Помоги проекту - поделись книгой:
А. Сахаров (редактор)
ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ
(Том 1)
(Романовы. Династия в романах – 13)
ЕКАТЕРИНА II, императрица всероссийская (28 июня 1762 – 6 ноября 1796 г.). Её царствование – одно из замечательнейших в русской истории; и тёмные и светлые стороны его имели громадное влияние на последующие события, особенно на умственное и культурное развитие страны. Супруга Петра III, урождённая принцесса Ангальт-Цербстская (род. 24 апреля 1729), от природы одарена была великим умом, сильным характером; напротив, её муж был человек слабый, дурно воспитанный. Не разделяя его удовольствий, Екатерина отдалась чтению и скоро от романов перешла к книгам историческим и философским. Вокруг неё составился избранный кружок, в котором наибольшим доверием её пользовались сначала Салтыков, а потом Станислав Понятовский, впоследствии король польский. Отношения её к императрице Елизавете не отличались особенною сердечностью: когда у Екатерины родился сын, Павел, императрица взяла ребёнка к себе и редко дозволяла матери видеть его. 25 декабря 1761 г. умерла Елизавета; со вступлением на престол Петра III положение Екатерины стало ещё хуже. Переворот 28 июня 1762 г. возвёл её на престол. Суровая школа жизни и громадный природный ум помогли новой императрице и самой выйти из весьма затруднительного положения, и вывести из него Россию. Казна была пуста; монополия давила торговлю и промышленность; крестьяне заводские и крепостные волновались слухами о свободе, то и дело возобновлявшимися; крестьяне с западной границы бежали в Польшу. При таких обстоятельствах вступила Екатерина на престол, права на который принадлежали её сыну. Но она понимала, что сын сделался бы на престоле игрушкой партий, как Пётр II. Регентство было делом непрочным. Судьба Меншикова, Бирона, Анны Леопольдовны у всех была в памяти.
Проницательный взгляд Екатерины одинаково внимательно останавливался на явлениях жизни как дома, так и за границей. Узнав через два месяца по вступлении на престол, что знаменитая французская энциклопедия осуждена парижским парламентом за безбожие и продолжение её запрещено, Екатерина предложила Вольтеру и Дидро издавать энциклопедию в Риге. Одно это предложение склонило на сторону русской императрицы лучшие умы, дававшие тогда направление общественному мнению во всей Европе.
Осенью 1762 г. Екатерина короновалась и пробыла зиму в Москве. Летом 1764 г. подпоручик Мирович задумал возвести на престол Иоанна Антоновича, сына Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха Брауншвейгского, содержавшегося в Шлиссельбургской крепости. Замысел не удался – Иоанн Антонович во время попытки к его освобождению был застрелен одним из караульных солдат; Мирович был казнён по приговору суда.
В 1764 г. князю Вяземскому, посланному усмирять крестьян, приписанных к заводам, велено было исследовать вопрос о выгоде вольного труда перед наёмным. Тот же вопрос предложен был вновь учреждённому Экономическому обществу. Прежде всего предстояло решить вопрос о монастырских крестьянах, принявший особенно острый характер ещё при Елизавете. Елизавета в начале своего царствования возвратила имения монастырям и церквам, но в 1757 г. и она, с окружавшими её сановниками, пришла к убеждению в необходимости передать управление церковными имуществами в светские руки. Пётр III приказал исполнить предначертание Елизаветы и передать управление церковными имуществами коллегии экономии. Описи монастырских имуществ производились при Петре III крайне грубо. При вступлении Екатерины II на престол архиереи подали ей жалобы и просили о возвращении им управления церковными имуществами. Она, по совету Бестужева-Рюмина, удовлетворила их желание, отменила коллегию экономии, но не оставила своего намерения, а только отложила его исполнение; она тогда же распорядилась, чтобы комиссия 1757 г. возобновила свои занятия. Приказано было произвести новые описи монастырским и церковным имуществам, но и новыми описями духовенство было недовольно; против них особенно восстал ростовский митрополит Арсений Мацеевич. В донесении к Синоду он выражался резко, произвольно толкуя церковно-исторические факты, даже искажая их, и делая оскорбительные для Екатерины сравнения. Синод представил дело императрице в надежде (как думает Соловьёв), что Екатерина и на этот раз выкажет свою обычную мягкость, надежда не оправдалась: донесение Арсения вызвало такое раздражение в Екатерине, какого не замечали в ней ни прежде, ни после. Она не могла простить Арсению сравнения её с Юлианом и Иудой и желания выставить её нарушительницей своего слова. Арсений был приговорён к ссылке в Архангельскую епархию, в Николаевский Корельский монастырь, а затем, вследствие новых обвинений – к лишению монашеского сана и пожизненному заточению в Ревеле.
Характеристичен для Екатерины следующий случай из начала её царствования. Докладывалось дело о дозволении евреям въезжать в Россию. Новая императрица сказала, что начать царствование указом о свободном въезде евреев было бы плохим средством успокоить умы; признать въезд вредным – невозможно. Тогда сенатор князь Одоевский предложил взглянуть, что написала императрица Елизавета на полях такого же доклада. Екатерина потребовала доклад и прочла: «от врагов Христовых не желаю корыстной прибыли». Обратясь к генерал-прокурору, она сказала: «Я желаю, чтоб это дело было отложено».
Увлечение числа крепостных крестьян посредством громадных раздач фаворитам и сановникам населённых имений, утверждение крепостного права в Малороссии всецело ложатся тёмным пятном на память императрицы. Не следует, однако, упускать из виду, что малоразвитость русского общества сказывалась в то время на каждом шагу. Так, когда Екатерина задумала отменить пытку и предложила эту меру Сенату, сенаторы высказали опасение, что в случае отмены пытки никто, ложась спать, не будет уверен, жив ли он встанет поутру. Поэтому Екатерина, не уничтожая пытки гласно, разослала секретное предписание, чтобы в делах, где употреблялась пытка, судьи основывали свои действия на десятой главе Наказа, в которой пытка осуждена как дело жестокое и крайне глупое. В начале царствования императрицы Екатерины возобновилась попытка создать учреждение, напоминавшее Верховный тайный совет или заменивший его Кабинет, в новой форме, под именем постоянного совета императрицы. Сочинителем проекта был граф Панин. Генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа написал императрице: «Я не знаю, кто составитель этого проекта, но мне кажется, как будто он, под видом защиты монархии, тонким образом более склоняется к аристократическому правлению». Вильбоа был прав; но Екатерина и сама понимала олигархический характер проекта. Она его подписала, но держала под сукном и он никогда не был обнародован. Таким образом, идея Панина о совете из шести постоянных членов осталась одною мечтой; частный совет императрицы всегда состоял из сменяющихся членов. Зная, как переход Петра III на сторону Пруссии раздражил общественное мнение, Екатерина приказала русским генералам соблюдать нейтралитет и этим способствовала прекращению войны.
Внутренние дела государства требовали особенного внимания: более всего поражало отсутствие правосудия. Екатерина по этому поводу выражалась энергично: «лихоимство возросло до такой степени, что едва ли есть самое малое место правительства, в котором бы суд без заражения сей язвы отправлялся; ищет ли кто место – платить; защищается ли кто от клеветы – обороняется деньгами; клевещет ли кто на кого – все хитрые происки свои подкрепляет дарами». Особенно поражена была императрица, узнав, что в пределах нынешней Новгородской губернии брали с крестьян деньгами за приведение их к присяге на верность ей. Такое положение правосудия заставило Екатерину созвать в 1766 г. комиссию для издания Уложения. Этой комиссии императрица вручила Наказ, которым она должна была руководствоваться при составлении Уложения. Наказ был составлен на основании идей Монтескье и Беккарии. Дела польские, возникшая из них первая турецкая война и внутренние смуты приостановили законодательную деятельность Екатерины до 1775 г.
Польские дела вызвали разделы и падение Польши: по первому разделу 1773 г. Россия получила нынешние губернии Могилёвскую, Витебскую, часть Минской, то есть большую часть Белоруссии. Первая турецкая война началась в 1768 г. и кончилась миром в Кучук-Кайнарджи, который был ратифицирован в 1775 г. По этому миру Порта признала независимость крымских и буджакских татар; уступила России Азов, Керчь, Еникале и Кинбурн; открыла русским кораблям свободный ход из Чёрного моря в Средиземное; даровала прощение христианам, принявшим участие в войне; допустила ходатайство России по делам молдавским.
Во время первой турецкой войны в Москве свирепствовала чума, вызвавшая чумной бунт; на востоке России разгорелся ещё более опасный бунт, известный под названием Пугачёвщины. В 1770 г. чума из армии проникла в Малороссию; весною 1771 г. она появилась в Москве; главнокомандующий (по-нынешнему – генерал-губернатор) граф Салтыков оставил город на произвол судьбы. Отставной генерал Еропкин принял на себя добровольно тяжёлую обязанность охранять порядок и предупредительными мерами ослабить чуму. Обыватели не исполняли его предписаний и не только не сжигали одежды и белья с умерших от чумы, но скрывали самую смерть их и хоронили на задворках. Чума усиливалась: в начале лета 1771 г. ежедневно умирало по 400 человек. Народ в ужасе толпился у Варварских ворот перед чудотворной иконой. Зараза от скучивания народа, конечно, усиливалась. Тогдашний московский архиепископ Амвросий,[1] человек просвещённый, приказал снять икону. Немедленно распространился слух, что архиерей заодно с лекарями сговорился морить народ. Обезумевшая от страха невежественная и фанатическая толпа умертвила достойного архипастыря. Пошли слухи, что мятежники готовятся зажечь Москву, истребить лекарей и дворян. Еропкину с несколькими ротами удалось, однако, восстановить спокойствие. В последних числах сентября в Москву прибыл граф Григорий Орлов, тогда самое близкое лицо к Екатерине, но в это время чума уже ослабевала и в октябре прекратилась. От этой чумы в одной Москве погибло 130 000 человек.
Пугачёвский мятеж подняли яицкие казаки, недовольные переменами в их казацком быту. В 1773 г. донской казак Емельян Пугачёв принял имя Петра III и поднял знамя бунта. Екатерина поручила усмирение мятежа Бибикову, который сразу понял сущность дела; важен не Пугачёв, сказал он, важно общее неудовольствие. К яицким казакам и к бунтовавшим крестьянам присоединились башкиры, калмыки, киргизы. Бибиков, распоряжаясь из Казани, двинул со всех сторон отряды в места более опасные; князь Голицын освободил Оренбург, Михельсон – Уфу, Мансуров – Яицкий городок. В начале 1774 г. бунт стал утихать, но Бибиков умер от изнеможения и мятеж разгорелся вновь: Пугачёв овладел Казанью и перебросился на правый берег Волги. Место Бибикова занял граф П. Панин, но не заменил его. Михельсон разбил Пугачёва под Арзамасом и загородил ему путь к Москве. Пугачёв бросился на Юг, взял Пензу, Петровск, Саратов и везде вешал дворян. Из Саратова он двинулся к Царицыну, но был отбит и под Чёрным Яром снова был разбит Михельсоном. Когда к войску прибыл Суворов, самозванец чуть держался и был вскоре выдан своими сообщниками. В январе 1775 г. Пугачёв был казнён в Москве.
С 1775 г. возобновилась законодательная деятельность Екатерины II, вполне, впрочем, и перед тем не прекращавшаяся. Так, в 1768 г. упразднены были коммерческий и дворянский банки и учреждён так называемый ассигнационный, или разменный, банк. В 1775 г. прекращено было существование Запорожской Сечи, и без того клонившейся к падению. В том же 1775 г. начато преобразование провинциального управления. Издано было учреждение для управления губерниями, которое вводилось целых двадцать лет: в 1775 г. оно началось с Тверской губернии и кончилось в 1796 г. учреждением Виленской губернии. Таким образом, реформа провинциального управления, начатая Петром Великим, выведена была Екатериной из хаотического состояния и закончена ею. В 1776 г. она повелела в прошениях слово
К концу первой турецкой войны получил особенно важное значение Потёмкин, стремившийся к великим делам. Вместе со своим сотрудником Безбородко он составил проект, известный под названием греческого. Грандиозность этого проекта – разрушив Оттоманскую Порту, восстановить Греческую империю, на престол которой возвести Константина Павловича – понравилась Екатерине. Противник влияния и планов Потёмкина, граф Н. Панин, воспитатель цесаревича Павла и президент коллегии иностранных дел, чтобы отвлечь императрицу от греческого проекта, поднёс ей в 1780 г. проект вооружённого нейтралитета. Вооружённый нейтралитет имел целью оказать покровительство торговле нейтральных государств во время войны и направлен был против Англии, что было невыгодно для планов Потёмкина. Преследуя свой широкий и бесполезный для России план, Потёмкин подготовил крайне полезное и необходимое для России дело – присоединение Крыма.
В Крыму, с признания его независимости, волновались две партии – русская и турецкая. Их борьба дала повод занять Крым и Кубанскую область. Манифестом 1783 г. объявлено присоединение Крыма и Кубанской области к России. Последний хан Шагин-Гирей отправлен был в Воронеж; Крым переименован в Таврическую губернию; набеги крымцев прекратились. Предполагают, что вследствие набегов крымцев Великая и Малая Россия и часть Польши с XV в. до 1783 г. лишилась от трёх до четырёх миллионов народонаселения: пленников обращали в рабов, пленницы наполняли гаремы или становились, как рабыни, в ряды женской прислуги. В Константинополе у мамелюков кормилицы, няньки были русские. В XVI, XVII и даже в XVIII вв. Венеция и Франция употребляли закованных в кандалы русских рабов, купленных на рынках Леванта, в качестве работников на галерах. Благочестивый Людовик XIV старался только о том, чтобы эти рабы не оставались схизматиками. Присоединение Крыма положило конец позорной торговле русскими рабами. Вслед за тем Ираклий II, царь Грузии, признал протекторат России.
1785 год ознаменован двумя важными законодательными актами:
Враги Потёмкина толковали, не понимая важности приобретения Крыма, что Крым и Новороссия не стоят потраченных на их устройство денег. Тогда Екатерина решила сама осмотреть вновь приобретённый край. Сопровождаемая послами австрийским, английским и французским, с громадной свитой, в 1787 г. она отправилась в путешествие. Архиепископ могилёвский, Георгий Конисский, в Мстиславе встретил её речью, которая славилась современниками как образец красноречия. Весь характер речи определяется её началом: «Оставим астрономам доказывать, что земля около солнца обращается: наше солнце вокруг нас ходит». В Каневе встретил русскую императрицу Станислав Понятовский, король польский; близ Кейдан – австрийский император Иосиф II. Он с Екатериной положил первый камень Екатеринослава, посетил Херсон и осмотрел только что созданный Потёмкиным Черноморский флот. Во время путешествия Иосиф замечал театральность в обстановке, видел, как наскоро сгоняли народ в якобы строящиеся селения; но в Херсоне он увидел настоящее дело – и отдал справедливость Потёмкину.
Вторая турецкая война при Екатерине II ведена была, в союзе в Иосифом II, с 1787 по 1791 г. В 1791 г., 29 декабря, заключён был мир в Яссах. За все победы Россия получила только Очаков да степь между Бугом и Днепром. В то же время шла, с переменным счастьем, война со Швецией, объявленная Густавом III в 1789 г. Она окончилась 3 августа 1790 г. Верельским миром, на основании status quo.
Во время второй турецкой войны произошёл переворот в Польше: 3 мая 1791 г. обнародована была новая конституция, что повело ко второму разделу Польши в 1793 г., а затем и к третьему в 1795 г. По второму разделу Россия получила остальную часть Минской губернии, Волынь и Подолию, по третьему – Гродненское воеводство и Курляндию. В 1796 г., в последнем году царствования Екатерины, граф Валериан Зубов, назначенный главнокомандующим в походе против Персии, покорил Дербент и Баку; успехи его остановлены были смертью императрицы. Последние годы царствования Екатерины II омрачились, с 1790 г., реакционным направлением. Тогда разыгралась французская революция, и с нашей домашней реакцией вступила в союз реакция общеевропейская, иезуитско-олигархическая. Агентом и орудием её был последний любимец Екатерины князь Платон Зубов, вместе с братом, графом Валерианом. Европейской реакции хотелось втянуть Россию в борьбу с революционной Францией – борьбу, чуждую прямым интересам России. Екатерина говорила представителям реакции любезные слова и не давала ни одного солдата. Тогда усилились подкопы под трон её: возобновились обвинения, что она незаконно занимает престол, принадлежащий Павлу Петровичу. Есть основание предполагать, что в 1790 г. готовилась попытка возвести Павла Петровича на престол. С этой попыткой, вероятно, соединена высылка из Петербурга принца Фридриха Вюртембергского. Домашняя реакция тогда же обвиняла императрицу якобы в чрезмерном свободомыслии. Основанием обвинения служило, между прочим, дозволение переводить Вольтера и участие в переводе «Велизария», повести Мармонтеля, которую находили антирелигиозной, ибо в ней не указано различия между добродетелью христианской и языческою.
Екатерина состарилась, прежней отважности и энергии почти не было и следа – и вот, при таких обстоятельствах, в 1790 г. является книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» с проектом освобождения крестьян, как бы выписанным из выпущенных статей её Наказа. Несчастный Радищев был наказан ссылкой в Сибирь. Может быть, эта жестокость была результатом опасения, что исключение из Наказа статей об освобождении крестьян сочтут за лицемерие со стороны Екатерины. В 1792 г. посажен в Шлиссельбург Новиков, столь много послуживший русскому просвещению. Тайным мотивом этой меры были сношения Новикова с Павлом Петровичем. В 1793 г. жестоко потерпел Княжнин за свою трагедию «Вадим». В 1795 г. даже Державин подвергся подозрению в революционном направлении за переложение восьмидесяти одного псалма, озаглавленное «Властителям и Судьям». Так кончилось поднявшее национальный дух просветительное царствование Екатерины Второй, этого
Вс. Н. Иванов
ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
…Пруссия – государство, являющееся с давних времён носителем милитаризма в Германии, – фактически перестала существовать.
Глава первая
ФЛЕЙТА КОРОЛЯ
На лужайки парка Сан-Суси[3] падал крупный снег, покрывал перспективные, на версальский манер, дорожки, деревья, стриженные, как шары, кубы и пирамиды, боскеты, гроты Нептуна и Дружбы, фонтаны, руины на холме, китайский дом, римские бани. Шапками снег лежал на каменных столбах, между ними – чугунные узоры решёток. Снегом были покрыты и крыши Нового замка, завитки стиля рококо над полуциркулями окон. Снег висел ровной сеткой, сквозь него чернели большие липы, на них сидели вороны. Замок был отстроен в два этажа, широкий, с просторными залами, с круглыми ротондами, с наборными полами, в которых отражалась фигурная мебель под обивкой цветного штофа, с библиотекой, с картинной галереей.
К этому времени немцы давно перестали строить старые немецкие замки, рыцарские гнёзда – с толстыми башнями и стенами. С подъёмными мостами через глубокие рвы. С огромными закопчёнными залами, где в каминах горели когда-то целиком деревья, где можно было жарить баранов, даже быков… Ещё стояли такие замки в древних славянских местах[4] – Колобреге, в Штеттине, в Старграде, их строили рыцари Тевтонского ордена, рыцари-крестоносцы, когда они, разбитые арабами в Палестине, кинулись сюда, на Восток, в мирные богатые славянские земли, неся с собой насилие, пожары, кровь, слёзы и христианство. В этих замках жили белокурые голубоглазые разбойники, пировали тут, выезжали отсюда на охоту, железной рукой правили отсюда рабами-крестьянами. Их потомки строились и жили совсем по-другому – на французский манер.
В угловой круглой комнате на высоком пюпитре и на белом клавесине горели свечи у нот, флейта короля Фридриха[5] переливно высвистывала мелодии Генделя. От свеч разноцветно мерцал хрусталь в подвесках на жирандолях, на столах, в бра на стенах, у люстры на потолке, и алели две розы в пудреной причёске баронессы фон Вальгоф: она аккомпанировала королю.
Ястребиный нос короля свис над оголовьем флейты из белой кости, рот растянулся над амбушюром,[6] стал ещё язвительнее, четырёхугольный носок правого ботфорта крепко отбивал такт, а серые глаза смотрели в окно на падающий снег.
И тогда, четырнадцать лет тому назад, вот так же шёл такой же крупный снег, крыл экзерцир плац перед старым Потсдамским замком, пухло ложился на треугольные шляпы, на голубые мундиры огромных померанских гренадер, что, циркулем расставив ноги, стыли во фрунте.
В зале замка, перед невысоким окном, тоже широко расставив ноги, стоял его отец, король Фридрих Вильгельм[7] – большой, сутулый, широкоплечий, с двойным пивным затылком, в голубом мундире. Справа и слева молчала свита – синие, зелёные, малиновые, голубые кафтаны, а дамы в широких робронах[8] испуганно жались друг к другу.
Он сам, наследный тогда принц Фридрих, стоял за отцом чуть слева, слышал, как от отца пахнет пивом, табаком, суконной пылью. В окне чернел эшафот, на нём плаха, и мейстер Тимм, палач из Нюрнберга, пальцем у уха пробовал звон стального топора.
Дамские платья зашелестели в движении:
– Ведут!
Бурей грохотали барабаны. По фрунту гренадер, между трёх рослых великанов солдат, субтильный, маленький, прошёл лейтенант Катте, твёрдо взошёл на эшафот. Господин тайный советник Шурц, худой и высокий, снял с головы чёрную шляпу, поднял правую руку в кружевной манжете. Барабаны смолкли, сквозь стёкла донёсся гнусаво голос советника:
«…сей Катте… смуту в королевстве… Измена. Подбивал к побегу из родительского дома его высочество наследного принца Фридриха… Соблазн юной души…»
Принц за отцом стоял вытянувшись, как и отец, хотя и был лишён права носить военную форму. От чёрного бархата кафтана молодое его лицо было бледно, от переживаний ястребиный нос ещё больше заострился, серые глаза округлились. Не лейтенанта Катте казнили! – это казнили его самого, наследного принца Фридриха, – вот так, как в детстве за его, принцевы, шалости секли его сверстников – детей.
Палач портновскими ножницами срезал ворот у кафтана лейтенанта, пудреный тупей[9] над тонкой шеей, нагнул лейтенанта сильной рукой своей на плаху. Принц Фридрих не выдержал. Он бросился к окну, мимо отца-короля, стуча в стёкла обеими руками, кричал:
– Прости! Прости!
Катте выпрямился и преданно взглянул в окно.
– Вы не виноваты! – слабо донеслось оттуда.
– Принц, назад! – загремел бас короля. – На ваше место. Драхенфельс, возьмите его!
Шатаясь, Фридрих отошёл назад. Катте снова нагнулся, жалостно взглядывая в последний раз на окна, мейстер Тимм взмахнул топором. Голова отскочила, белый снег задымился кровью. Принц мягким мешком упал в обморок на руки синего кафтана.
Очнулся он оттого, что к его носу поднесли нюхательную соль. Над ним стоял грузный Фридрих Вильгельм.
Король и отец!
– Принц! – говорил он гулким басом, оловянными глазами упёршись в лицо сына. – Принц! Вот пример для вас! Так король и закон карают изменника, которому вы попустительствовали. Несчастный молодой человек – вы своенравная дурная голова! Вы не любите ничего, что делаю я, ваш отец! В вас нет ничего человеческого… Вы стыдитесь ездить верхом! Стрелять! Я прямо говорю – мне не надобно такого бабня! Вы не умеете разговаривать с людьми. Вы не популярны… И я предупреждаю вас: если вы не оставите ваших вредных мыслей – вы будете лишены права наследования! Вас постигнет такая же участь…
Круглые глаза принца неожиданно твёрдо посмотрели в глаза короля.
– Принц, вы немедленно отправитесь в распоряжение нашего советника Тугендюнга. Под его руководством извольте изучать сельское хозяйство и военное дело…
«А мальчишка неплохо держится!» – отметил король про себя и закончил:
– Мой сын! Всё дальнейшее зависит только от вас, от вашего поведения, от вашего благоразумия! Требую успехов!
…Иволгой свистела флейта, квадратный носок ботфорта рубил такт.
– Его величество и Генделя играет так, словно командует разводом! – шепнул первый министр граф Подевильс, высокий, длинный, наклоняясь к соседу в синем с серебром кафтане. – Фриц сегодня не в духе…
– О месье, – задрал тот вверх досиня выбритый подбородок. – Сегодня – его день траура! В этот день его величество излечился от увлечения Францией… Как раз сегодня Катте отрубили голову. Остались, правда, разве ещё французские философы, но это уже не опасно… Хе-хе!
Флейта оборвалась, король язвительно смотрел круглыми глазами на белый парик баронессы, на его розаны, та прекратила музыку на полутакте.
– Мадам! Если вы так же плохо держите такт и в любви, то не поздравляю вас! Играем сначала…
Снова засвистела флейта. И снова понеслись облаками обрывки мыслей в голове короля.
«Какая глупость был этот побег! Дерзкие были мы мальчишки! Отец был прав… Какой урок задал он мне тогда!»
Прусский король снова увидал своего покойного отца-короля за некрашеным деревянным столом, на который извергала пену только что поданная гренадером глиняная кружка с пивом. Синий дым валил из его длинной трубки, красное лицо в пудреном парике смотрело сурово, словно отец-король сейчас схватит палку, опять начнёт драться…
– Поймите, мой сын! – говорил король-отец. – Кто я таков сейчас? Я нищий. Я тень! Захудалый мелкий князёк… А могущество московитов несомненно: Пусть они азиаты, варвары, но Пётр разбил же Карла Двенадцатого! Самого Карла! Он гонял этого воина по всей Европе. Пётр мог бы, как скиф, захватить всю Европу. Его солдаты стояли в Голштинии, в Мекленбурге, в Силезии. В Померании. В Дании. Европа дрожала перед Петром, пусть и ненавидела его. Но для меня Пётр Великий был и наставником, и другом. Я первый признал его императором, – хорошо, пусть он будет император! А я кто? По-прежнему князёк «циппель-цербстский», один из сотен таких же нищих германских князьков… Этому состоянию нужно было положить конец, и для этого я все десятки лет моего правления копил силу. Потихоньку. Не воевал. Пусть все дерутся кругом – но мы, пруссаки, мы не воевали! Все кругом теряли силы, и потому мы становились сильнее. Да, я «фельдфебель» – так меня зовут… Но я сколотил моё войско, пусть и палкой. Я смело говорю, что солдат должен бояться палки своего капрала больше, чем пули неприятеля – это самое главное! Я учил мою армию по шведскому образцу. У меня сто тысяч солдат… И каких солдат! Великанов! Их все боятся. Зато у меня построено тридцать крепостей… У меня полные цейхгаузы всякого добра… Снаряжения. Вооружения. Всё это для вас, принц! Вам будет с чего начать ваше царствование…
Тут король-отец пригнулся к самой столешнице и толстым пальцем снял нагар с сальной свечки.
– И помните, сын мой, одно: держитесь за Москву! Держитесь за Москву, как репейник держится за хвост собаки… Москва – сила, Москва вывезет Пруссию. Только одна Москва в состоянии помешать нашим планам. Вся наша сила, всё будущее в доверии Москвы: Россия велика, богата, могуча. Что такое Европа? Это разодранное наследие Карла Великого… Лоскутное одеяло – из княжеств, герцогств, королевств… Её нужно объединить, но её объединит только тот, кому позволит это новая Россия, наследие Петра Великого… Все мы – пигмеи, а Пётр был великан. Но у нас другая дорога. Когда будете королём, сын мой, ведите себя терпеливо, прикровенно… Не унижайтесь, о нет! Но и не задирайте носа. Выжидайте от случая к случаю, но и вместе с тем подталкивайте судьбу плечом, когда это можно. Прежде всего следите за Россией – другие времена теперь. Теперь мы не можем идти на Восток открыто, громыхая латами и щитами, как шли на Восток наши предки – тевтонские рыцари… Нужно действовать по-иному. Умом, а не только силой. Мы должны обогнать австрийского короля, который думает, что он действительно император Священной Римской империи, император Германии. Его апостолическое величество! Ха-ха-ха! Какая чепуха!
Король хлебнул из кружки, обсосал пену с губ.
– Нам, нашей Пруссии, нужна прежде всего своя земля. Свои люди! И много земли, и много людей… Это всё есть на Востоке! Всё это у нас забрала Польша. Немцы должны разделить Польшу, отобрать у неё всё, что она отобрала у нас. Это – главное. Это нам завещал ваш дед! Ощипать её, как капусту, листок за листком. Мы окрепнем на этих землях за Одером! Мы будем хорошими хозяевами на польских землях… И тогда – Германия наша!
Этих отцовских слов никогда не забывал он, король Фридрих II, и теперь они звучали в аккомпанемент клавесина в низких нотах в левой руке, которые сопровождали извивную мелодию флейты короля.
Король-отец вскоре же – в мае 1740 года – умер, и от его постели медленно отошёл его сын.
Король Фридрих II.
«Все прочь! Я больше не поэт! Я больше не философ! Я только служу Пруссии! Прочь стихи, прочь концерты!» – так записал он в своём дневнике в ту ночь.
И в первый день своего правления, в первом же указе он приказал увеличить прусскую армию на шестнадцать батальонов и пять эскадронов.
Через год молодой король Фридрих II без объявления войны врывается и захватывает Силезию у Австрии. Протесты прокатились по Европе: какие основания? по какому праву? Основания? Это пустяк! Прусский король Фридрих II говорил, что «если вам нравится чужая провинция – и вы имеете достаточно сил – занимайте её немедленно. Как только вы это сделаете – вы всегда найдёте юристов, которые докажут, что вы имели право на занятую территорию». Европа была в замешательстве: ей никак не нужна была сильная Пруссия. Но Фридрих II рассчитал правильно: сильных армий у этих многочисленных крохотных разрозненных государств не было, и чтобы собрать союзные силы – требовалось много времени: улаживать разноречивые интересы – трудное дело! Главная противница короля Прусского – Австрия – в этот момент оказалась в одиночестве, без России: как раз 25 ноября этого года Елизавета Петровна удачным заговором сбросила с престола сторонницу Австрии «правительницу» Анну Леопольдовну, которая правила Россией за своего сына-»младенца» – императора Иоанна Антоновича. Всё вышло очень удачно для короля Прусского и было немедленно учтено и использовано им. Позднее обнаружились ещё обстоятельства, которые тоже благоприятствовали его планам. Король Прусский, во-первых; был уверен, что Елизавета Петровна не справится с новой своей ролью. «По своим сибаритским наклонностям, – писал Фридрих II, – новая императрица скоро потеряет из виду и Петербург, и саму Европу!» Во-вторых, Елизавета немедленно выписала из Голштинии в качестве наследника русского престола своего племянника Петра Ульриха, принца Голштинского, который приходился внуком Петру Первому по его дочери Анне Петровне.
А в-третьих, теперь королю удаётся план – экстренно командировать в невесты этому немецкому принцу, ставшему русским великим князем и наследником, Софию, принцессу Ангальт-Цербстскую, что ещё больше подкрепит немецкое влияние в Петербурге. И сегодня король ждёт визита к нему её матери герцогини Иоганны Елизаветы – он обещал её принять, ему наконец просто необходимо её принять. Она может оказать Пруссии существенные услуги в Петербурге!
– Его величество выглядит сегодня очень озабоченным! – прошептал придворный в зелёном кафтане вверх, в высокое ухо министра Подевильса.
Тот в ответ неопределённо качнул головой. «Ещё бы, – подумал министр, – эти семейные дела поважней любой войны».
И продолжал внимательно слушать музыку.
Камер-лакей, скользнув в угловую залу, остановился у белой с золотом двери. Король взглянул вопросительно в его сторону, опустил флейту. Аккомпанемент смолк.
– Ваше величество, графиня Рейнбек! – доложил камер-лакей.
– Рейнбек? Рейнбек? – громко спрашивал король. – Не помню. Что за дама? Почему? А?
И посмотрел на первого министра.
– Ваше величество, – прошептал тот, согнувшись вперегиб, – вы же изволили приказать немедленно принять её сиятельство.
– А! Теперь понимаю. Помню! – Король повернулся на одной ноге. – О! Это другое дело! Значит, эта старая карга таки пожаловала к нам! Отлично!
Он подошёл к окну, искоса заглянул в направлении подъезда. Там, занесённая снегом, стояла высокая старая коляска.
– Ха! Это её возок? В таких ещё наши предки тевтоны кочевали со своими детьми и имуществом. Хха-ха-ха! Во всяком же случае – и графиня кочует на новые места. Ха-ха!
Кто-то почтительно хихикнул. Король обернулся на смельчака.
– Что значит этот смех? Кто смеётся? Кто смеет смеяться? Тевтоны идут на завоевание мира. Ми-и-ра, милостивый государь мой! Мы завоёвываем его не только солдатами… То, что делает король Прусский, не должно вызывать ничьего смеха!
И, высоко подняв голову, он бросил лакею:
– Я приму графиню в кабинете!
Полный, низенький, шустрый король вышел из залы, гордо осматривая спины склонённых в поклоне придворных и громко стуча каблуками.
Глава вторая
ЭСТАФЕТА КОРОЛЯ
В узкой гавани города Штеттина, провонявшей селёдкой да треской, волны трясут рыбачьи посудины. На горе, над стенами – колокольня, и оттуда то и дело падает уныло чугунный звон – бамм! бамм! Тесные улицы города в этот день Нового года заваливает снег. По улице Домштрассе под номером 761 – высокий дом тёмного камня, в доме – квартиры командира 8-го Ангальт-Цербстского полка прусской службы генерал-майора герцога Христиана Августа Ангальт-Цербстского.
Да разве такой жизни ждала себе его супруга Иоганна Елизавета? Кто же не знает, что её брат герцог Карл Август был когда-то женихом Елизаветы Петровны, императрицы Российской, да умер от оспы… А не умри он – сидел бы теперь, может быть, в Петербурге императором, а с ним жила бы там и Иоганна Елизавета, его сестра… Вот горе какое!
Бамм! Бамм! – гремит колокол, с моря встаёт метель, гонит рыбачьи лодки в гавань… Бамм!
В тёмной низкой зале после новогодней обедни собрался весь «двор» герцога. Герцогиня Иоганна Елизавета – чёрная, худищая – нахохленной птицей сидит в кресле с высокой спинкой, под ногами – шитая подушка, золотые кисти отсвечивают… На скамеечке у её ног старшая четырнадцатилетняя дочь София – Фике, черноволосая, розовощёкая девочка с блестящими глазками. Герцогиня вяжет крючком длинный кошелёк – она его вышьет бисером и подарит кому-нибудь из многочисленных родичей. Дёшево и мило…
Кругом толпятся французы – мадам Кардель – старая воспитательница Фике, проповедник Пэрар, учитель чистописания Лоран, танцмейстер Пеко. Французы улыбаются, жестикулируют, немцы, напротив, очень серьёзны. Потирая зябко руки, вошёл пастор Дове – бледный, взволнованный сказанной им проповедью. Его большие глаза ещё до сих пор полны пафосом и улыбаются дружеской слабой улыбкой профессору Вагнеру.
– Господин пастор, ваша проповедь сегодня превосходна, – говорит в ответ на улыбку профессор Вагнер. – Да, да…
Учитель музыки Рэлиг из Цербста наготове и стоит у клавесина – может быть, придётся играть…
Сам герцог, командир прусского полка, в голубом мундире, в высоких ботфортах, сидит за круглым столом и уж конечно тянет пиво с тремя своими офицерами…
– Хха-ха-ха! – громко хохочет он. – Хха-ха-ха!
Фике вытягивает тоненькую шейку в сторону весёлой компании, но герцогиня опускает на дочь свои тёмные, обведённые синевой глаза:
– Фике! Ах, Фике! Сиди же прилично! Ты совсем стала мальчишкой! Ты носишься по улицам! И всё эта бедность! Ах, бедность! Ну, какая же ты принцесса!
– Мадам, – густым голосом говорит мадам Кардель, – Фике достаточно видит свет. Когда она бывала с вами во дворце в Берлине, то вела себя отменно.
И Фике теперь сидит совсем, совсем смирно. Обоими кулачками она подпёрла своё симпатичное личико и смотрит, как в люстре горит в хрустале розовый огонёк… Почему-то ей кажется, что её ждёт тоже что-то такое же красивое, что-то розовое, как этот огонёк… О, она смелая девочка, у неё тёмные волосы и чудная розовая кожа блондинки. Ей смешны эти постоянные слёзы и ахи матери…
– Хха-ха-ха! – снова хохочет герцог. Толстый, рослый, румяный – он развалился в кресле: он хохочет своей же остроте. Сегодня Новый год… Надо веселиться. За ним хохочут и его офицеры…
Иоганна Елизавета выдвигает вперёд полную нижнюю губку:
– Как они грубы! О, эти мужчины! Кружка пива, водка – и они счастливы. Солдаты! Только солдаты! Но что же теперь делается в Петербурге?.. Брюммер обещался писать и молчит…
– Мамочка, да чего же вы ждёте от этого лощёного господина?
– Фике, ты не понимаешь! Ведь это письмо будет из Петербурга! Мой бедный брат, правда, умер, его брак расстроился! Но ведь наш Пётр Ульрих – наследник русского престола… Внук Петра Великого. Твой двоюродный братец… Твой кузен! Императрица Елизавета благосклонно относится к тебе, она очень любит европейцев. Образованных. Воспитанных. Ах, какая это великолепная страна – Россия! Какая богатая! А что мы с мужем? Бедняки… Нам приходится таскаться с места на место. По полям сражений… То в Голландии, то в Испании. То на острове Рюгене… Ужасно! Жить в трактирах. Любезно говорить с пьяными офицерами. Невыносимо! Я же не герцогиня. Нет, нет, я просто мать-командирша!
Герцогиня прижала к носу скомканный платочек, скорбно смотрела из-за него на дочку и вдруг всплеснула руками.
– Ведь императрица России Елизавета – это же наша тётка Эльза! Моя невестка! Царствует в России. Весёлая. Добрая! У неё, говорят, трон золотой!.. Ах, ах! У неё бриллианты на башмаках! Ах, ах! Её двор в Петербурге роскошнее Версаля. А какие войска у тётки Эльзы… Такими солдатами можно завоевать весь мир! А вельможи! Красавец к красавцу… Они получают в подарок от государыни по тысяче рабов… По сто тысяч червонцами. Собольи шубы. Ордена с бриллиантами. Золотые табакерки. В Петербурге живёт кузен Петер… Там живут сотни немцев. Там дядя Людвиг! Там Брюммер… Барон Корф[10]… Это все же наши люди. Там граф Шембелен-Бирндорф… И ты, кузина наследника могла бы быть тоже там. Это положительно необходимо!
Фриц, старый лакей, вошёл неслышно в залу, натягивая нитяные перчатки, доложил в восковое ухо герцогини:
– Эстафета! Экстренно!
– Ваша светлость! – вскочила с места герцогиня, обращаясь у мужу. – Ваша светлость! Благоволите пройти в кабинет…
«Неужели! – думала она. – Неужели!»
В кабинете герцога на полированном столе отразились канделябры с грифонами. Герцог едва успел опуститься в кресло и принять величественный вид, как в дверь шагнул румяный молодой офицер. Он только что сбросил плащ, и снег оставил ещё мокрые пятна на его плечах и груди:
– От его величества короля!
Герцог встал, щёлкнул каблуками, вытянулся, принял синий пакет за пятью печатями. Жена встала за его плечом.
– Какова дорога? – нарочито бодрым голосом спросил герцог.
– Собачья, ваша светлость! Не пришлось спать! Гнали как на крыльях!
– Благодарю! – сказал герцог и протянул мясистую руку с перстнем. – Добрая кружка вина доброму офицеру будет как раз впору. Хха-ха!
Отсалютовав, офицер вышел.
– К чему эта фамильярность с подчинённым? – шипела герцогиня, выхватывая пакет у мужа. – Удивительно!
– Я должен думать о том, чтобы мои подчинённые любили меня! – говорил герцог, следя, как жена ловко вскрывала плотную бумагу.
Поделиться книгой: