Помоги проекту - поделись книгой:
– Свет...– прошептал Дьюла, спотыкаясь о травянистые кочки, ощипанные коровами.
– Охотно бы... гм... в самом деле, охотно поболтал бы я с Йокой, да как это устроить? Войду сейчас и спрошу. Постучу,– продолжал он, отряхивая черные штаны, которые испачкал, споткнувшись в темноте,– похвалю их выступление, особенно же Йоку. А дальше?.. Ну да, цыгане и есть цыгане. Восточная кровь. Ладно, там увидим!
Разговаривая так сам с собой, он подошел к освещенной хибарке, постучал. Ответа не было. Постучал еще раз. Опять молчание. Он уже собирался было уйти, когда в лачуге послышались звуки скрипки – там играли марш Ракоци.
Дьюла Какони открыл дверь и вошел.
Дух у него занялся. При свете крохотной коптящей керосиновой лампы он разглядел на середине комнаты Йоку со скрипкой в руках. В лачуге больше никого не было.
Йока, высокая красавица с блестящем ожерельем из монет на шее, спросила, что угодно его милости.
– Я пришел...– смущенно заикаясь, начал Какони,– поблагодарить за то удовольствие, которое мне доставила ваша музыка в прошлое воскресенье, когда вы выступали в деревенском трактире. Я был просто восхищен! Уж поверьте мне, сударыня, в Пеште я не слыхивал ничего подобного. Ваше выступление меня захватило...
– У вас красивая булавка,– ответила Йока, вытаскивая ее из галстука Какони.
– Я принес булавку вам в подарок за ваше воистину художественное выступление,– снова смущенно залепетал Какони, удивленный внезапным оборотом дела. Притворщица йока улыбалась ему так приветливо, что он был готов немедленно подарить ей не одну, а двадцать таких булавок.
– Лучше подарили бы вы мне этот перстень, а
булавку я отдам брату.– Йока опять улыбнулась.-Я галстуков не ношу.
И она коснулась руки Какони.
– Этот перстень я принес вам как особое вознаграждение,– врал Дьюла,– а булавку я и вправду подумывал отдать вашему брату,– говорил он, а сам уже снимал перстень с пальца.
– Барышня,– продолжал он, не сводя с цыганки влюбленного взгляда,– ваше выступление меня очаровало, но мне хочется, чтобы и вы были ко мне немного более благосклонны.
– Ваша милость,– ответила красавица цыганка,– сейчас того и гляди сюда войдет кто-нибудь из моих родственников, а с ними и мой жених цыган Роко. Не знаю, что он вам скажет. Приходите-ка лучше завтра об эту же пору на старую плавучую мельницу на реке. Я буду ждать вас там.
И не успел Какони опомниться, как был деликатно выставлен за дверь хибарки. Вслед ему в ночной темноте понеслись звуки скрипки, играющей в ускоренном темпе марш Ракоци.
Дьюла, спотыкаясь, вышагивал по темной дороге среди лугов в сторону деревни, к поместью своего дяди.
«У нее есть жених, но она дьявольски хороша,– думал он.– Теперь я могу уже на кое-что отважиться...»
А в помещичьем доме царил переполох.
Дядя встретил племянника обрадованный, что тот жив. Но за ужином обнаружилось, что у Дьюлы нет в галстуке булавки, а на пальце перстня.
– Я купался,– пояснил Дьюла,– и уронил эти вещи в воду.
– В галстуке ты, что ли, купался? – недоверчиво спросил дядя.
– Нет, когда раздевался, слышу, булькнуло что-то, и галстук... то есть я хотел сказать, перстень, то есть нет... булавка утонула, а перстень соскользнул с пальца в воду, когда я вылезал. Вода была сегодня холодная, но я думаю, что она еще потеплеет,– пытался Дьюла замять разговор, видя, что дядя пристально смотрит на него,– может, еще и дождь пойдет...
– После купанья ты, видно, еще и прогуляться вздумал?– спросил дядя, помолчав.
– Да, я решил пройтись, знаешь, ведь это очень полезно для здоровья. Я прошелся немного по берегу реки и не заметил, что иду в сторону от деревни.
– Бывает, бывает,– согласился дядя.– Я ведь только потому и спросил, что кучер видел тебя вблизи от цыганских хибарок. Он шел из города, поздоровался с тобой, а ты и внимания на него не обратил. Правда, было уже темно. И ты будто бы что-то бор мотал все время и спотыкался, идя через луг, понимаешь ли. Вот что рассказал кучер.
И дядя принялся громко хохотать.
«Ну, влетит мне теперь»,– думал Какони, обгрызая дынную корку.
– Кучер говорит, что он еще подумал: «Молодой барин, кажись, где-то лишнего хватил и домой попасть не может». Ха-ха!
Какони облегченно перевел дух.
– Давай-ка поговорим серьезно,– продолжал дядя.– Сегодня днем, когда тебя не было дома, я получил письмо от твоего отца. Он приедет сюда завтра вечером. Он пишет, что хочет проверить, образумился ли ты и можешь ли вернуться в Пешт. Он предполагает, что ты, конечно, уже забыл эту певичку и тебя, вероятно, можно теперь женить, не опасаясь, что ты будешь с ума сходить по ней.
– Дядюшка, мне и в голову ничего подобного не приходило,– ответил растроганный Дьюла.– Вы меня должно быть, уже хорошо знаете, Ведь я живу здесь почти месяц, и вы могли убедиться, что со все ми девушками я обходился весьма скромно. А с певичкой это было просто так.
И Дьюла Какони, явно растроганный, удалился в свою спальню.
* * *
С месяц назад в конторе фирмы «Янош Какони и К°» в Пеште произошел весьма неприятный разговор.
На канцелярском столе сидел молодой Дьюла Какони, а перед ним весь красный стоял его отец.
– Ты женишься на Ольге как можно скорее и прежде чем состоится общее собрание акционеров нашей компании по производству цемента! Запомни, что отец Ольги держит в руках семьсот восемьдесят акций которые он дает за ней в приданое. Если мы прибавим к ним твои двести двадцать акций, ты станешь владельцем тысячи акций, которые я куплю у тебя по номинальной стоимости двести крон за штуку. Но это должно быть сделано до общего собрания, потому что на общем собрании ты сорвешь хорошие проценты с прибыли. Впрочем, я хотел говорить с тобой не об этом. Ты – жених, понимаешь? А понимаешь ли ты, что как жених должен следить за собой и не компрометировать семейство Какони? Получив такое хорошее воспитание и будучи женихом, ты раскатываешь по городу в коляске с певичкой из кафешантана, танцуешь с ней, словно ослеп и оглох. Разве ты не понимаешь, что отец твоей невесты видит все это? Ты просто осел! Помни, речь идет о семистах восьмидесяти акциях. Словом, ты должен на месяц убраться из города и выбросить из головы эту певичку. Иначе, пожалуй, ты натворишь еще больших глупостей! Завтра же отправишься к дяде в, Целешхас. Поезд уходит в половине восьмого утра с Северного вокзала. Согласен?
– Да!
Какони – старший подошел к телефону, попросил дать ему номер 238 и сказал в аппарат:
– Милый друг! Дьюла завтра уедет в деревню. Надеюсь, что все обойдется!
* * *
Так примерно думал о прошлом Дьюла на следующий день, расхаживая по берегу Нитры.
Певичка была красива, но с Йокой не шла ни в какое сравнение. Какое там! Огромная разница! У певички черные глаза и белокурые волосы, а у цыганки черные глаза и черные волосы. Настоящий восточный тип!
Перед обедом Дьюла отправился еще раз осмотреть старую плавучую мельницу.
Это была одна из тех мельниц, что во множестве еще можно встретить на реках неподалеку от впадения их в Дунай.
Два дощаника соединены между собой примитивным срубом, в середине его установлено мельничное колесо, которое вращается силой речного течения.
Дощаники обычно привязывают к берегу канатом. При желании такую мельницу можно переплавлять с места на место. Жители прибрежных деревень приносят к реке зерно для помола.
С берега на плавучую мельницу перебрасывают деревянные мостки.
Вот такая мельница и была назначена местом свидания.
Здесь уже давно ничего не мололи: водяное колесо было совсем изломано. Наступил вечер.
Какони сказал, что пойдет в город встретить своего отца, а сам отправился к старой плавучей мельнице.
Под крышей было совсем темно. Какони сел на перегородку, закурил и стал ждать.
Поблизости мычало стадо и ругались пастухи, Речные струи с шумом бились в бока дощаников.
Мычание скотины постепенно замирало вдали, пока наконец совсем не смолкло.
Мельницу слегка качнуло.
«Должно быть, Йока сейчас уже придет,– обрадовался Дыола.– Она не хотела, чтобы ее видели пастухи. Который же час?»
Дьюла зажег спичку и посмотрел на часы.
«В половине девятого приедет отец,– думал Какони – младший.– А-а, скажу, что сбился с дороги».
Мельница как-то странно вздрагивала, вода шумела все сильней.
– Не хочется здесь долго торчать,– пробормотал Дьюла, просидев час.– Она могла бы уже и прийти, очевидно, дома что-то задержало. Ну ладно, лишь бы пришла... Жаль, что ее в Пеште нет.
Мельница вдруг резко повернулась, так, что Дьюла чуть не свалился с перегородки, на которой сидел.
– Черт побери, что такое происходит,– пробормотал Дьюла, зажигая маленький карманный фонарик.– Я лучше выйду.
Он поднялся по нескольким ступенькам к дверце, которая вела на мостки.
Фонарик чуть не погас от резкого порыва ветра, и Дьюла Какони, к немалому своему испугу, увидел, что мельницу со всех сторон окружает вода, а деревья и кусты с бешеной скоростью убегают назад.
Дьюла Какони плыл вниз по течению Нитры...
Он принялся кричать, но шум воды заглушал его отчаянные вопли о помощи.
На следующий день в газетах было напечатано следующее сообщение:
* * *
Прочитал ли эту заметку жених прекрасной Йоки, цыган Роко, сказать не могу, так же как не могу объяснить, почему Йока не могла играть на скрипке в трактире даже через две недели и ходила с завязанным лицом.
И не стану я также утверждать, что кто-нибудь видел цыгана Роко перерезающим канат у старой плавучей мельницы или что его кто-нибудь видел за день до происшествия подслушивающим у старой хибарки, когда там находился наедине с цыганкой Дьюла Какони.
Но как бы то ни было, Роко всякий раз, проходя по берегу реки Нитры, при виде плавучей мельницы лукаво ухмыляется.
РУЖЬЕ[8]
(Очерк из Подгалья)
Отчим Войцеха умирал. По крайней мере, в Закалянке все так думали. Он лежал в маленькой низенькой хате подле очага, ворочаясь с боку на бок, и молчал, а два его племянника, Южи и Маркус, тут же вели разговор о том, как вчера в господском лесу за селом в их силки попались две ручные молодые лисицы с подрезанными ушками, принадлежавшие детям лесника.
Южи и Маркус, оба браконьеры, смеялись и злились одновременно.
Старый Михал лежал на тулупе, смотрел на огонь и молчал.
Маркус потянул Южи за пояс с медными пряжками, и они оба вышли из избы.
– Южи,– сказал Маркус,– а ведь дядя Михал помирает.
– Да, Маркус, помирает,– ответил Южи, глядя куда-то вверх, на лесистый косогор.
– Знаешь, я отдам тебе свой зипун,– произнес через минуту Маркус,– коли ты скажешь, куда дядя Михал спрятал свое ружье.
– Ого,– ответил Южи,– да я тебе целых два зипуна дам, коли ты мне скажешь, куда это он ружье запрятал.
Ружье дядюшки Михала пользовалось известностью среди браконьеров всей округи. У всех остальных браконьеров ружья заряжались спереди, а у дяди Михала сзади, с казенной части. Загадкой оставалось, где он такое ружье раздобыл. Поговаривали, что лет шесть назад он отнял ружье у одного охотника. Другие уверяли, что ружьем этим дядя Михал обзавелся уже семь лет назад. Однако все сходились на том, что ружье дядя Михал у кого-то отнял.
«Куда же все-таки он его запрятал?» – спрашивал сам себя Маркус. А вслух произнес:
– Наш старый дядя умирает, и ружье – мое, потому что я – старший.
– Как это старший? – запротестовал Южи,– ты же моложе меня.
– Ну, парень,– предостерегающе обратился Маркус к Южи и наверняка сопроводил бы свое обращение каким-нибудь ругательством, если бы к ним внезапно не подошел Войцех.
Войцех женился на девушке из Молешки и переселился к ней. Так же, как его отчим, он был браконьером.
– Ну, что там с моим папашей? – спросил Войцех, подходя к двоюродным братьям.– Говорят, помирает.
– Ясное дело,– отозвался Южи,– помирает.
– Ничего уже не говорит,– подтвердил Маркус.
– Не ест ничего,– добавил Южи.
– Вчера трубку разбил о камень,– заметил Маркус.
– А жалуется на что? Как это случилось? – нетерпеливо расспрашивал Войцех.
– А так: вернулся он позавчера ночью домой, лег на тулуп у печки, не сказав никому ни слова, и вот лежит. И молчит, Видать, конец его приходит,– толковал Маркус.
– Бедный папаша! – воскликнул Войцех.– Эй, ребята, я хочу вас кое о чем попросить. Я дам вам овцу, большую и жирную, только скажите мне, куда это мой папаша спрятал свое ружье.
– Мы не знаем,– сказал Южи.– Впрочем, ружье-то ведь наше. Нешто ты заботишься о нем, Войцех? Разве ты ухаживаешь за отцом?
– Вот сейчас я сходил да и подбросил в печку дровишек, Войцех,– сказал Маркус,– чтоб дядюшке Михалу в последнюю его минуту было тепло.
Тут из хаты послышался вдруг страшный гомон и слова: «Всё! Всё!»
Поделиться книгой: