Бес в ребро

— Ну, разумеется! — горячо подхватил Овалов. — Ведь они решили, что ты связана с Цаплиным! Надеюсь, у него хватит совести не сообщать им твоего телефона?

— Кто знает? — сказала я, вспоминая Цаплина с перевязанной головой и с охотничьем ружьем в руках.

Да, это было самое слабое место. Если за господином Цаплиным все-таки нет никаких грешков, кроме радиоэлектроники, эти гориллы рано или поздно будут здесь. И конфискуют чемодан.

— Да ради бога! — с веселым смехом сказал Овалов, когда я поделилась своими размышлениями. — Лишь бы они не тронули тебя. Если им так понравился мой чемодан, то мы, пожалуй, сразу выставим его на лестничную клетку!

— Так тебя что — совершенно не волнует этот чемодан? — недоверчиво спросила я. — В нем действительно нет ничего особенного?

— Да, разумеется, нет!

— Почему же ты так разволновался, когда я с ним задержалась? Мне показалось, что он значит для тебя гораздо больше, чем я.

Овалов понурился, помолчал и тихо ответил:

— Понимаешь… Мужчина и женщина — это разные миры… Что тут объяснишь? Мои лучшие годы улетели. Тебя не было так долго… Я как-то особенно остро вдруг ощутил это — свою, скажем так, немолодость. Я увидел в зеркале седую щетину на щеках… А бритвенный прибор — в чемодане. И это здорово выбило меня из колеи, понимаешь? Я же сразу тебе признался, что с нервами у меня дела не блестящи. Вот и все.

Он взглянул на меня с беззащитной и мудрой печалью в глазах, и тут уж я сдалась окончательно. Там, где я училась — в спецшколе — нас долго натаскивала в основах физиогномики и психологии. Мне эти науки давались лучше, чем остальным. Я могу угадать малейшую фальшь в выражении глаз, в повороте головы, в тембре голоса. Но Овалов за время разговора не сфальшивил ни разу — ни жестом, ни интонацией. Он совершенно не производил впечатления человека, на плечах которого висит мафия. Он по-прежнему был голубоглазым англосаксом, рубахой-парнем, непорочным ковбоем из девичьих грез. А я была полной дурой.

— Ну что, мир? — проговорил он, протягивая руки.

И я уже не так настойчиво сопротивлялась его объятиям, только лишь обиженно пробормотала напоследок:

— Ну а зачем ты целовался с женой несчастного Цаплина?!

Овалов захохотал и подхватил меня на руки.

— А вот это, сознайся, ты придумала только что! — радостно прокричал он, кружа меня по комнате.

Вокруг меня вихрем неслись солнечные зайчики, цветы на обоях, сияющие голубые глаза — и я вдруг поняла, что действительно все придумала — от начала и до конца.

ГЛАВА 4

В результате я так и не заглянула в чемодан. Вообще-то я нелюбопытна, и копаться в интимных принадлежностях суперменов среднего возраста мне не доставляет никакого удовольствия, тем более что мой друг Овалов убедил меня, что ничего более интересного в его багаже нет. Два дня мы провели довольно однообразно, но увлекательно, а на следующий вечер Овалов предложил мне отправиться погулять. Ему захотелось взглянуть на «огни большого города», как он выразился. Однако он сразу же отмел центр с его стандартными развлечениями.

— Здесь ведь был чудесный парк! — воскликнул Овалов. — Старые деревья, тихие пруды… Надеюсь, он еще цел?

Все-таки профессия накладывает на человека неизгладимый отпечаток. Стоило мне оказаться вне досягаемости магического голоса и взгляда Овалова, как сомнения опять начинали ворошиться в моей душе. Переодеваясь для прогулки, я терзалась непрошеной мыслью — почему парк? Почему глухой уголок вместо задекларированных «огней большого города»? За время пребывания в Тарасове Овалов еще ни разу не появился на центральных улицах и, кажется, не особенно туда и стремился. Что ж, моя задача — быть тенью. Мне не хотелось обсуждать свои сомнения вслух. Но и попадать впросак я больше не собиралась.

Я надела черный брючный костюм — в ночной тьме он не бросается в глаза, и, кроме того, под просторными брюками отлично можно замаскировать ножную кобуру с револьвером. Туфли я выбрала особенные. То есть на первый взгляд особенного в них как раз ничего не было, но, сделанные по спецзаказу, они имели почти незаметную стальную окантовку, и при необходимости ударом ноги я могла бы переломить нападающему берцовую кость.

Еще я прихватила с собой новую сумочку, в которую положила чужой пистолет. Раз уж мы будем возле пруда, грех будет не утопить эту совершенно не нужную мне улику.

Автомобиль я решила оставить пока у Паши — кто знает, не бросился ли он кому в глаза? Посмотрим, как будут дальше разворачиваться события.

Должно быть, эти сомнения и заботы все-таки отразились на моей внешности, потому что, когда я появилась перед Оваловым, он посмотрел на меня с легким беспокойством.

— Ты выглядишь великолепно, дорогая! — искренне заявил он, но тут же добавил: — Тебя что-то беспокоит?

Пожалуй, меня беспокоила его внешность. Он надел шикарный серый костюм, под расстегнутый ворот рубахи повязал шейный платок, а на голове его красовалась большая пижонская шляпа — это в нашем-то городе, где шляп уже не носят даже бывшие секретари парторганизаций! Он был похож на техасского плейбоя — и не было сомнения, что его вызывающий наряд будет бросаться в глаза за два квартала. С одной стороны, это обстоятельство немного поколебало мои сомнения — не настолько же он легкомыслен, чтобы рисоваться перед гипотетическими злодеями! Но, с другой стороны, если эти злодеи все-таки не плод моего воображения, нам сегодня может прийтись очень туго.

Однако вслух я ничего не сказала, а только скептически хмыкнула и слегка поправила его шляпу. Овалов заговорщицки ухмыльнулся и подмигнул мне. Он как бы намекал, что вечерок у нас будет запоминающийся.

На город опустились голубые сумерки. Тихий теплый вечер шелестел кронами лип, подмигивал разноцветными огоньками и гладил волосы легким ветерком. Мы шли по не слишком людной улице, мимо цветочных клумб, источающих сладкий аромат вечерних цветов, мимо тепло светящихся окон, и разговаривали. Точнее, разговаривал в основном Овалов, а я слушала.

— Путаницы с чемоданами, — весело рассказывал он, — это мой крест. Я вечно попадаю с этими чемоданами в неприятности. Однажды в Мехико…

— А что ты делал в Мехико? — удивилась я.

— Летел в Акапулько, — резонно ответил Овалов. — С пересадкой. Мы должны были снимать там заключительную сцену фильма о торговцах оружием. Но дело не в этом. В Мехико я имел глупость все положить в чемодан — документы, кредитные карточки, деньги… Разумеется, чемодан пропал! Следующей глупостью была мысль обратиться в полицию — меня промариновали неделю — бесконечные допросы, очные ставки… Мне начинало казаться, что я сам украл этот чемодан! Вся группа улетела в Акапулько, сроки срывались! Так и не получив чемодана, я все-таки воссоединился с группой и после напряженного разговора с режиссером, злой и расстроенный, отправился в номер, который был за мной забронирован. И тут выяснилось, что господин Овалов уже давно живет в этом номере — с моим чемоданом, кредитками и прочим. Я застал его врасплох. Он очень извинялся, но держался с исключительным достоинством. Я не стал прибегать к репрессиям, ведь он был так любезен, что за неделю растратил даже не все мои деньги. В таких местах всегда полно мошенников высокого класса — они все как на подбор белозубы, до черноты загорелы и с золотой цепочкой на шее. Белые костюмы они носят с непринужденностью потомственных плантаторов. У администрации отелей рябит от этих парней в глазах — их невозможно ни различить, ни разоблачить. — Он от души расхохотался.

— И что же было дальше? — спросила я.

— Мы досняли фильм, — сказал Овалов, — получили свои деньги и разбежались. Я, кажется, уехал потом во Флориду.

— А как назывался фильм?

— Ей-богу, не помню, — ответил Овалов. — Даже не знаю, вышел ли он потом на экраны. Режиссером был Деннис Хоппер, а у него тогда был трудный период в биографии.

Я подняла бровь и недоверчиво осведомилась:

— Значит, слухи о твоем отъезде на Запад — правда? Почему же я ничего не слышала о фильмах с твоим участием?

Овалов озорно сощурился и сказал, улыбаясь, без всякого сожаления:

— Но я же не Николсон и не Дастин Хоффман. Я даже не Чак Норрис, к сожалению. Там снимается масса кинопродукции. Что-то специально для Латинской Америки, что-то для Японии, а что-то — сразу в корзину. Уверяю тебя, лавров я не снискал. Зато кое-что повидал и кое-что скопил. По крайней мере, я спокоен за свое будущее.

Я посмотрела на своего спутника с невольным уважением. Все-таки за ним была не только внешность, не только старая легенда. За ним, оказывается, была яркая, необыкновенная жизнь, целый мир, полный побед и разочарований, к которым он относится с одинаковым спокойствием и иронией. На минуту меня опять охватило чувство необыкновенного умиротворения и покоя — как в первый вечер.

Мы незаметно добрались до городского парка. За чугунной оградой чернели тени старинных деревьев, горели огни и звучала музыка. По аллеям прогуливались веселые компании. Слышался смех и возбужденные голоса. Кажется, я ошиблась, и в этом глухом уголке ночная жизнь била ключом.

У входа в парк стоял ярко освещенный киоск, в котором торговали цветами. Овалов немедленно загорелся и купил три красные розы.

— Мадемуазель, — церемонно сказал он, протягивая мне букет. — Позвольте мне, в знак вечной благодарности и любви…

— В Персии роза считалась символом любви безответной! — строго заметила я.

— Персидские сказки! — уверенно возразил Овалов и, подхватив меня под руку, провозгласил: — Мы направляемся туда, где гремит музыка и мерцают огни!

Мы пошли в глубь парка. Вокруг оранжевых фонарей, освещавших пешеходные дорожки, весело кружились ночные мотыльки. От жасминовых кустов тянуло прохладой. Стайки очаровательных девушек-подростков с вызывающе-независимым видом курили на ходу длинные пахучие сигареты. Овалов, сдвинув шляпу на затылок, поглядывал вокруг с нескрываемым удовольствием и восхищением, как романтический герой из фильма о пилотах-бомбардировщиках, которые улетают и возвращаются, возвращаются и снова улетают, чтобы наконец бесследно сгинуть где-нибудь над ночным Ла-Маншем, оставив своих девушек в слезах и вечной надежде.

Мы перешли горбатый мостик, перекинутый через протоку, соединяющую два больших черных пруда. Несмотря на поздний час, над лодочной станцией зазывно горели разноцветные гирлянды, и любители ночных катаний отважно грузились в плоскодонки, невзирая на жеманные взвизгивания своих спутниц. Кажется, рыночные отношения и здесь оттеснили в сторону соображения безопасности.

— Мы непременно избороздим эти просторы! — объявил Овалов. — В хрупком утлом челне! С надеждой высматривая вдалеке спасительный берег. Но сначала мы выпьем шампанского!

Он потащил меня дальше, и вскоре мы вышли к ресторанчику, расположенному прямо под открытым небом. Десятка два столиков, над которыми тянулись цепочки горящих китайских фонариков, были заняты разодетыми шумными компаниями. Я заметила, что самым популярным напитком здесь было пиво.

Нам повезло. Едва мы появились на освещенном пятачке ресторана, одна из компаний как раз освободила столик. Расторопный официант быстро унес посуду. Овалов усадил меня и торжественно заказал шампанское. Женщины, сидящие за соседними столиками, откровенно рассматривали его. Он в ответ только усмехался и заговорщицки мне подмигивал.

Вместо шампанского нам принесли итальянское игристое вино. Овалов очень похоже изобразил возмущение знатока.

— Но вы же знаете, — терпеливо объяснил официант, — что никакого шампанского, кроме французского, в природе не существует. А мы такое не держим — невыгодно. У нас в основном спрашивают пиво.

Овалов обреченно махнул рукой, и официант откупорил бутылку. Некоторое время мы пили ледяное вино и смотрели друг на друга.

— Я никогда не встречал такой, как ты, — сказал Овалов. — И хотелось бы соврать, что встречал, но нет — не довелось.

— Это хорошо или плохо? — поинтересовалась я. — И что из этого следует?

— Встреча — это всегда хорошо, — серьезно ответил Овалов. — Встречи — это единственное настоящее богатство. Это значит — жизнь твоя полна, сердце бьется, и ты перестаешь бояться завтрашнего дня. А что из этого следует? — Он пожал плечами. — К сожалению, как раз ничего и не следует. Потому-то и завтрашние дни до сих пор не отменили.

Мне не очень понравилась эта сентенция. Овалов заметил мое настроение и шепнул:

— Не печалься! Я попробую развеселить тебя. Сейчас покажу тебе, что чувствует человек, который только что встретил чудесную девушку и переполнен счастьем по самые уши.

Он вдруг вскочил и куда-то исчез. Кажется, он скрылся в павильоне, откуда появлялись кушанья и напитки. Я отпила из бокала и огляделась по сторонам. Возле павильона был расположен небольшой дощатый помост, служивший, видимо, эстрадной площадкой. Наверное, в иные дни здесь выступали какие-то нанятые музыканты. Сегодня музыкантов не было, а на помосте стояли две массивные колонки, из которых гремела музыка.

В соответствии с современными запросами музыка была блатной. Под непритязательный кабацкий аккомпанемент мужественный баритон в очередной раз жаловался на коварную бабу, неверных друзей и вообще на судьбу-индейку. Сама я пропускаю такую музыку мимо ушей, но, кажется, значительная часть присутствующих сочувствовала баритону, потому что, когда пение вдруг оборвалось, с разных сторон раздались протестующие голоса, а один из любителей пива, изрядно уже нагрузившийся, даже поднялся, угрожающе размахивая багровыми ручищами, но более рассудительные товарищи усадили его обратно.

Я внимательно осмотрела всю публику, но, к счастью, знакомых физиономий не обнаружила и демарш пьяного оставила без внимания. Меня больше беспокоило затянувшееся отсутствие Овалова. Я уже собиралась отправляться на поиски, как вдруг в динамиках опять загремела музыка, и сразу же вслед за этим появился мой спутник. Собственной персоной.

Но как он появился! Теперь это была самба. Зажигательная экзотическая мелодия взорвала ночь и рассыпалась над головами, как фейерверк, Овалов с преувеличенно серьезной миной на лице, в шляпе, лихо надвинутой на правую бровь, ни на кого не глядя, легким звенящим шагом взбежал на помост и стал танцевать.

Сначала меня взяла досада — все это мне показалось тщеславием актера, который по поводу и без повода старается продемонстрировать вам все грани своего таланта. Но не прошло и минуты, как я была захвачена этим танцем — я даже забыла, где нахожусь. Он танцевал как дьявол. Никогда мне не доводилось видеть ничего подобного — эти па, пируэты, поклоны и повороты гибкого, сильного мужского тела были наполнены такой страстью, исступлением, одиночеством, что становилось страшно. Лица присутствующих все до единого постепенно обратились к грохочущему помосту, и легкое любопытство, написанное на них, сменилось напряженным вниманием и удивлением. Еще через некоторое время раздались дружные аплодисменты, а из-за столика вдруг поднялась статная женщина в длинном черном платье и, решительно взойдя на помост, присоединилась к танцу.

Женщина, видимо, профессионально занималась бальными танцами и не ударила в грязь лицом. Но она лишь не испортила танец — и только. Это все равно оставался танец одиночки.

Меня отвлекли. За наш столик неожиданно подсел незнакомый крепкий мужчина лет пятидесяти в темном костюме-тройке с отливом. Левую скулу мужчины пересекал небольшой белый шрам.

— Вы разрешите? — произнес он, изо всех сил стараясь производить впечатление светского человека.

Я пожала плечами. Мое разрешение все равно запоздало. Я даже не заметила, откуда он подошел. Мужчина пристально оглядел меня и, кивнув в сторону эстрады, сказал:

— Мастерски танцуют, а? — и, протянув мне распечатанную пачку «Ротманс», снова спросил: — Ваш друг — артист?

— Все вы — артисты, — без выражения откликнулась я.

Мужчина усмехнулся и спрятал пачку, которую я оставила без внимания.

— Пожалуй, вы правы, — согласился он и, помолчав, добавил: — Только некоторые иной раз переигрывают, вы не находите?

— Случается, — равнодушно сказала я. — А вы что, интересуетесь артистами?

Мужчина встал и сдержанно поклонился.

— Не всеми, — ответил он.

В это самое мгновение музыка смолкла, и я на секунду отвлеклась. Овалов на сцене галантно поцеловал своей партнерше руку и помог ей спуститься с помоста. Их встретили новые аплодисменты. Дама, охваченная горделивым возбуждением, бросала на Овалова многозначительные взгляды, но он уже спешил ко мне, широко, во весь рот улыбаясь.

— Ну как? — громко осведомился он, садясь на стул и наливая себе вина. — Надеюсь, танец пришелся тебе по душе?

Я ответила не сразу. Меня очень беспокоило исчезновение мужчины со шрамом — его нигде не было видно. Разговор с ним мне совершенно не понравился, и я боялась, что он будет иметь продолжение.

— Женечка, ты слышишь меня? — немного обиженно сказал Овалов. — О чем ты думаешь?

Он смотрел на меня прищуренными глазами и потягивал из бокала вино. На лице его были написаны беззаботность и готовность удивлять.

— Это был замечательный танец. Я ничего подобного не видела, — ответила я суховато, но искренне.

В глазах Овалова вспыхнул торжествующий огонек. Он удовлетворенно рассмеялся и сказал:

— Однажды я чуть не отхватил приз на карнавале в Рио-де-Жанейро! Я танцевал восемь часов подряд! К тому времени все так перепуталось, что меня приняли за коренного бразильца! К сожалению, в тот день у нас были съемки — меня разыскивали по всему городу. Утащили, можно сказать, из-под венца!

— Названия фильма ты, конечно, не помнишь? — уточнила я.

Овалов запнулся и внимательно на меня посмотрел.

— Ты чем-то расстроена? — спросил он.

Я достала из сумочки сигареты и зажигалку. Пальцы мои на секунду коснулись холодного металла. Закуривая, я с сомнением посмотрела в окружающую нас темноту — не там ли прячется хозяин пистолета?

Овалов следил за мной со все возрастающей тревогой.

— Мне кажется, нам лучше отсюда уйти, — наконец сообщила я. — Тебе известен какой-нибудь человек со шрамом на левой скуле? Лет пятидесяти, уверенный в себе, курящий «Ротманс»?

Овалов выслушал меня, легонько постукивая по столу кончиками пальцев. Мой вопрос его нисколько не удивил.

— Не припоминаю, — сказал он. — А что это за человек?

— Он только что был здесь, — ответила я. — По-моему, его интересуешь ты.

Овалов усмехнулся углом рта.

— Может быть, он из этих… из меньшинств? — предположил он. — Сейчас их столько развелось… Думаю, не стоит из-за одного чудака портить себе праздник.

— А если он из тех меньшинств, которые интересуются чемоданами? — предположила я.

— Ну вот, — кисло сказал Овалов. — Ты опять за свое…

Он посмотрел вокруг напряженным тоскующим взглядом, и мне на секунду показалось, что он с удовольствием перенесся сейчас куда-нибудь за тысячу верст отсюда, куда-нибудь на край земли. Но это продолжалось ровно секунду. Овалов опять широко улыбнулся, встал и протянул мне руку.

— Выбрось, пожалуйста, из головы чемоданы и мужчин со шрамами! — весело попросил он. — Мы сейчас идем кататься на лодке! — Он обернулся и крикнул: — Официант, получите!

Я раздавила окурок в пепельнице и встала. Пока Овалов рассчитывался с официантом, освободился еще один столик. Мимо, старательно не обращая на меня внимания, прошла танцовщица в черном платье, сопровождаемая высоким мужчиной с лошадиным лицом, на котором очень забавно смотрелось выражение высокомерия и брезгливости. Второй ее спутник — коренастый рыжий парень в малиновом пиджаке — ждал официанта с пачкой денег в крепком кулаке. Расплатившись, он быстро догнал парочку, и они, о чем-то оживленно беседуя, медленно направились к пруду.

Овалов взял меня под руку и вывел на дорожку, залитую апельсиновым электрическим светом.

— Как телохранитель, я обязана еще раз предложить тебе изменить маршрут следования, — решительно заявила я.