастся новая, более динамичная и более критическая, нежели ранее, картина».[61]
Действительно, Екипии показал на основе документов конкретное осуществление сотрудничества генеральных штабов, а также взаимодействие вооруженных сил Германии и Финляндии в ходе подготовки к агрессии против СССР. При этом исследователь старался ничего не лакировать, раскрыв суть договоренности, закрепленной оперативным планом, в котором было разработано, как должны были наступать финские войска на ленинградском направлении и соединиться с немецкой группой армий «Север». Все это являлось подтверждением тому, что ни какой «обособленной» от Германии войны Финляндия не собиралась вести.
Тем не менее, переступить через порог трактовки н традиционной историографии, сказав об аналогичной Германии агрессивной сущности финской «войны-продолжения», Ёкипии так и не смог. Для доведения объективного изложения до конца требовалось сказать лишь одно: вступление Финляндии в войну произошло под прикрытием официально утвердившегося мифа об «агрессии с советской стороны» и соответствовало составленному до этого совместному германо-финскому плану. Ёкипии не рискнул поступить именно так и оставил в прежнем виде фальшивую мотивировку о том, что Советский Союз был нападающей стороной и якобы развязал войну. Финляндия же тогда в пропагандистских целях представлялась «жертвой агрессии» и «вынужденной нести оборонительную войну». Не проявилось, таким образом, последовательности и необходимой прямолинейности, чтобы полностью опровергнуть миф. Ведь независимо ни от чего Финляндия во второй половине июня, безусловно, развернула бы наступление на Советский Союз в соответствии с планом «Барбаросса» и уже согласованными с германским генеральным штабом оперативными планами, главным в которых являлось наступление финской армии на ленинградском направлении. Дело было даже не в том, имелось ли письменное соглашение о совместных действиях. Ведь Финляндия взяла уже на себя обязательство сражаться в военной коалиции с Германией против СССР.
Вместо Ёкипии об этом сказал все же вполне аргументировано другой финский историк — Сеппяля. Основываясь на фактах, он раскрыл картину существовавшей тесной связи в годы войны между финляндским военным командованием и германским вермахтом. Подвергая резкой критике действия политического и военного руководства, Сеппяля показал, что «грубейшая ошибка в определении целей войны Финляндии заключалась в несоизмеримости замыслов со своими собственными силами». Он подчеркнул, что была большая вера в победу Германии, и недооценивались военные возможности Советского Союза.[62] При этом, анализируя стратегические цели Финляндии, Сеппяля считал, что они целиком находилась «в зависимости от действий вооруженных сил Германии, от ее успехов или поражений».[63]
Обнажающим истинную позицию финского руководства стало в особенности то, что 25 ноября 1941 г. Финляндия официально присоединилась к Антикоминтерновскому пакту. Министр иностранных дел Виттинг подписал его в Берлине, а Гитлер заверил тогда финских руководителей, что Германия не будет вмешиваться во внутренние дела Финляндии.[64] Под этим, очевидно, имелось в виду, что Германия не станет возражать по поводу провозглашавшеюся ими утверждения о ведении «обособленной войны». По, что касалось сохранения отношений с западными державами, то Берлин проявлял здесь нетерпимость к этой позиции Финляндии, и предпринял в отношении нее давление, добиваясь от Хельсинки разрыва с Англией.[65]
Возникли и помехи в вопросе, связанном с участием Финляндии совместно с Германией в битве за Ленинград, о чем более обстоятельно пойдет речь позднее. Предварительно же важно упомянуть лишь высказывание профессора Полвинена. Обращая внимание на то, как в ходе попыток овладеть Ленинградом складывались германо-финляндские отношения, он отмечал, что в них «ясно проявились помехи в коалиционной войне». В чем же они выражались? «У финского руководства, — пишет он, — были все время свои собственные интересы, от которых оно не хотело отказываться». Поэтому в Германии думали, по его словам, что допустили «серьезное упущение», когда в свое время «не было зафиксировано подчинение финской армии немецкому руководств?[66]
Интересы же Хельсинки предусматривали реализацию своих собственных замыслов — расширить территорию Финляндии, осуществляя как бы «параллельно с Германией» наступление против СССР в соответствии с планом действий финской армии на ленинградском направлении, согласованным с немецким генеральным штабом. Конкретно имелось в виду одновременное наступление финских войск вдоль побережья Ладожского озера и германской группы армий «Север» с юго-запада навстречу им для соединения друг с другом. Но как же это можно было представить в виде «обособленных действий» со стороны Финляндии?
Как пишет Сеппяля, «приказ главнокомандующего и последовавшие затем действия означали, что финны включились в совместное с немцами наступление на Ленинград и принимали участие в окружении и осаде города». Показательно, подчеркивает он, что когда в июле 1941 г. началось решительное наступление финских войск на ленинградском направлении, то военное командование Финляндии действовало «именно так, как того хотели немцы» и тем самым, можно сказать, поступало как «ставка сателлита».[67]
Однако когда советские войска сорвали замысел захвата города, а в дальнейшем изменилась и военно-политическая обстановка на восточном фронте не в пользу Германии, то немецкое руководство, как отмечал Маннинен, стало требовать от Финляндии «кончать разговоры относительно обособленного ведения войны и заключить политическое соглашение о продолжении войны вместе до конца».[68] В целях полного, но не явно выраженного подчинения финской армии германской ставке неоднократно выдвигался вопрос о том, чтобы Маннергейм возглавил командование всеми войсками на территории Финляндии. 06 этом, в частности, Адольф Гитлер сам вел разговор с финским маршалом, но тот уклонился от принятия такого предложения, ссылаясь на свой преклонный возраст.[69]
При постановке вопроса о том, как следовало рассматривать позицию Финляндии в отношении Германии, то без каких-либо оговорок ее относили к числу сателлитов Третьего рейха.[70] Для этого были, как не трудно заметить, веские основания. Поэтому утверждение финского руководства, а затем и официальной историографии Финляндии, что в 1941–1944 гг. она вела «обособленную» от Германии войну следует, очевидно, рассматривать критически. Исходя из анализа действий Финляндии, важно между тем сделать необходимые уточнения. События и факты неопровержимо говорят о том, что тогда Финляндия действительно воевала на стороне Германии, ведя наступление во взаимодействии с немецкой армией на ленинградском направлении и в Карелии. Особая же позиция проявилась в ходе войны с финской стороны, когда требовалось реализовать свои сугубо захватнические интересы или же обезопаситься перед лицом назревавшего поражения. Четко проявилась вместе с тем агрессивная направленность действий Финляндии. Она выразилась в наступлении на Ленинград и в последующем соучастии ее в блокаде города, а также в захвате значительной части территории Карелии с ее столицей Петрозаводском, где в течение продолжительного времени — с лета 1941 г. и до конца лета 1944 г. — осуществлялся жесткий оккупационный режим.[71] Парижским мирным договором, подписанным с Финляндией 10 февраля 1947 г., она была определена в целом как союзник гитлеровской Германии. В нем сказано, что «участвуя на ее стороне в войне против Союза Советских Социалистических Республик, Соединенного Королевства и других Объединенных Наций, Финляндия несет долю ответственности за эту войну».[72]
ФИНСКИЕ ВОЙСКА НА ПОДСТУПАХ К ЛЕНИНГРАДУ
Миф о начале войны
В течение первых четырех дней Великой Отечественной войны, начавшейся 22 июня 1941 г., для советского правительства и военного командования оставалась загадкой обстановка у северных и северо-западных рубежей страны: вблизи их находились сконцентрированные немецкие и финские войска, но они не развертывали боевых действий. Здесь стала вторгаться лишь со стороны Финляндии в воздушное пространство СССР немецкая авиация. Это произошло 23 июня в 3 часа 45 минут. Тогда немецкие бомбардировщики, вылетевшие из Восточной Пруссии, в процессе налета на район Ленинграда-Кронштадта использовали Финляндию для своего базирования. Путь их пролегал над ее территорией с последующей посадкой при возвращении на финском аэродроме. В водах Финского залива, в фарватере между Ленинградом и Кронштадтом, ими сбрасывались 1 000-килограммовые мины.[73] Не было никакой гарантии, что не последуют в дальнейшем новые налеты. При этом создавалась угроза бомбардировки Ленинграда непосредственно с территории Финляндии, где на шести финских аэродромах уже базировались немецкие самолеты.[74]
Казалось, что Финляндия вот-вот вступит в войну и тогда Ленинград окажется в опасности не только с воздуха. «Трудно было найти причину тому, — вспоминал впоследствии бывший командующий войсками Ленинградского военного округа генерал М. М. Попов, — что ни немцы, ни финны не начали сразу же наступление одновременно с развертыванием боевых действий на западных границах».[75]
Между тем Гитлер в своей речи, произнесенной 22 июня, сказал, что на Севере немецкие войска сражаются в союзе с «героическими финскими братьями по оружию», которых возглавляет маршал.[76] Это же самое фактически подтвердил в тот же день и германский посол в Москве Шуленбург, встретившись с В. М. Молотовым в половине шестого утра, когда сообщил о начале войны с Советским Союзом. На поставленный Молотовым вопрос относительно выезда германского посольства из СССР Шуленбург без колебаний ответил, что «… выезд через западную границу невозможен, так как Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить».[77]
Какие, следовательно, могли быть неясности и сомнения: Финляндия вступит в войну вместе с Германией. Накануне вечером в Берлине посланник Т. М. Кивимяки уже получал поздравления в этой связи и пожелания успехов Финляндии. В своем донесении в Хельсинки он сообщал: «Вечером перед началом войны я был на ужине, на котором принимали участие генерал Г. Томас, главный спортивный руководитель фон Шаммер и Остер, а также другие высокопоставленные лица. Тогда без всякого говорили, что война вспыхнет в эту ночь, и в своих поздравлениях желали успеха Великой Финляндии с выражением вдобавок еще и такого пожелания: «Петербургу стать ее столицей»». Заметим здесь особо, перспективы рисовались, отнюдь, не такие, что Финляндия вернется лишь к границам 1939 г. И это весьма существенно. Когда же, сообщает далее Кивимяки, он был в 4 часа 30 минут утра приглашен Иоахимом Риббентропом на аудиенцию конфиденциального характера, то тот заявил, что «Финляндия получит вознаграждение» и пожелал «крепкого братства по оружию».
А 24 июня состоялось вручение финским посланником в Берлине награды Г. Герингу — Железного креста с цепью. Польщенный этим, рейхсмаршал сказал следующее: «Финляндия сможет теперь сражаться вместе с Германией за обладание таких границ, которые будет гораздо легче защищать и, чтобы при этом имелись в виду этнические факторы». Передавая по телеграфу президенту Рюти в тот же день дословное заявление Геринга, Кивимяки сообщил: «Мы можем теперь взять что захотим, также и Петербург, который, как и Москву, лучше уничтожить… Россию надо разбить на небольшие государства».[78] С этой телеграммой на следующий день были ознакомлены маршал Маннергейм, премьер-министр Рангель и министр иностранных дел Виттинг.
Германское руководство, принимая во внимание, что Финляндия должна вступить в войну несколькими днями позже, давало в этой связи свою рекомендацию о необходимости замаскировать агрессивный ее характер. В частности, Геринг в упомянутой беседе с Кивимяки наставлял его: «Надо принять во внимание такое тактическое соображение, что Финляндия включается в оборонительную, а не агрессивную войну».[79] В Министерстве иностранных дел Финляндии лицом, ознакомившимся с донесением из Берлина (очевидно, Виттингом), было отмечено на полях текста именно это место.
Советскому руководству в сложившейся обстановке, единственно правильным казалось принять все необходимые меры, чтобы отразить готовящееся широкомасштабное нападение с территории Финляндии, воздерживаясь, однако, при этом от упреждающих мер. Нарком обороны С. К. Тимошенко утром 22 июня (в 4 часа 30 минут) передал в штаб Ленинградского военного округа указание, не допускать ничего такого, что могло бы обострить отношения с Финляндией. В 10 часов утра он еще раз предупредил по телефону начальника штаба округа генерал-майора Д. Н. Никишева, что надо «принять меры, исключающие провоцирование финнов на войну». К этому времени была получена также директива из Наркомата обороны, предписывавшая сделать все необходимое для защиты государственной границы и до особых указаний не предпринимать каких-либо действий авиацией над территорией Финляндии.[80]
Одновременно советское правительство постаралось выяснить позицию Финляндии в связи с начавшейся агрессией Германии. На запрос, сделанный 22 июня советским посланником в Хельсинки П. Д. Орловым об отношении Финляндии к начавшейся войне, министр иностранных дел Виттинг ответил, что «парламент будет рассматривать это дело 25.6.»[81] (обратим внимание на названную дату: 25 июня!).
На следующий день в Москве в Народный комиссариат иностранных дел был приглашен на беседу финляндский посланник П. Хюннинен. Молотов не получил от него ясного ответа относительно намерений финского правительства, хотя вопрос был поставлен в категорической форме: примкнула ли Финляндия к Германии или нет?[82] Хюннинен сослался на то, что не получил из Хельсинки никаких указаний.[83]
В целом финское руководство пыталось представить дело таким образом, что страна не собирается принимать участие в войне Германии против Советского Союза. Более того, финские дипломаты, работающие за рубежом, акцентировали внимание на констатации, сделанной советским полпредом П. Д. Орловым, о том, что дружественные отношения между Финляндией и Россией продолжаются».[84] Имелось в виду предостеречь тем самым как США, так и Англию, чтобы они не рассматривали Финляндию, как соучастника агрессии, предпринятой Германией, несмотря на то, что Гитлер уже сказал об этом 22 июня. В Лондон и Вашингтон были направлены из Хельсинки еще и официальные сообщения, в которых говорилось, что «Финляндия вне войны, отношения с Россией продолжаются, военное положение носит со стороны Финляндии оборонительный характер».[85]
Но в явно щекотливом положении оказалось правительство Финляндии в силу того, что Гитлером было официально заявлено о взаимодействии финских войск с германской армией. Эта речь была уже опубликована на первой полосе крупнейшей в стране газеты «Хельсингин Саномат». Генерал В. Е. Туомпо, действовавший в ставке Маннергейма, записал в своем служебном дневнике, что сказанное Гитлером 22 июня неожиданно «ставит нас в трудное положение».[86] В связи с этим в Берлин поступила просьба от немецкого посланника в Хельсинки Блюхера, чтобы в официальной печати Германии «повторно не говорили о Финляндии как о союзнике».[87] А в самой стране были срочно конфискованы выпущенные газеты с речью Гитлера.[88]
Чтобы как-то выйти из затруднительного положения Рюти стал камуфлировать произошедшее, заявив 23 июня представителям шведской печати, что «только лишь нападение извне может заставить Финляндию отказаться от нейтралитета».[89] Это означало, что финское руководство будет ждать какого-либо повода, чтобы представить Советский Союз нападающей стороной и объявить ему войну. В течение 22–24 июня в ставке Маннергейма тщательно регистрировали все то, что могло бы квалифицироваться как нарушение пограничного режима с Советской стороны.[90]
Но для Советского Союза было бы безумием нападать на Финляндию в условиях развернувшейся против него широкомасштабной агрессии со стороны фашистской Германии. Прав был американский профессор Ч. Лундин, писавший, что «русские потеряли бы совсем рассудок, если создали бы перед лицом вторжения непобедимой до тех пор военной машины Гитлера еще один действующий фронт».[91]
Характерно, что уже 23 июня в Хельсинки прибыли сообщения из США о высказывавшей там надежды, «что правительство Финляндии сможет остаться вне войны». Англичане также, в свою очередь, информировали финское руководство, что «Лондон исходит из рассмотрения продолжающегося нормального развития отношений с Финляндией».[92]
Однако наличие немецких войск и авиации на финской территории вызывало соответствующие вопросы. Финляндское руководство оказалось явно в крайне затруднительном положении, когда из Вашингтона стали выяснять: «Соответствует ли действительности… что боевые самолеты проникают с территории Финляндии для бомбардировок русских? Пытаются ли немецкие войска проникнуть в Россию из Финляндии?».[93]
Тем более для советского командования, получавшего информацию о происходившем сосредоточении немецкой авиации на аэродромах Финляндии, становилось ясно насколько это опасно в особенности для Ленинграда. Пленные летчики с уже первого сбитого над Карельским перешейком «Юнкерса-88» показали о приобретенном большом опыте бомбардировок городов Англии и других западных стран. «Нужно было принимать срочные меры, чтобы избавить Ленинград от участи городов, подвергнувшихся яростной бомбардировке в первые же часы войны», — писал в своих мемуарах командующий ВВС Северного фронта генерал (впоследствии главный маршал авиации) А. А. Новиков.[94] Пассивное наблюдение за использованием немецкой авиацией финских аэродромов и тем более за сосредоточением там самолетов вермахта становилось недопустимым.
В такой обстановке в Москве посчитали необходимым действовать в духе одного из положений плана принятия мер на случай войны с Германией и ее союзниками (датирован 15 мая 1941 г.), где речь шла об упреждающих действиях советских войск в отношении противника. В нем, в частности, указывалось, что в случае создания реальной угрозы нанесения по СССР «внезапного удара» требовалось не допустить этого и «не давать инициативы действий».[95] В штабе ВВС Северного фронта перешли в данном случае к разработке конкретного плана проведения операции по нанесению бомбового удара по ряду аэродромов Финляндии, чтобы исключить возможность использования их немецкой авиацией и уничтожить там германские самолеты. Суть этого плана была изложена М. М. Попову, который в свою очередь доложил о предложенном замысле маршалу С. К. Тимошенко. «Нарком проконсультировался в еще более высоких инстанциях, — писал А. А. Новиков, — и решение было получено». Не исключено, что как раз в этой связи А. А. Жданов прибыл в Москву и вечером 24 июня в течение получаса находился у И. Сталина.[96] Именно в тот же день план воздушной операции был окончательно утвержден: намечалось подвергнуть бомбардировке несколько аэродромов Финляндии, а также Северной Норвегии и уничтожить находившиеся там немецкие самолеты.
Упреждающий удар был нанесен советской авиацией на рассвете 25 июня по 18 аэродромам в Финляндии и Норвегии. В этой операции принимали участие 260 бомбардировщиков и 225 истребителей. В результате, по данным советских источников, было уничтожено 30 самолетов на земле и 11 сбито в воздушных боях (эти сведения имеют, однако, расхождения с данными, приводимыми финскими авторами).[97]
В Москве считали необходимым уведомить финляндское правительство, что это вынужденная мера с советской стороны, направленная исключительно против агрессивных действий Германии. Но телефонно-телеграфная связь с Хельсинки оказалась загадочно прерванной уже с самого начала осуществления плана «Барбаросса». И это было, конечно, не случайно. Как заметил финский историк Лаури Хаатая, кабинет министров Финляндии «до последнего момента опасался такой возможности, что Советский Союз попытается повлиять на позицию Финляндии дипломатическим путем».[98]
Оставалась все же возможность использовать еще один способ. В день налета советской авиации из Москвы по радио было передано разъяснение Финляндии, что предпринятый удар всецело направлен лишь против германских ВВС.[99] Кстати, показательным в этом смысле являлся тот факт, что от него почти не пострадала финская авиация. Ее потери составили всего три самолета.[100]
Проведение советским командованием операции против германского люфтваффе на территории Финляндии важно было для пресечения действий его группировки в направлении Ленинграда с севера. В результате ее до августа 1941 г. ни один немецкий бомбардировщик не проникал больше в воздушное пространство города. Но нанесение удара советской авиацией, по словам Сеппяля, «облегчило» положение финского правительства,[101] искавшего подходящий предлог, чтобы объявить войну СССР, представив свою страну «жертвой нападения». В тот же день германский посланник Блюхер стал торопить в свою очередь правительство Финляндии принять «окончательное решение о войне» с СССР, указывая, что затем может «не удастся получить возможность выдвинуть причину для разрыва отношений с Советским Союзом».[102]
Но убеждать Блюхеру финское руководство в необходимости объявления СССР войны было не нужно. Оно само прекрасно понимало, что нельзя упустить удобный повод для этого. «Если бы Финляндия хотела сохранить мир, — писал впоследствии бывший премьер-министр Э. Линкомиес, — то, очевидно, естественнее было бы, прежде чем объявить состояние войны, попытаться выяснить у советского правительства его намерения».[103]