Пятница, тринадцатое

— Вот так и передайте. Если я чего захочу, так это, считай, уже сбылось, — гордо заявил Егор и, подняв голову, направился к мини-маркету, расположенному в ста метрах от главных ворот пансионата.

В самом санатории «Отрада» спиртное не продавали, разве что в нашем строении — в баре, расположенном в столовой, и этой привилегией могли пользоваться лишь жильцы первого корпуса.

Остальной контингент отдыхающих вынужден был довольствоваться не столь уж разнообразным ассортиментом коммерческого ларька, переделанного недавно под скромных размеров магазинчик.

Глядя на нетвердую походку Егора, я покачала головой, — в городе, что ли, ему не пилось? Стоило ли тащиться сюда, чтобы продолжать квасить «на природе»? — и направилась к себе в корпус.

На веранде первого этажа сидел в кресле-качалке Капустин и читал газету.

— Евгения Максимовна! Вас просили зайти к поварам и просмотреть меню, — завидев меня, оторвался от своего занятия Капустин.

— Это еще зачем?

— Ну, у них с сегодняшнего дня новый порядок. Теперь вы можете выбрать себе еду по индивидуальному заказу, — пояснил он, — иначе вам будут подавать так называемое дежурное блюдо.

— Вот как? Очень мило, — откликнулась я. — Сервис может совершенствоваться бесконечно, так же, как человеческая природа.

— Эту практику решили ввести по очень простой причине, — опустил газету Максим. — Несчастные повара устали от скандалов моего соседа по этажу.

— Ах вот оно что! — улыбнулась я. — Ладно, до обеда я к ним заскочу.

Визит к поварам занял минут двадцать. Я спустилась в цокольное помещение, где «люди в белых халатах» предложили мне выбор из десяти блюд — на весь срок пребывания. Собственно, хитрость была невелика — определенное на десять дней меню просто перетасовали.

Я сказала, что в принципе мне безразличен порядок и что качество еды меня вполне устраивает, за что и получила в подарок благодарную улыбку.

Поднимаясь к себе, я застала на своем этаже Дору Капустину и Антонину Меньшикову.

Дамы сидели в холле в глубоких кожаных креслах и покуривали сигареты, мирно беседуя. Пока я шла к номеру, до меня долетели несколько фраз из их неторопливого тихого разговора:

— Видите ли, Дора, я могла бы кое-что вам рассказать, но, право же, не знаю, стоит ли затевать эту беседу, — говорила Меньшикова, глядя не на свою собеседницу, а куда-то в окно.

— Не могу вам ничего посоветовать по этому поводу, — так же тихо отвечала ей Дора.

— Жизнь сейчас очень трудная, — продолжала Меньшикова, стряхивая длинный столбик пепла в керамический горшочек на журнальном столике. — А для нас, женщин, она трудна вдвойне. И подчас вместо того, чтобы поддерживать нас на этом пути, наши избранники ведут себя по отношению к нам не очень честно.

— Которого из своих избранников вы имеете в виду? — ехидно спросила Дора.

— Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, — пристально посмотрела на Дору Меньшикова. — То, что я могу вам рассказать, вряд ли сделает вашу жизнь счастливее. Но правда, как бы она ни была горька, — всегда лучше, чем приятная ложь.

Я кивнула беседующим дамам и, повернув за угол по коридору, вошла в свой номер. Приняв душ, я взяла со стола кипятильник и начала греть воду для растворимого кофе.

Дверь я не захлопнула, так что она чуть приоткрылась, и мне было явственно слышно окончание их разговора, пока я колдовала с сыпучим «Нескафе».

Я как бы и не подслушивала их, просто слова сами собой залетали мне в уши и без всякого участия и усилия с моей стороны фиксировались в сознании. Меня этот звуковой фон слегка раздражал, но я не могла подойти к двери и захлопнуть ее, так как вода должна была закипеть с минуты на минуту, — а вернее, с секунды на секунду, — и я рисковала залить стол кипятком.

Вины моей тут не просматривалось ни с какого бока. Посудите сами — кто же велел этим дамочкам беседовать именно возле моей двери на моем этаже? Шли бы на второй, там бы и откровенничали сколько влезет. Или прогулялись бы по дорожкам санатория. Хоть по периметру, хоть по диагонали.

— То, что вы мне сейчас рассказали, — чуть громче, чем раньше, говорила Дора, — меня не волнует ни в малейшей степени.

— Позвольте вам не поверить, — возражала Меньшикова. — Вы просто притворяетесь.

Тональность беседы, пока я плескалась под теплыми струями воды, то доводя их почти до кипятка, то резко вырубая горячую воду, претерпела существенные изменения. Дора говорила гораздо увереннее и была вроде бы даже весела и настроена на ироничный лад. А вот Меньшикова была явно раздражена и пыталась на чем-то настаивать.

— Думайте что хотите, это ваши проблемы, — отвечала ей Дора. — Как бы там ни было, наш разговор закончен. Хотя нет, напоследок я дам вам хороший совет. Как-никак, вы все же намеревались мне помочь. Так вот — не теряйте времени понапрасну. Ваш ухажер с погонами — это совсем не то, что вам нужно. Переключитесь лучше на профессора, это я вам говорю.

Последовала пауза.

— Вы хотите сказать… — медленно начала Антонина Меньшикова.

— Только то, что я вам сказала, — поднялась с дивана Дора. — И хватит об этом.

По коридору послышались шаги, и голос Капустиной прозвучал уже на расстоянии:

— Пойду к мужу, посмотрю, как он там. А вы дерзайте, голубушка. Бизнес есть бизнес.

И каблучки застучали по ступеням. Я слышала, как Меньшикова дважды глубоко затянулась и, резко выдохнув табачный дым — до меня даже долетел его запах, — затушила сигарету.

Я полностью переключилась на свой кофе и, включив телевизор, просмотрела краткую сводку новостей по первому каналу и местные новости по телетексту. Как я и думала, ничего особенного ни в мире, ни в моей губернии не произошло.

Обычно, когда человек надолго выключается из привычной обстановки, ему начинает казаться, что за время его отсутствия произошли какие-то грандиозные перемены. Ну, например, он пробыл неделю в Объединенных Эмиратах, плавал в заливе, катался на верблюде, завел роман, шатался по базарам — масса событий и впечатлений. Возвращается — а дома то же самое, как будто он никуда и не уезжал. Внутри себя он разогнался на продолжение приключений на своей территории — ан нет, фигушки, и приходится срочно перестраивать жизненный ритм.

Время между тем приближалось к обеду, и я переоделась, выбрав из не столь уж разнообразного гардероба длинное платье с серым цветочным орнаментом — к нему хорошо подходила серебряная цепочка, которую я непременно хотела сегодня надеть.

Зеркало в стенном шкафу послушно отразило привлекательную женщину, которая оценивающе осматривала свою фигуру, поворачиваясь к амальгаме то боком, то спиной, рискуя вывернуть шею.

Платье сидело отлично, складки лежали там, где им и положено лежать, а вдобавок к цепочке был присовокуплен еще и тоненький браслет.

Удовлетворенная увиденным, я поправила прическу и спустилась на веранду с намерением прогуляться возле корпуса — до обеда оставался еще час с небольшим, и хотелось немного размяться.

Капустин по-прежнему продолжал сидеть в своем кресле, теперь изучая «Деловой мир». Рядом с ним сидела Дора вместе с сыном, который нервно листал подшивку комиксов, взятую в библиотеке.

Тут же, на другом конце веранды, прогуливалась Антонина Платоновна, куря одну сигарету за другой и заполняя пепельницу смятыми окурками.

Внезапно раздался шум подъезжающего автомобиля. Обычно на территории пансионата стоит тишина и машины почти не передвигаются, за исключением служебных автобусиков, подвозящих питание.

Но для подкатившего мотора было сделано исключение из правил. Я видела, как к воротам медленно подрулил девятьсот шестидесятый «Вольво» с затемненными стеклами. Его, само собой, остановили у импровизированного шлагбаума, и после недолгих переговоров машине разрешили-таки въехать на территорию «Отрады».

Машинка, что и говорить, выглядела зловеще. Огромное ее туловище медленно-медленно продвигалось по центральной аллее, задевая боками розовые кусты. И направлялся этот блестящий темным металлом крокодил именно к нашему первому корпусу.

Красота этого «средства передвижения» (оно же — несомненная роскошь) была довольно противоречивой. С одной стороны — дизайн и свидетельство материального благополучия ее владельца вызывали естественное уважение. С другой — понятного рода страх.

На центральных улицах Москвы, да и нашего областного центра такое четырехколесное диво не привлекло бы особого внимания. Но в районе, да еще на территории пансионата, да еще и в виде исключения из правил… Попробовал бы въехать сюда какой-нибудь «Запорожец»!

Я увидела, как мгновенно побледнело лицо Максима Капустина, когда он увидел этот автомобиль. Газета едва не выпала из его рук, кулаки непроизвольно сжались и побелели от напряжения.

— Черт возьми! — бессильно процедил он сквозь сжатые зубы. — О боже, нет! Только не это! Дора, ты видишь, что творится?!

— Что? — подняла глаза Дора. — Ах это… Должно быть, за тобой. Ну что же, сам виноват, голубчик, я тебя предупреждала…

— Замолчи, — резко оборвал ее Максим. — Не хватало еще твоих поучений.

Дора скривила рот и пожала плечами. Посмотрев на часы, она еще раз взглянула на автомобиль и, поднявшись с кресла, велела Вячику никуда не отлучаться и сидеть тут, пока не позовут обедать. Сама же она вошла в корпус и стала быстро подниматься по лестнице.

Глядя на аккуратно притормозившую возле центрального входа в наш корпус машину, я подумала о том, что отражение уровня комфорта в современном массовом искусстве отстает от жизни.

Еще не так давно столь горячо любимая нашим губернатором Вика Цыганова (прошу понять меня правильно — горячо любимая исключительно как певица) возглашала со сцены нашей филармонии куплеты своего хита, переработанного из народной песни: «Цыгане любят „Вольвы“, да „Вольвы“ не простые! Цыгане любят „Вольвы“ девятьсот сороковые!»

Уже давным-давно проехали, Вика! Теперь у нас девятьсот шестидесятые в ходу! Так что нужно спешно перестраиваться, а то лучше позвонить в Швецию, узнать, какая модель в ближайшее время должна сойти с конвейера, да и вставить ее в новую песенку.

Луч солнца весело играл на эмблеме фирмы — темной надписи в эллипсе на фоне нескольких вертикальных полосок и двух диагональных.

«Вольво», — подумала я, — а ведь это что-то по-латыни. А ну-ка, Женя, давай вспоминай, чему тебя учили в «ворошиловке».

Закрытые московские спецвузы давали хорошее образование, и я быстро припомнила, что «Вольво» в переводе с языка древних римлян обозначает «я верчусь». А еще слегка поднапрягшись, даже смогла восстановить в своей памяти страничку из учебника по страноведению, где было сказано, что раньше на эмблеме «Вольво» присутствовал еще и круг со стрелой — как бы знак мужского начала, планеты Марс и, одновременно, символ железа — шведской сталелитейной промышленности.

Забавно, что в детстве, которое я провела во Владивостоке, я, в отличие от своих ровесников в других городах Союза, могла свободно различать «Тойоты» и «Ниссаны», колесившие по Приморью, в то время как в прочих областных центрах встречались разве что «Шкоды» да «Татры». А теперь ребятишки навскидку определят фирму иномарки со ста метров, и в диковинку им уже не «Мерседесы» и «Фольксвагены», а разве что четыреста двенадцатые «Москвичи»…

Глаза Максима Капустина с ненавистью смотрели на выходящих из автомобиля людей.

Их было двое — квадратный широкоплечий бугай с золотой цепью на шее и столь же неизменной золотой печаткой с алмазиком на мизинце; следом за ним из машины вылез мордоворот в костюме, тщательно двигающий челюстями, как на рекламе жевательной резинки.

Характерная выпуклость под мышкой человека в костюме не оставляла сомнений — там находится кобура с огнестрельным оружием.

Эта парочка, оставив дверцу автомобиля незапертой, — что было совершенно естественно, хотела бы я посмотреть на дурака, который рискнет угонять такой автомобиль, — медленно направилась к веранде.

Увалень с золотым ошейником выглядел очень озабоченным, и забота его была явно не из приятных — он направлялся прямиком к Капустину, и его лицо не выражало ничего хорошего для Максима. Охранник четко следовал за ним по пятам, то и дело озираясь по сторонам.

Капустин продолжал сидеть на своем кресле, тяжело дыша. Наконец он поднялся и, велев Вячику никуда не уходить, сам направился к приехавшим.

— Пришлось тебя побеспокоить, — процедил обрамленный цепью бугай, не подавая руки Максиму. — Сам понимаешь, ждать мы не можем. Так что поговорить надо. Найдется минутка?

— Ну, пошли, — коротко бросил Капустин и, обреченно махнув рукой, направился вместе с «гостями» куда-то в сторону леса.

Поникший Максим шагал, заметно сутулясь, и был явно не в своей тарелке. За ним, засунув руки в карманы, шел главный «гость», а замыкал шествие охранник, не перестававший жевать резинку и вертеть головой.

— Вот как жизнь поворачивается, — проговорила Меньшикова, гася очередную сигарету и с интересом глядя вслед удаляющейся троице. — Что ж, каждому свое. Лови день, как говорили древние!

С этими словами она решительно подошла к номеру профессора. Сосредоточившись, постучала, приложила ухо к панели и, проговорив «можно?», резко распахнула дверь и вошла внутрь.

Оставив Вячика Капустина сидеть на пустой веранде и перелистывать очередной комикс в ожидании возвращения папы или мамы, я решила снова подняться к себе в номер — стоять здесь и смотреть на «Вольво» было как-то неуютно. Слишком уж не гармонировал этот автомобиль со спокойной и размеренной жизнью пансионата.

Когда я поднималась по лестнице, то на втором этаже из-за двери номера Погодиных явственно раздавались чьи-то стоны. Стоны, надо сказать, вызванные не болью, а наслаждением.

Мне показалось, что я различаю в этом голосе какие-то знакомые интонации. Неужели это Дора? И в то время, как к ее мужу приехали какие-то подозрительные типы на навороченной тачке?

А Артем? Тоже хорош гусь! Пока его супруга поправляет здоровье в лечебном корпусе, он развлекается с женой соседа.

Кстати, а в прошлый раз не эти же самые голоса я слышала, когда не застала Дору у нее в номере? Да-да, ведь в то время Максим с сыном мирно плавали на лодочке по озеру, а Вера Погодина еще не приехала.

Что ж, курортный роман есть курортный роман. По мне, так скучно, а кому-то, наверное, очень даже нравится. Как говорится, о вкусах не спорят: кому мил арбуз, а кому и свиной хрящик…

Ну конечно, это была Дора!

Когда я, накинув короткую шаль, вышла на балкон покурить, то на расположенной как раз подо мной лоджии эта парочка сидела на полу и отдыхала после бурной любви — я видела только вытянутые ноги Доры с Артемом, и до меня явственно доносились их утомленные голоса.

— А ты уверена, что твой не придет? — вяло спрашивал Артем.

— На все сто, — спокойно отвечала Дора. — Да если бы и пришел — велика беда?

— Ну да, ведь мы же в моем номере, — хлопнул себя по лбу Артем.

— Так что беспокоиться надо тебе, — со смехом говорила ему Дора.

— Мне позвонят из лечебного корпуса после того, как закончатся процедуры, — ответил Погодин. — Я должен выйти и встретить Веру, так что мне-то как раз беспокоиться не о чем.

— А вот и звонок, — раздался голос Доры. — Хорошо, что мы управились.

— Алло? — Голос Артема стал чуть глуше, так как он прошел к комнату. — Да-да, я уже выхожу. Большое спасибо. Буду через минуту-другую.

— Идем, да?

Дора, насвистывая, стала одеваться, и вскоре я услышала звук захлопывающейся двери.

* * *

К обеду публика стекалась неравномерно. Вера с Артемом какое-то время задержались у себя в номере, майор тоже запоздал.

Первыми посетителями столовой стали Капустины в полном составе. Максим выглядел усталым, измученным, но все же довольным. Очевидно, ему удалось как-то разрулить свои проблемы с неожиданными визитерами и теперь он отходил после встряски.

«Может быть, он ходит у них в должниках?» — подумала я, осторожно цепляя ложечкой холодную творожную массу с клубникой.

Антонина Меньшикова сидела рядом со мной, лениво потягивая апельсиновый сок и изредка поглядывая в сторону двери профессора.

Майор Голубец изнывал от резкой перемены отношения к собственной персоне и пытался понять, чем вызвано такое охлаждение. Он то и дело пытался заговаривать с Антониной, но она отвечала невпопад и всем своим видом давала военному понять, что устала от его ухаживаний и не намерена поощрять их впредь.

Наконец подошли Вера с Артемом. Погодина выглядела посвежевшей и уже не напоминала ту до смерти перепуганную девушку, которая еще сегодня утром при всех присутствующих бухнулась в обморок.

— Вы пришли в норму? — ласково проговорила Антонина, приветливо глядя на соседку. — Я очень рада. Оставьте все свои недуги в пыльном и суетливом городе. Здесь нужно отдыхать и расслабляться.

— Конечно, — бодро ответила Вера. — О, как тут хорошо кормят! М-м… Клубника в сентябре — это кайф! Да какая вкусная!

— И красная, — добавил Артем. — Наверняка парниковая, а не мороженая.

— Да-да, сверкает, как драгоценный камень, — восхитилась Вера. — Прямо как ваш огромный рубин, Антонина Платоновна!

Меньшикова мило улыбнулась и едва кивнула соседке по столу.

— Спасибо, мне очень приятно, что вам понравился мой камень.