Авентюра XXXIII
О том, как бургунды бились с гуннами
Слуг Этцеля отбросив, смельчак пробился в зал, Дверь распахнул широко и на пороге встал. Забрызган кровью витязь был с головы до ног. В руке держал он наголо булатный свой клинок. Окликнул брата Данкварт так, чтобы все слыхали: «Не в меру, милый Хаген, вы засиделись в зале. Поведать вам и Богу хочу я скорбь свою — Всех наших слуг до одного лишились мы в бою».[320] Владетель Тронье крикнул: «Кто уничтожил их?» Ответил Данкварт: «Блёдель с толпой мужей своих, Хотя он поплатился за это очень скоро: Ему я голову мечом отсёк без разговора». Сказал на это Хаген: «Жалеть его невместно. Кто, с витязем сражаясь, погиб, как витязь честный, Того должны живые счастливцем почитать, И даже женщинам о нём не следует рыдать. Но почему от крови броня у вас красна? Сдаётся мне, вам рана была нанесена. Того, кто поднял, Данкварт, на вас свой дерзкий меч, Сам сатана от рук моих не сможет уберечь». «Оставьте страх напрасный — ваш Данкварт жив-здоров. Я мокр от крови красной, но это кровь врагов. Их уложил я столько, что сбился бы со счёта, Когда бы трупы сосчитать пришла мне вдруг охота». «Мой брат, — воскликнул Хаген, — оберегайте дверь, Чтоб ни один из гуннов не ускользнул теперь. Я ласковых хозяев порасспросить хочу, За что их люди предали всех наших слуг мечу». «Покорён, — молвил Данкварт, — я нашим королям. Коль скоро приставляют они меня к дверям, Ручаюсь, не сыскать им привратника верней». В унынье ввергла эта речь Кримхильдиных мужей. А Хаген усмехнулся: «Я вижу с удивленьем, Что гуннские герои охвачены смятеньем. Наверно, им не любо, что у дверей застыл Тот, кто об истребленье слуг бургундам возвестил. Слыхал я, что Кримхильда о прошлом не забыла И будет жажда мести кипеть в ней до могилы. Помянем же усопших хозяйкиным вином[321] И гуннам за него платить с наследника начнём». На Ортлиба обрушил жестокий Хаген меч,[322] И голова ребёнка, слетев со слабых плеч, Кримхильде на колени упала тяжело, И тут кровопролитие у витязей пошло. Наставник принца тоже не избежал конца. Застигнутый ударом бургундского бойца, Простился с головою и навзничь рухнул он. Ах, плохо воспитатель был за труд вознаграждён![323] Играл на скрипке Вербель пред королём своим. К нему метнулся Хаген, взмахнул мечом стальным И руку музыканту по локоть отрубил.[324] «На, получай за то, что ты гонцом к бургундам был!» Несчастный шпильман вскрикнул: «Где ты, рука моя? Что вам, владетель Тронье, худого сделал я, Когда посольство правил и жил у вас в стране? Чем, руку потеряв, держать смычок отныне мне?» Но что за дело было до жалоб скрипача Тому, кто исступлённо врагов разил сплеча? Удары сыпал Хаген, клинок его свистел, Валились на пол с грохотом десятки мёртвых тел. Вступился шпильман Фолькер за друга своего, И заходил со звоном смычок в руках его, Но не по струнам скрипки — по темени врагов. Их много стало у него меж гуннских смельчаков. Три короля пытались унять бойцов лихих, Но глас благоразумья был слишком слаб и тих, Чтоб Хаген или Фолькер прислушались к нему. Где вспыхнул бой, там гнев уже не обуздать уму. Поняв, что нет надежды беду предотвратить, За благо счёл и Гунтер оружье в ход пустить. Кольчуг блестящих много король мечом рассек И доказал в тот день, что он — бесстрашный человек. Могучий Гернот в схватку вступил за братом вслед И воинству хозяев принёс изрядный вред. У смелого бургунда от крови стал багрян Тот меч, что Рюдегером был ему в подарок дан. Пришёл друзьям на помощь и Уты сын меньшой. Им причинён был гуннам ущерб весьма большой. Мечом он вражьи шлемы со звоном сокрушал. Никто столь славных подвигов досель не совершал. Отважны были люди бургундских королей, Но Гизельхер рубился всех земляков смелей. За витязем бесстрашным никто поспеть не мог. Везде, где меч его взлетал, враги валились с ног. Однако гунны были противникам под стать И за себя умели нехудо постоять. Сверкали и свистели мечи со всех сторон. Стенаньями и воплями дворец был оглашён. Дверь осаждали гунны из зала и извне: Одни рвались снаружи на выручку родне, Другие путь пытались пробить себе во двор, Но Данкварт, на пороге встав, им всем давал отпор. Шла там, где он сражался, жестокая резня. Крушил на гуннах шлемы клинок его, звеня, И всё же он навряд ли б остался жив и цел, Когда бы старший брат его о нём не порадел. Владетель Тронье крикнул лихому скрипачу: «Друг Фолькер, об услуге я вас просить хочу. Взгляните, как у входа мой брат тесним врагами. Спасите Данкварта, иль он падёт под их мечами». «Иду», — ответил шпильман и двинулся к дверям. Играл всё ту же песню он по пути врагам — На шлемах, а не струнах, мечом, а не смычком. Остались рейнцы смелые довольны скрипачом. Он Данкварту промолвил: «Прислал меня ваш брат, И разделить я с вами ваш труд нелёгкий рад. Спина к спине мы встанем, оберегая вход, — Снаружи вы, я изнутри, и недруг не пройдёт». Теперь снаружи Данкварт за лестницей следил, И вниз катился каждый, кто к двери подходил, А Фолькер отбивался от гуннов изнутри. Отбросили противников назад богатыри. И крикнул шпильман громче, чем сеча грохотала? «Мы наглухо закрыли, друг Хаген, двери зала. Их заперли для гуннов мечи двух смельчаков, Надёжные и прочные, как тысяча замков». Когда услышал Хаген о том, что вход закрыт, Он за спину закинул стальной широкий щит[325] И за обиды начал расплачиваться так, Что перестал спасенья ждать отчаявшийся враг. Вскочил правитель Берна проворно на скамью И, увидав, что Хаген уже успел в бою Десятки крепких шлемов на части раздробить, Сказал: «Он чашу горькую заставит нас испить». Был устрашён хозяин отвагою гостей. Немало перебили они его друзей, И сам он из-за вормсцев лишиться жизни мог. От них и королевский сан его б не уберёг. Кримхильда обратилась со слёзною мольбой К владыке Амелунгов: «Спаси меня, герой, И помоги нам с мужем покинуть этот зал. Коль Хаген подойдёт ко мне, мой смертный час настал». Но Дитрих ей ответил: «Как помогу я вам? В опасности смертельной я нахожусь и сам. Кипит такая ярость в бургундах удалых, Что в пору мне теперь спасать себя, а не других». «Нет, выведи отсюда меня, мой храбрый друг, Не то погибнет Этцель, державный мой супруг, И я паду с ним рядом от вражьего клинка». Ни разу к смерти не была Кримхильда так близка. «Ну что ж, я выйти с вами попробую во двор, Хотя не приходилось мне видеть с давних пор Богатырей столь многих в неистовстве таком. Из-под разбитых шлемов кровь бежит у них ручьём». Бесстрашный Дитрих начал скликать своих бойцов. Его могучий, звонкий, как звуки рога, зов Разнёсся над толпою и огласил дворец. Безмерной силой наделён был бернский удалец. Сказал бургундам Гунтер, как только понял он, Чьим кличем грохот боя так властно заглушён: «Я слышу, как взывает к друзьям правитель Берна. Кого-то из его людей убили мы, наверно. Взгляните, как рукою он машет, встав на стол. Боюсь я, чтоб на помощь он гуннам не пришёл. Прервите схватку, рейнцы, и Дитриха спрошу я, За что к бургундам возымел он злобу столь большую». Как только Гунтер отдал бойцам такой приказ, Оружье опустили вассалы сей же час:[326] Покорны государю все были, как один. И вот что Дитриху сказал бургундский властелин: «Коль причинили бернцам ущерб мои друзья, Любое возмещенье вам дать согласен я. Должны вы грех невольный нам, Дитрих, извинить. У нас и в мыслях не было обиду вам чинить». «Худого, — молвил Дитрих, — от вас я не видал. Вы мне лишь дайте мирно покинуть этот зал И вывести отсюда всех бернских удальцов. За это верно вам служить до смерти я готов». Но тут вмешался Вольфхарт: «Зачем просить о том, Чтоб отперли нам выход, закрытый скрипачом? Замки куда покрепче сбивал наш добрый меч». Воскликнул Дитрих: «Чёрт бы вас побрал за эту речь!» Ответил бернцу Гунтер: «Вы можете уйти И всех, кого хотите, с собою увести. Лишь тем, с кем мы враждуем, я ускользнуть не дам: Урон чрезмерный нанесли сегодня гунны нам». Услышав это, Дитрих обвил одной рукой Дрожащую Кримхильду, а Этцеля — другой И к выходу из зала повёл поспешно их. Шли вместе с витязем шестьсот его мужей лихих. А Рюдегер достойный, бехларенский маркграф, Промолвил: «Будет лучше, коль, бернцам выйти дав, И мне вы удалиться позволите из зала. Досель меж мной и вормсцами вражда не возникала». И Гизельхер Бургундский сказал ему в ответ: «Причин для ссоры с вами у нас и ныне нет. Бехларенцев мы любим, как истинных друзей, И не мешаем вам уйти с дружиною своей». Зал Рюдегер достойный оставил в свой черёд, За ним — его вассалы, а было их пятьсот, И каждый расположен к бургундам всей душой. Но нанесли они потом гостям урон большой. Один из гуннов видел, как Дитрих за порог Пригожую Кримхильду и Этцеля увлёк. По их примеру к бернцам пристроился и он, Но был у двери Фолькером замечен и сражён. По лестнице спустившись и выходя во двор, Владыка гуннов бросил назад тревожный взор. «Увы, теперь я тоже таким гостям не рад. Они всех воинов моих сегодня истребят. Зачем, — прибавил Этцель, — я праздник затевал? Встал, на несчастье наше, скрипач у входа в зал. Как дикий вепрь, он грозен, как сущий дьявол, зол. Ещё спасибо, что хоть я от рук его ушёл. Его напев смертелен, его смычок багров. Играючи, прикончил он множество бойцов. Не знаю я, чем Фолькер так сильно разъярён. Вовек никто не причинял мне больше зла, чем он». Уйти бургунды дали всем, кто им был не враг, И тут же вновь на гуннов набросились, да так, Что им сполна воздали за земляков своих. Ах, сколько шпильман изрубил доспехов дорогих! Поднялся шум у двери, и громко Гунтер рек: «Вы слышите, мой Хаген, как Фолькеров смычок Из шлемов исторгает напев свой удалой? Покрыт он кровью алою, а не натёрт смолой». «Король, — ответил Хаген, — жалею я безмерно, Что в одиночку бьётся мой сотоварищ верный. Прийти к нему на помощь я должен был давно. Ведь мы с ним навсегда друзья, коль жить нам суждено. Взгляните, как усердно он нынче служит вам, Как расторопно ходит по вражьим головам И пробивает шлемы смычок богатыря. Брал Фолькер ваше золото и серебро не зря. Я отродясь не видел такого скрипача. На гуннов низвергает он лезвие меча, И жалобную песню поёт на них броня. Не грех ему в награду дать и платье и коня». Дрались упорно гунны, оставшиеся в зале, Но все в жестокой сече добычей смерти стали. Умолкли крик и стоны, утихли лязг и стук, И выпустили витязи оружие из рук. Авентюра XXXIV
О том, как они выбрасывали убитых из зала
Передохнуть уселись бойцы и короли, А смелый шпильман Фолькер и Хаген вниз сошли. Они на страже встали у выхода во двор И, на щиты облокотясь, вступили в разговор.[327] Тут Гизельхер Бургундский воззвал к другим героям! «Не время наслаждаться, соратники, покоем, Сперва должны убитых мы вынести из зала. Ударят вскоре вновь на нас Кримхильдины вассалы. Мешать нам будут трупы, валяясь под ногами, Когда опять мы вступим в сражение с врагами И, до того как гунны задавят нас числом, Ещё не одного из них израним иль убьём».[328] Услышав это, Хаген сказал: «Вот речь мужчины! Я счастлив быть слугою такого властелина. Подать совет подобный мог лишь боец лихой, Каким и показал себя король наш молодой». Воители за дело взялись без долгих слов И вынесли из зала семь тысяч мертвецов.[329] Вниз с лестницы бросали во двор тела они Под вопли и рыдания сбежавшейся родни. Был кое-кто из гуннов и ранен-то слегка. Уход за ними спас бы им жизнь наверняка, Паденье же добило Кримхильдиных мужей К великому прискорбию их плачущих друзей. «Теперь, — промолвил Фолькер, — я убеждён вполне В том, что про гуннов люди рассказывали мне: Они — народ никчемный и хуже баб любых. Чем раненых оплакивать, лечили лучше б их». Насмешливое слово за правду посчитав, Приблизился поспешно к дверям один маркграф — Израненного друга он унести решил, Но шпильман доблестный копьём насквозь его пронзил. Увидев это, гунны пустились наутёк И на бегу убийцу бранили кто как мог. Один со злости даже копьё в него метнул. Скрипач оружье это взял и вслед врагам швырнул. Оно над всей толпою со свистом пронеслось, Ударилось о землю и так в неё впилось, Что отступить от зданья заставил гуннов страх. Впервые Фолькер поселил его у них в сердцах. Меж тем дружины Этцель уже стянул во двор, И с королём вступили в недобрый разговор Смельчак-скрипач и Хаген, хоть дерзостная речь Теперь лишь беды новые могла на них навлечь. «Отважен, — крикнул Хаген, — народ в бою лишь там, Где государь вассалов ведёт в сраженье сам, Вот так, как поступают три короля мои. Недаром с их мечей бегут кровавые ручьи». Был Этцель не из робких,[330] за щит он взялся свой. «Грех, — молвила Кримхильда, — вам рисковать собой. Сумеет грозный Хаген и с вами совладать. Вы лучше гуннам золота пообещайте дать». Но Этцель рвался в битву и был к советам глух. Не часто в государе живёт столь смелый дух. Пришлось насильно свите его остановить. А дерзкий гость всё продолжал хозяина язвить. Он рек: «Не потому ли взъярился на меня ты, Что Зигфрид Нидерландский, убитый мной когда-то, Считаться, право, может сородичем твоим? Ещё задолго до тебя спала Кримхильда с ним». Задели королеву поносные слова, И слёзы удержала она едва-едва. Как смел на людях Хаген её затронуть честь? И вот какую речь тогда ей подсказала месть: «Я, мужний щит наполнив казною золотою, Её, в придачу к землям и замкам, дам герою, Которым будет Хаген, обидчик мой, сражён. Пусть только голову врага ко мне доставит он». «Где гунны? — молвил Фолькер. — Что ж не идут сюда? Я воинов ленивей не видел никогда — Они не сходят с места, хоть их награда ждёт. Напрасно Этцель посулил им плату наперёд. Хлеб государя даром вся их орава ест.[331] Вот и сейчас без дела они торчат окрест, А не спешат на помощь владыке своему. За что мужами их зовут — никак я не пойму». Авентюра XXXV
О том, как был убит Иринг
Маркграф датчанин Иринг, озлясь, сказал в ответ: «Я долгу неизменно был верен с детских лет. Не раз мою отвагу изведал враг в бою. Мой меч подайте мне, и спесь я с Хагена собью». Владетель Тронье молвил: «Со мной не пробуй драться, А если уж решился, вели своим убраться. Пусть лучше не мечтают тайком проникнуть в зал — Всех вниз спущу я с лестницы, как их родню спускал». «Довольно, — крикнул Иринг, — с меня пустых речей! Случалось мне тягаться с врагами посильней. С тобой и в одиночку, бахвал, управлюсь я. Не пособит тебе в бою заносчивость твоя». Направился он к залу, но Хаварт удалой, Тюринг отважный Ирнфрид, воитель молодой, И десять сот иль больше испытанных бойцов С ним вместе двинулись на двух бургундских удальцов. У фолькера мгновенно зажёгся гневом взгляд, Когда скрипач увидел, какой большой отряд За Принтом отважным ко входу в зал спешит — Все в новых прочных шишаках, у всех на локте щит. «Мой Хаген, полюбуйтесь, как ваш соперник смел. Он с вами в одиночку управиться хотел, Но десять сот иль больше мужей с собой ведёт. Он лгал, и эта ложь пятно на честь его кладёт». Друг Хаварта воскликнул: «Пусть все уходят прочь. Слыть за лгуна и труса я вовсе не охоч.[332] Уж если дал я слово, то слово я сдержу. И в одиночку Хагена, как он ни лих, сражу». Он чуть не на коленях стал заклинать родных, Чтоб вмешиваться в схватку не смел никто из них, Но долго их упорства сломить не мог никак — Все знали, до чего силён его жестокий враг. Однако Иринг всё же поставил на своём И наконец остался с противником вдвоём, Чтобы себя прославить иль честно смерть принять, И поединок витязи решили начинать. Копьё датчанин поднял, к груди свой щит прижал И Хагену навстречу по лестнице взбежал, А тот от двери зала уже спешил к врагу, Копьё, длиной немалое, вздымая на бегу. Метнули разом копья друг в друга смельчаки. Щиты пробив, оружье сломалось на куски. Обломки древков в воздух взлетели, засвистев, И за мечи взялись бойцы, придя в великий гнев. Могуч и храбр был Хаген: врага он так рубнул, Что по двору и залу разнёсся громкий гул. Всё зданье сотрясали тяжёлые удары, Но Хагена не одолел датчанин в схватке ярой. Увидев, что противник ему не по плечу, Маркграф шаги направил к лихому скрипачу. «Его-то, — думал Иринг, — я посильнее буду». Но Фолькер тоже отражать врагов умел нехудо. На щит маркграфа рухнул клинок его, звеня, И отлетели пряжки подщитного ремня. Не связываться Иринг со шпильманом решил И с Гунтером Бургундским бой затеять поспешил. Друг другу оказались соперники под стать. Как ни старались оба победу одержать, Не получили даже царапины они: Булат — и тот не пробивал надёжной их брони. От Гунтера отпрянув и тщетный бой прервав, На Гернота с разбега набросился маркграф, Из вражеской кольчуги сноп искр исторг мечом, Однако сам чуть не убит был грозным королём. Всё ж Иринг увернулся и четырёх мужей, Прибывших с Рейна в свите бургундских королей, Сразить поочерёдно за краткий миг успел. Заметил это Гизельхер и гневом закипел. «Вам, государь мой Иринг, — в сердцах воскликнул он, — За тех воздать я должен, кто вами был сражён». И с этими словами король, шагнув вперёд, Датчанина ударил так, что наземь рухнул тот. В крови пред Гизельхером лежал он недвижим, И, видя это, каждый, кто наблюдал за ним, Мнил, что маркграфу больше не взяться за клинок, Но нет, не ранен Иринг был, а только сшиблен с ног. Падением так сильно был оглушён храбрец, Что сам уже не ведал, живой он иль мертвец. Сознания лишила его на время боль — Столь сокрушительный удар нанёс ему король. Когда же понемногу беспамятство прошло, Тайком подумал Иринг: «А я судьбе назло Не только жив, но даже не ранен никуда, Хоть силу Гизельхерову запомню навсегда». Когда б бургунды знали, что враг не пострадал, Удел куда печальней датчанина бы ждал. Он голоса их слышал[333] и размышлял тревожно, Как невредимым ускользнуть от Гизельхера можно. Вскочил внезапно Иринг и бросился во двор. По счастью для маркграфа, был на ногу он скор. Но за порогом Хаген предстал ему опять, И беглецу пришлось себе дорогу прорубать. «Теперь, — подумал Хаген, — не избежишь ты смерти, Уж разве что прискачут тебе на помощь черти». И всё ж бургунд был ранен — рассёк шишак на нём Могучий Иринг Васкеном, своим стальным мечом. Когда почуял Хаген, что рану получил, Клинком над головою взмахнул он что есть сил. Муж Хаварта пустился бежать, покуда цел, А Хаген вниз по лестнице вослед за ним летел. Но если б даже втрое была она длинней, И то не смог бы витязь врага сразить на ней — Себя коснуться Иринг бургунду не давал. Лишь искры из его щита противник выбивал. К друзьям маркграф вернулся, оставшись невредим. Кримхильде доложили, что Ирингом лихим Её обидчик ранен в отчаянном бою, И выразить пришла она признательность свою. «Пусть за отвагу, Иринг, воздаст тебе Творец! Меня ты, славный воин, утешил наконец — Я вижу, вся кольчуга у Хагена красна». И щит иссечённый с бойца сама сняла она. «Его вы, — молвил Хаген, — благодарите рано. Я с жизнью не расстанусь от столь пустячной раны. Вот если б снова схватку со мной он завязал, Я б тоже счёл, что это муж, а не пустой бахвал. Не радуйтесь, что стала красна броня моя. Теперь ещё свирепей на гуннов ринусь я, И первым будет Иринг за всё держать ответ, Хотя вассалом Хаварта я лишь слегка задет». Встал на ветру датчанин и снял с себя шишак — Дать поостыть кольчуге намерен был смельчак. Его превозносили за храбрость всё вокруг, И от таких хвалебных слов воспрял он духом вдруг. «Возобновлю я схватку, — вскричал маркграф лихой, — И гордеца-бургунда сражу своей рукой. Друзья, вооружиться вы мне должны помочь». И взял он новый крепкий щит, отбросив старый прочь. С великим тщаньем Иринг был в битву снаряжён. Копьё потяжелее нарочно выбрал он, Надеясь, что бургунда пронзит оно насквозь. А Хаген за врагом следил, и в нём кипела злость. Противнику навстречу, сгорая нетерпеньем, Он первый устремился по лестничным ступеням, Метнул копьё в маркграфа и взялся за клинок. Могуч был Иринг, но сломить он Хагена не смог. Мечи щиты пробили и в панцири впились, И пламя от ударов столбом взметнулось ввысь. Датчанину глубоко булат плечо задел, И силой Хавартов вассал мгновенно оскудел. Теперь лишь защищался израненный маркграф, До самого забрала пробитый щит подняв. Им мысль одна владела — как жизнь свою спасти. Но горший вред ему сумел соперник нанести. Муж Гунтера нагнулся и, подобрав копьё, Метнул в противоборца оружие своё. Застряло в лобной кости у Иринга оно. Знать, было витязю в тот день погибнуть суждено. Он до своих добрался в предчувствии конца, Но снять шишак датчанам не удалось с бойца, Пока копьё из раны не вырвали они, И рухнул навзничь удалец под крик и плач родни. Об этом королева была извещена. Над Ирингом склонилась с рыданием она — Так было ей прискорбно, что пал лихой вассал, А он супруге Этцеля при всех родных сказал; «Не лейте слёз напрасно, владычица моя. Они помочь бессильны: так тяжко ранен я, Что неизбежно должен сегодня умереть. Служить ни вам, ни Этцелю мне не придётся впредь». Датчанам и тюрингам он дал такой совет: «Дары от королевы вам принимать не след. За золото Кримхильда на смерть отправит вас.[334] Тот, кто пойдёт на Хагена, умрёт, как я сейчас». Тут побледневший Иринг был должен замолчать, И смерть на нём незримо поставила печать. Датчане застонали, но тут же всей толпой Схватились за оружие и устремились в бой. Ворвались храбрый Ирнфрид и Хаварт в двери зала. За ними десять сотен вассалов их бежало. Всё разом загудело и затряслось кругом. На вормсцев копья острые посыпались дождём. Затеял схватку Ирнфрид со шпильманом лихим, Но был достойно встречен противником своим. Ландграфа грозный Фолькер мечом ударил так, Чтоб лоб оружье рассекло, пробив стальной шишак. Лихой тюринг бургунда рубнул клинком сплеча, И расскочились звенья в кольчуге скрипача, И пламенем холодным сверкнул её металл, Но Фолькер всё же уложил ландграфа наповал. Напал датчанин Хаварт на Хагена со злобой. Они чудес немало в тот день свершили оба. Звенели непрерывно мечи в руках бойцов. Владетель Тронье недруга сразил в конце концов. Вселила гнев и ярость кончина их вождей И в датских и в тюрингских неистовых мужей, И стали в двери зала ломиться смельчаки. Десятки шлемов были там изрублены в куски. Бургундам крикнул Фолькер: «Впустите их сюда. Им золота Кримхильды не видеть никогда. Мы за неё с врагами произведём расчёт. Никто из них живым у нас обратно не уйдёт». Едва втянулся в зданье весь вражеский отряд, Удары на пришельцев посыпались, как град, И с плеч голов немало на мокрый пол слетело. Сражался славно Гизельхер, и Гернот бился смело. Везде мечи взлетали, свистя, круша, рубя, Бургунды в этой битве прославили себя. Все тысяча четыре врага, что в зал вступили, До одного истреблены мечами рейнцев были. Вновь тишина настала, умолкли шум и гам. Одна лишь кровь убитых по сточным желобам С журчанием негромким сбегала вниз во двор. Вот так был людям Этцеля жестокий дан отпор. Свои щиты бургунды поставили у ног И отдохнуть немного присели, кто где мог. Остался только Фолькер у входа в зал стоять. Чтоб первым в сечу ринуться, коль вспыхнет бой опять. Скорбела королева, король был удручён. От слёз померкли очи у гуннских дев и жён. Шептал им тайный голос, что скоро смерть у них Вновь похищать начнёт друзей, мужей, детей, родных. Авентюра XXXVI
О том, как королева приказала поджечь зал
«Снять шлемы! — крикнул Хаген соратникам усталым. Я вместе с другом встану на страже перед залом, И если гунны снова посмеют в ссору лезть. Я тотчас королям моим подам об этом весть». Бургунды сняли шлемы с разгорячённых лбов И сели на останки поверженных врагов. Их изрубили рейнцы в сражении мечами За то, что худо обошлись хозяева с гостями. Король с женой решили, что ими дотемна Должна ещё раз битва пришельцам быть дана. Собрали всех способных мечом владеть людей, И двадцать тысяч воинов напали на гостей. Близ королей бургундских брат Хагена стоял, Как вдруг увидел Данкварт врагов у входа в зал. Он бросился к порогу и встретить их успел. Все мнили, что храбрец погиб, но он остался цел. Покуда ночь над миром не распростёрла тень, — А летом отступает пред ней не скоро день, — Вели сраженье вормсцы, как витязям к лицу. Пришёл от их мечей конец не одному бойцу. Совпал с солнцеворотом тот долгий страшный бой. Свела Кримхильда счёты с ближайшею роднёй, За прошлые обиды ей отомстив вполне, Но Этцелю всю жизнь пришлось жалеть об этом дне. Встревожились бургунды, когда спустился мрак. Им думалось: не лучше ль, чем маяться вот так, Самим напасть на гуннов и доблестно почить Иль всё же попытаться мир с врагами заключить. И Этцеля решились три короля позвать. Кто им в стране враждебной вонмет скорей, чем зять? От свежей крови красны, от панцирей черны, Спустились братья вниз во двор и стали у стены. На зов явился Этцель, Кримхильда с ним пришла. Весь край им был подвластен, и рать их всё росла. Король бургундам бросил: «Зачем я зван сюда? На мировую не пойду я с вами никогда. Вы нанесли мне нынче такой большой урон, Что он лишь вашей кровью быть может искуплен. Мой сын сражён был вами, истреблена родня. Ни мира, ни прощения не ждите от меня». «Ты нас, — промолвил Гунтер, — напрасно не кори. Убили нашу челядь твои богатыри. Скажи, в чём пред тобою мы провинились вдруг. Ведь я тебе доверился и мнил, что ты мне друг». Млад Гизельхер Бургундский спросил врагов своих: «Пусть Этцелевы люди, те, что ещё в живых, Поведают открыто, чем я их оскорбил. К ним едучи, руководим я добрым чувством был». Ответствовали гунны: «От доброты твоей Немолчный стон сегодня стоит в округе всей. К нам занесло из Вормса тебя не в добрый час. Ты со своими братьями осиротил всех нас». Державный Гунтер снова воскликнул с возмущеньем: «Куда разумней дело закончить примиреньем. Полезно это будет обеим сторонам. Несправедлив ваш государь, вреда желая нам». Гостям хозяин молвил: «И сравнивать смешно Обиды ваши с горем, что мне причинено. Я из-за вас лишился достоинства и чести И ни за что не допущу, чтоб вы избегли мести». Сказал могучий Гернот на это королю: «Тогда я вас и Бога лишь об одном молю — Чтоб, вам же к чести, дали вы нам во двор сойти: На воле легче погибать, чем сидя взаперти. Коль нам конец назначен, пускай скорей придёт. Дружины ваши свежи, число их всё растёт, А мы жестоким боем утомлены смертельно. К чему свои страдания затягивать бесцельно?» Заколебались гунны, и Этцель был готов Согласием ответить на просьбу пришлецов, Но примириться с этим Кримхильда не могла И так вассалам молвила, желая братьям зла: «Не отвергайте, гунны, мой дружеский совет. Вам хитрости бургундов потворствовать не след. Коль вырвутся из зала у вас во двор они. Опять недосчитаетесь вы многих из родни. Ведь если даже смерти вы предадите их, Но дети Уты чудом останутся в живых, Да на ветру остынут и дух переведут, Такие витязи урок вам и втроём дадут». Млад Гизельхер ответил: «Пригожая сестра, Я вижу, ты желала мне зла, а не добра, Когда меня просила прибыть на торжество. За что грозит мне смертью рать супруга твоего? Тебе хранил я верность и не чинил вреда, И лишь по той причине отправился сюда, Что твёрдо был уверен в любви сестры ко мне. Умерь свой гнев, иль смертный час пришёл твоей родне». «Пощады вам не будет, — ответила она. — Я Хагеном из Тронье была оскорблена, Да так, что до могилы обиды не прощу И всё, что он мне задолжал, с вас, родичи, взыщу. Однако не останусь я к просьбам безучастна, Коль вы его назначить заложником согласны, Тогда я буду с вами о мире толковать И вспомню, что дала нам жизнь одна и та же мать». Сказал могучий Гернот: «Да не попустит Бог, Чтоб нашего вассала мы отдали в залог.[335] Мы тысячею братьев пожертвуем скорей, Чем предадим хоть одного из верных нам людей». Млад Гизельхер воскликнул: «Друзья, мы все падём, Но с недругами счёты по-рыцарски сведём. Пусть трус ценой измены спасает жизнь свою, А я уж лучше с гуннами померяюсь в бою». Как подобало, Данкварт прибавить не преминул: «Вовек того не будет, чтоб брата я покинул. Любую участь, Хаген, разделим мы с тобой, А те, кому не нужен мир, пусть получают бой». Воззвала королева: «Богатыри, вперёд! Кто за меня отплатит и Хагена убьёт, Того вознагражу я, как долг и честь велят. Штурмуйте лестницу, чтоб в зал врагов загнать назад. Во двор не выпускайте проклятых пришлецов. Велю поджечь строенье я с четырёх концов[336] И вормсцам по заслугам воздам на этот раз». Охотно люди Этцеля исполнили приказ. Они мечи и копья пустили в ход опять И со двора бургундов сумели в зал прогнать, Как ни сопротивлялись три брата-короля, С дружинниками верными опасности деля. Чтоб побыстрей на гибель сородичей обречь, Жена владыки гуннов велела дом поджечь, А тут пахнуло ветром, и зданье занялось. Кому изведать больше мук, чем рейнцам, довелось? «Увы! — они кричали. — Наш смертный час настал. Уж лучше б полегли мы, рубясь у входа в зал. Да сжалится над нами всевидящий Творец! Готовит королева нам мучительный конец». Один из них промолвил: «Мы все умрём, друзья. Нас Этцель нам на горе зазвал в свои края. Такая жажда сушит и жжёт нутро моё, Что, кажется, сойду с ума я скоро от неё». Ответил Хаген: «Витязь, коль жажда вас томит, Не погнушайтесь кровью тех, кто в бою убит, — Она в подобном пекле полезней, чем вино. К тому ж других напитков тут не сыщешь всё равно». С одним бургундом рядом валялся мёртвый враг. Склонил колени воин, снял с головы шишак И к свежей ране трупа припал иссохшим ртом. Впервые кровь он пил и всё ж доволен был питьём. Он Хагену промолвил: «Да наградит вас Бог! Совет ваш мудрый жажду мне утолить помог. Вам за него я буду признателен по гроб. Быть даже лучшее вино вкуснее не могло б». Поняв, что был их другу совет разумный дан, Пить кровь бургунды стали у мертвецов из ран, И это столько силы прибавило бойцам, Что отняли они потом друзей у многих дам. Вокруг героев пламя ревело всё сильней. Спасались под щитами они от головней, Но их невыносимо терзали зной и дым. Нет, не бывало никому трудней, чем было им. Воскликнул Хаген: «К стенам! Прикроют нас они, И нам на шлемы падать не будут головни, А упадут — втопчите их сразу в кровь ногой. Эх, знатный же нам задан пир хозяйкой дорогой!» Не скоро луч рассвета блеснул из темноты, Но до зари стояли, склонившись на щиты, Лихой скрипач и Хаген у выхода во двор, Чтоб новым проискам врагов дать при нужде отпор. Сказал с рассветом Фолькер: «Вернёмся в зал, мой друг. Пусть гунны полагают, что после долгих мук Сполна в огне пожара погибла наша рать. Тем неожиданней на них ударим мы опять». Млад Гизельхер Бургундский промолвил в свой черёд: «Повеяло прохладой — как видно, день встаёт. Дай Бог, чтоб для бургундов не стал он днём печали. Не в добрый час к сестре моей на праздник мы попали». Один из вормсцев крикнул: «Недолго ждать зари. Нет выхода другого теперь, богатыри, Как взять оружье в руки и грянуть на врагов. Кримхильда скоро двинет вновь на нас своих бойцов». Хозяин мнил, что гости не дожили до дня, Что все они погибли от ран и от огня, Но в зале оставалось ещё шестьсот мужей, И слуг отважней не имел никто из королей. Едва туда Кримхильда лазутчиков послала, Те сразу увидали, что рейнские вассалы По-прежнему толпятся вокруг владык своих, Как будто ни огонь, ни сталь — ничто не взяло их. Узнав, что часть бургундов избегла смерти всё же, Известье королева сочла нелепой ложью. «Как это может статься? — воскликнула она. — Я думала, что вся их рать огнём истреблена». Хотелось жить бургундам и в этот страшный час, Но не нашлось такого, кто б их от смерти спас: Все гунны только злобу питали к пришлецам. Гостям осталось лишь одно — мстить за себя врагам. Поздравить с добрым утром их Этцель приказал, И хлынули потоком его вассалы в зал. Их копья на пришельцев посыпались дождём, А те, как витязям к лицу, обороняли дом. С отвагой беспримерной бросались гунны в бой: Награду от Кримхильды стяжать хотел любой, Да и приказ монарший исполнить заодно, Но многим было в битве той погибнуть суждено. Вассалы королевы недаром бились смело. Во двор щиты с казною принесть она велела, И деньги брал без счёта любой её слуга. Кто б дал дороже, чем она, за голову врага? Зато у ней и было бойцов не перечесть. «Сейчас, — воскликнул Фолькер, — собьём мы с гуннов спесь, Хотя впервые вижу я их в таком задоре. Вассалов Этцель золотом осыпал нам на горе». Воззвали вормсцы к гуннам: «Богатыри, сюда! Пора нам с долгой тяжбой покончить навсегда, Кто пасть сегодня должен, тот пусть падёт скорей». И разом копья острые впились в щиты гостей. Что мне сказать ещё вам? Двенадцать сот бойцов Не раз бросались с рёвом на рейнских удальцов, Чью пылкость охлаждала лишь кровь, хлеща из ран. Столь неуёмной яростью был каждый обуян, Что больше и не думал никто о примиренье. Бедой для нападавших закончилось сраженье — Отважнейших вассалов в нём потерял король. Немало слёз у их родни исторгли скорбь и боль. Авентюра XXXVII
О том, как был убит Рюдегер
Едва отбили рейнцы тот приступ поутру, Муж Готелинды милой явился ко двору, И, услыхав повсюду рыдания и стон, В сердечном сокрушении заплакал горько он. «Увы! — маркграф воскликнул. — Не мил мне белый свет. Ужель уладить ссору надежды больше нет? И рад бы я вмешаться, да много ль проку в том? Не буду даже выслушан я нашим королём». У Дитриха из Берна он приказал узнать, Не согласится ль Этцель призывам к миру внять, Но тот ему ответил: «Бургундов не спасти. Не разрешит противников король нам развести». Один воитель гуннский, случайно увидав, Как утирает слёзы бехларенский маркграф, Приблизился к Кримхильде и злобно ей сказал: «Взгляните, как себя ведёт сильнейший ваш вассал, С которым обращались как с другом вы досель. Немало он подарков, и замков, и земель От вашего супруга в награду заслужил. Так почему же нынче он меча не обнажил? Выходит, дела нету ему до наших слёз — Ведь он-то от бургундов ущерба не понёс. Я слышал, не обидел его отвагой Бог, Однако это доказать нам Рюдегер не смог». Окинул гневным взором бехларенец того, Кто вёл такие речи с Кримхильдой про него. Он думал: «Ты на людях чернишь меня, подлец,[337] Но убедишься ты сейчас, что я и впрямь храбрец». Он ринулся на гунна и, крепко сжав кулак, Советчика дурного в лицо ударил так, Что разом жизнь угасла в поверженном лгуне, Но Этцель, это увидав, мрачнее стал вдвойне. Воскликнул честный витязь: «Издохни, мерзкий трус! Я сам скорблю глубоко, что нынче не дерусь И до сих пор дружину на рейнцев не веду. Причина есть и у меня питать к гостям вражду. И я бы мог немало наделать им вреда, Когда бы самолично их не привёз сюда. Коль скоро я бургундам служил проводником, Не подобает, чтоб меня сочли они врагом».[338] Взглянул король на гунна, лежавшего в пыли, И Рюдегеру бросил: «Да, мне вы помогли, Но только мало проку от помощи такой — И без того недёшево обходится нам бой». Маркграф ему ответил: «Я лишь обиду смыл. При всех меня покойник бесстыдно осрамил, Сказав, что я не стою наград, мне данных вами. Пусть не язвит он впредь других поносными словами». Явилась королева и тоже увидала, Сколь страшной смерти предал маркграф её вассала, И покатились слёзы у ней из ясных глаз. Она спросила: «Рюдегер, за что вы злы на нас И отягчить хотите нам бремя наших бед? Вы сами мне и мужу твердили много лет, Что жизнью да и честью для нас рискнуть готовы. Как весь наш двор, считали мы, что держите вы слово. Ужели вы забыли, в чём клятву дали встарь, Когда меня в супруги избрал ваш государь? Служить вы обещали мне до скончанья дней, А нам такой слуга, как вы, сейчас всего нужней». «Да, госпожа, вы правы: принёс я клятву вам, Что ради вас, коль надо, и жизнь и честь отдам, Но никогда не клялся, что душу погублю. На пир, а не на смерть я вёз бургундов к королю». Воскликнула Кримхильда: «Припомните, маркграф, Как вы давали клятву, рукой мне руку сжав, Отметить тому, кем будет задета честь моя». Он молвил: «Вам не отказал ни в чём ни разу я». Сам Этцель обратиться к нему был принуждён. Склонил с женой колени перед вассалом он. Дослушал государя с тоской в душе смельчак И на мольбы о помощи ему ответил так: «Увы, зачем доныне щадила смерть меня? Знать, Богом я отринут, коли дожил до дня, Когда презреть придётся мне дружбу, верность, честь — Всё, что для нас заветного на этом свете есть. К какому бы решенью сейчас я ни пришёл, Любое будет только одним из равных зол, А оба отвергая, я трусом бы прослыл. Да просветит мой разум Тот, кто жизнь в меня вселил!» Но Этцель и Кримхильда стояли на своём, И я вам без утайки поведаю о том, Как после долгих споров им уступил храбрец, Дал рейнцам бой и в том бою нашёл себе конец. Знал Рюдегер достойный, что, обнажив клинок, Лишь новые несчастья на всех бы он навлёк И сам бы неизбежно был осуждён молвой. Вот оттого и возражал он Этцелю с женой. «Король, — промолвил витязь, — я буду только рад, Коль все награды ваши возьмёте вы назад. Мне ничего не надо — ни замков, ни земель. Уж лучше я в изгнание с сумой уйду отсель».[339] «Кто ж мне тогда поможет? — король в ответ ему. — Нет, я назад ни земли, ни замки не возьму, А разделю? напротив, с тобою власть свою, Коль за меня моим врагам ты отомстишь в бою». «Не знаю я, что делать, — сказал маркграф опять. — В Бехларене бургундов мне довелось принять, Хлеб-соль водил я с ними, дарил подарки им.[340] Так вправе ль приуготовлять я смерть гостям своим? Хоть посчитают люди, что стал я трусом низким, Не страх меня снедает, а мысль, что другом близким Имею я несчастье владыкам рейнским быть И с ними, на свою беду, хотел в родство вступить. Я дочь свою просватал за младшего из них: Ведь Гизельхер — завидный по всем статьям жених. Ручаюсь головою, ещё не видел свет, Чтоб был так смел, силён, учтив король столь юных лет». Вновь молвила Кримхильда, о помощи моля; «Ах, друг мой, пожалейте меня и короля! Подумайте хотя бы о том, какой урон Был нынче нам, хозяевам, гостями нанесён». С отчаяньем на это ей Рюдегер сказал: «Итак, своею кровью заплатит ваш вассал За всё, чем вы взыскали в былые дни его, И больше мне доказывать не надо ничего. Теперь лишусь не только земель и замков я. Безвременно прервётся сегодня жизнь моя, А вы уж позаботьтесь о тех, кто дорог мне — О всех моих бехларенцах, о дочке и жене». Король, услышав это, опять воспрял душой. «Пусть небо, — он воскликнул, — воздаст тебе, герой, А я твоих домашних вовеки не покину, Хоть и уверен, что в бою не ждёт тебя кончина».[341] Заплакала Кримхильда, поверив наконец, Что жизнь и душу ставит на ставку удалец, А он промолвил: «Долгу я верность соблюду,[342] Как мне ни горько, что друзьям я принесу беду». Расстался с государем маркграф в большой тоске. Пошёл он и вассалов сыскал невдалеке. Дружинникам отважным дал Рюдегер приказ: «К оружью! Принуждён вести я на пришельцев вас». Оруженосцам тут же велели смельчаки Подать кольчуги, копья, щиты и шишаки, И каждый снарядился, как мужу подобало. Бургундам вскоре сделали они вреда немало. Шло с Рюдегером в битву пять сотен храбрецов Да, сверх того, двенадцать Кримхильдиных бойцов, К бехларенцам примкнувших, чтоб славу заслужить. Не знали витязи, что им уже недолго жить. Маркграф шишак надёжный надвинул на чело, Мечи его вассалы держали наголо, У каждого на локте висел широкий щит. Внушил тревогу Фолькеру воинственный их вид. Узнав, что к двери зала бехларенцы спешат, Млад Гизильхер Бургундский был несказанно рад — Он счёл, что на подмогу к нему явился тесть. Как можно было иначе понять такую весть? Соратникам он молвил: «На счастье наше с вами, Успели мы в дороге обзавестись друзьями. Как славно, что невесту мне ниспослал Творец! В последний миг на помощь нам приспел её отец». «С чего вы это взяли? — скрипач в ответ ему. — Тому, кто хочет мира, ей-богу, ни к чему К нам для переговоров вести такую рать. Нет, нас за земли с замками ваш тесть решил продать». Всё это смелый шпильман ещё не досказал, Как Рюдегер добрался уже до входа в зал И на пороге молча поставил щит к ногам, Не пожелав хотя б кивком послать привет друзьям. Затем, возвысив голос, предупредил гостей: «Сражайтесь, нибелунги, с дружиною моей. Я к вам пришёл, герои, не с миром, но с мечом. Я прежде вашим другом был, а ныне стал врагом». Бургунды приуныли, услышав речь его. Немало натерпелись они и без того. Поэтому жестоко терзала и гнела Их мысль, что даже Рюдегер — и тот им хочет зла. Сказал с испугом Гунтер: «Помилуй вормсцев, Боже! Ужели отвернулись от нас, маркграф, вы тоже И не на кого больше надеяться нам здесь? Нет, я не верю, что презреть могли вы долг и честь». Но Рюдегер печально промолвил королю: «Поклялся я Кримхильде, что с вами в бой вступлю, А госпожу не вправе обманывать слуга. Обороняйтесь, витязи, коль жизнь вам дорога». На это дал маркграфу король ответ такой: «Вам следовало б раньше к нам воспылать враждой. Вы так нам были верны и так любили нас, Что мы от друга вправе ждать того же и сейчас. Когда б вы согласились нам нынче дать пощаду, Мы все до самой смерти служить вам были б рады За щедрые подарки, что нам вы поднесли,[343] Когда нас в землю Этцеля на празднество везли». И Рюдегер воскликнул: «С какою бы охотой Я снова вас осыпал подарками без счёта, Когда б повиноваться лишь зову сердца мог И мне за это не грозил, в предательстве упрёк!» Возвысил голос Гернот: «Одумайтесь, маркграф! Ужель, нас так сердечно в Бехларене приняв, Вы только зла хотите теперь гостям своим? А мы ведь пригодимся вам, коль смерти избежим». Но Рюдегер ответил: «Ах, если бы Творец На Рейн вам дал вернуться, а мне послал конец, Чтоб этою ценою бесчестья я избег! Убив друзей, себя стыдом покрою я навек». Опять промолвил Гернот: «Мне было б тяжело, Когда б такого мужа сраженье унесло. Пусть, Рюдегер, за щедрость вам Бог воздаст с лихвой. Я ваш подарок — добрый меч[344] — всегда ношу с собой. Он нынче безотказно хозяину служил. Я им немало гуннов с размаху уложил. Он так блестящ и звонок, надёжен и остёр, Что мир оружья лучшего не видел до сих пор. Но если нападёте вы на моих родных И смерти предадите кого-нибудь из них, Вас вашим же подарком убью немедля я, Хоть мне супругу вашу жаль, а с вами мы друзья». «Ах, господин мой Гернот, дай Бог, чтоб было так, И в поединке с вами пал ваш невольный враг. Ведь если целы вормсцы останутся в бою, Смогу оставить я на вас жену и дочь свою». Млад Гизельхер, сын Уты, сказал на это: «Тесть, Неужто вы забыли, что все вас любят здесь? Ваш долг — не биться с нами, а нам в беде помочь, Иначе станет до венца вдовою ваша дочь. Коль с нами поведёте вы разговор мечом, Раскаяться придётся мне поневоле в том, Что вас я чтил глубоко, во всём вам доверял И в жёны вашу дочь, маркграф, поэтому избрал». Бехларенец ответил: «Коль всемогущий Бог Сподобит вас вернуться на Рейн в свой час и срок, Мой грех не вымещайте на дочери моей И, невзирая ни на что, останьтесь верны ей». Млад Гизельхер промолвил: «Я ей не изменю, Но если нападёте вы на мою родню И тех, кто жив покуда, начнёте убивать, Придётся с вашей дочерью и с вами мне порвать». «Так пусть нас Бог рассудит!» — вскричал маркграф с тоской И поднял щит, готовясь вести дружину в бой, И начал подниматься по лестнице к дверям, Но Хаген сверху закричал бехларенским бойцамз «Не торопитесь кровью оружье обагрить. В последний раз мы с вами хотим поговорить, Пока не перебили нас всех до одного, Хоть, право, пользы Этцелю не будет от того». Муж Гунтера прибавил: «Я сильно озабочен. Как ни широк и звонок, как ни тяжёл и прочен Тот щит, что Готелиндой мне в дар преподнесён, Но гуннских копий и мечей не выдержал и он. Вот если б соизволил ты, Господи всезрящий, Чтоб Рюдегер достойный мне отдал щит блестящий, Который он на локоть так ловко нацепил, С таким прикрытьем я бы в бой и без брони вступил». «Его тебе, мой Хаген, я сам вручил давно бы, Когда б не знал, что это вселит в Кримхильду злобу. А впрочем, для чего мне теперь её любовь? Возьми мой щит[345] — Бог даст, на Рейн ты с ним вернёшься вновь». У многих покраснели глаза от жарких слёз, Когда свой щит воитель так щедро преподнёс Тому, с кем было биться приказано ему. Не делал больше он с тех пор подарков никому. На что владетель Тронье был грозен и суров, Но и его, как прочих бургундских удальцов, Бехларенец глубоко растрогал и потряс Своим великодушием в предсмертный грозный час. Сказал маркграфу Хаген: «О, доблестный боец, Пускай за благородство тебе воздаст Творец! Никто с тобой на свете в радушье не сравнится, И память о твоих делах навеки сохранится. Как сознавать мне больно, что мы — враги отныне! И без того довольно с нас горя на чужбине, А тут ещё с друзьями придётся драться нам». Ответил Рюдегер: «Скорблю об этом я и сам». «Я разочтусь немедля с тобой за щедрый дар, И как бы ни был нынче твой натиск лют и яр, Пусть даже ты всех рейнцев до одного убьёшь, Меч на тебя, мой Рюдегер, не подниму я всё ж». Учтиво поклонился бехларенец в ответ. Заплакали бургунды, поняв — надежды нет. Неотвратима схватка, в которой смерть найдут И много вормсцев, и маркграф, всех доблестей сосуд. Из зала сверху крикнул ему скрипач лихой: «Коль обещал не трогать вас сотоварищ мой, Вам, Рюдегер, я тоже не причиню вреда. У вас за ласковый приём в долгу мы навсегда. Я вот о чём прошу вас сказать своей жене: Браслеты золотые она вручила мне, Велев, чтоб их у гуннов носил я в честь её: Смотрите — обещание я выполнил своё». Маркграф на это молвил: «Дай Бог ещё не раз Моей супруге милой почтить подарком вас, А я про вашу верность ей, Фолькер, расскажу, Коль голову в сражении сегодня не сложу». Герою-музыканту такую клятву дав, Воспламенился духом и поднял щит маркграф. Взбежал он по ступеням и на гостей напал. По богатырски Рюдегер удары рассыпал. Как Хаген, так и шпильман, чтоб не нарушить слово, Подальше отступили от витязя лихого, Но и без них там было так много смельчаков, Что нелегко бехларенцу пришлось в толпе врагов. Ему ворваться Гунтер и Гернот дали в дом, Чтоб за порогом зала покончить с храбрецом. Лишь Гизельхер старался к нему не подходить, Надеясь и себя спасти, и тестя пощадить. В отваге состязаясь с владыкою своим, Дружинники маркграфа спешили вслед за ним. Сверкали и свистели их острые клинки, И от ударов лопались щиты и шишаки. Хоть долгий бой изрядно бургундов утомил, У них для новой схватки ещё хватило сил. Мечами пробивали они броню насквозь. Немало славных подвигов свершить им довелось. Как только в зал успели бехларенцы вбежать, Взялись скрипач и Хаген врагов уничтожать. В той схватке не щадили герои никого, Стараясь лишь не поразить маркграфа самого. Не видел мир поныне второй такой резни. Трещали, разрываясь, подщитные ремни, И со щитов каменья летели в кровь и грязь, И дико лязгали мечи, о панцири щербясь. Маркграф не ведал страха и первым шёл туда, Где злей всего кипела кровавая страда. Наглядно доказали дела богатыря, Что он за храбрость был молвой превознесён не зря. Как Гунтер, так и Гернот отважно бой вели. Бехларенцев нещадно рубили короли, А Гизельхер и Данкварт сражались так с врагом, Что стал злосчастный этот день для многих Судным днём. Но Рюдегер достойный не отставал от них, Без счёта истребляя бургундов удалых, Чем был один из рейнцев так сильно разъярён, Что смертный час бехларенца решил приблизить он. Вскричал могучий Гернот — так звался рейнец тот: «Мне, Рюдегер, терпенья уже недостаёт Смотреть на то, как косит моих мужей ваш меч. Я вижу, смерти вы нас всех намерены обречь. Столь многим нашим людям вы принесли кончину, Что я подарком вашим убить вас не премину. Ко мне оборотитесь, чтоб рассчитаться мог Я с вами за полученный в Бехларене клинок». На многих яркий панцирь от крови потемнел, Пока маркграф добраться до Гернота сумел, И всё ж, до славы жадны, они вступили в бой, Щиты свои надёжные держа перед собой. Однако не укрыться им было за щитами — Любую сталь герои могли пробить мечами. Сквозь шлем удар смертельный маркграф нанёс врагу, Но не остался и король у недруга в долгу. Взметнул над головою он Рюдегеров дар И, кровью истекая, нанёс такой удар, Что меч завязки шлема рассёк, пройдя сквозь щит, И удалец бехларенский был наповал убит. От сотворенья мира до нынешних времён Даритель не был хуже за щедрость награждён. С маркграфом рядом рухнул его недавний враг,[346] И Хаген, это увидав, в сердцах промолвил так: «Безмерную утрату сегодня понесли мы: Смерть двух таких героев — ущерб непоправимый. Вот и пускай залогом расплаты за него Останутся бехларенцы здесь все до одного». Воскликнул Гунтер: «Горе! Мой милый брат угас. Все мыслимые беды обрушились на нас. И Рюдегера тоже мне вечно будет жаль. Постигла обе стороны великая печаль». Когда о смерти брата млад Гизельхер узнал, Пришлось куда как худо тем, кто ворвался в зал. Такую там дружину смерть набрала себе, Что ни один бехларенец не уцелел в борьбе. А после Хаген, Данкварт, и Фолькер из Альцая, И Гизельхер, и Гунтер, оружием бряцая, Пошли туда, где Гернот с маркграфом полегли, И слёзы у богатырей от скорби потекли. «Смерть, — Гизельхер промолвил, — крадёт у нас друзей. Но осушите слёзы, и встанем у дверей, Чтоб ветер наши брони немного остудил. Увы, сегодня умереть Господь всем нам судил». Остались вновь без дела бургундские вассалы. Кто прислонился к стенке, кто сел на что попало, И удивился Этцель, что в зале шум утих — Ведь он не знал о гибели бехларенцев лихих. Разгневалась Кримхильда: «Хорош у нас слуга! Честь короля ни капли ему не дорога. Нет, Рюдегер не только не покарал врагов, Но и без боя отпустить их всех на Рейн готов. Напрасно не скупились мы на дары ему. Неверен оказался он долгу своему И с нашими гостями пошёл на мировую». На это Фолькер сверху дал ей отповедь такую: «К несчастью, вы ошиблись, и я сказал бы вам, Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам, Что Рюдегера нынче вы низко оболгали. Нам мира ни его мужи, ни он не предлагали. Маркграф приказ так честно старался исполнять, Что смерть со всей дружиной пришлось ему принять. Искать слугу другого я вам совет даю — Свой долг исполнил до конца бехларенец в бою. Сейчас вы убедитесь, что Рюдегер сражён». И труп на зло Кримхильде к дверям был принесён, Чтоб Этцель мог увидеть его бескровный лик. Впервые гуннскую страну такой удар постиг. Едва ли мы сумеем вам передать словами, Как обливались дамы и витязи слезами, Какой жестокой болью терзатась их сердца, Когда им был показан прах усопшего бойца. Рыдала королева, от горя побледнев, А разъярённый Этцель, рыча, как грозный лев, И повергая в трепет всех, кто стоял кругом, Скорбел во всеуслышанье о леннике своём. Авентюра XXXVIII
О том, как были перебиты дружинники Дитриха
Стенаньями и плачем был оглашён дворец.[347] Один из храбрых бернцев услышал наконец, Как гунны причитают и льют потоки слёз. Об этом воин Дитриху немедленно донёс. Сказал он господину: «Спешу вам доложить, Что, хоть пришлось довольно на свете мне пожить, Таких истошных воплей не слышал никогда я. Боюсь, что с нашим королём стряслась беда большая. Он иль жены лишился, иль сам в бою убит. С чего б иначе плакать всему двору навзрыд? Наверно, зла немало понатворили гости, Коль стонут гуннские мужи от горя и от злости». Ответил витязь бернский: «Не будь в сужденьях скор. Быть может, ты выносишь пришельцам приговор За грех, свершённый теми, кто их втянул в беду. Я обещал бургундам мир и слово соблюду». Воскликнул смелый Вольфхарт: «Я выспросить берусь, Что гуннов повергает в такую скорбь и грусть; Когда же разузнаю, о чём они вопят, С известьями, мой государь, к вам поспешу назад». На это Дитрих молвил: «Где всё кипит враждой, Там праздные расспросы кончаются бедой — Лишь пуще раздражают они бойцов всегда. Вы, Вольфхарт, вспыльчивы, и вам нельзя идти туда». Он приказал, чтоб Хельфрих шёл ко двору скорей И вызнал у хозяев иль даже у гостей, Кто вверг всех гуннов разом в отчаянье такое, Что их стенания полны безмерною тоскою. Спросил гонец у гуннов: «Чем вы удручены?» Один из них ответил: «Отрада всей страны, Любимец государя и каждого из нас, Убит маркграф бехларенский бургундами сейчас. С ним вся его дружина легла на поле чести». Вовек не слышал Хельфрих печальнее известья. Слезами обливаясь, подавлен, потрясён, Пришёл со страшной новостью к владыке Берна он. Спросил вассала Дитрих: «Что вы узнали там И по какой причине в слезах вернулись к нам?» Промолвил Хельфрих: «Можно ль не исходить слезами, Коль добрый Рюдегер сражён бургундскими бойцами?» Вскричал властитель бернский: «Пусть грех простит им Бог! Их на такое дело толкнуть лишь дьявол мог. Чем заслужил покойный столь горестный удел? Ведь он же вормсцев так любил и так о них радел». Вскипел отважный Вольфхарт: «Коль вправду он убит, С лихвой дружина наша за смерть его отметит, Иначе люди скажут, что предан нами друг — Немало добрый Рюдегер нам оказал услуг».[348] Владыка амелунгов уселся у окна. Решив узнать сначала, на ком лежит вина, А уж потом виновных к ответу призывать, Он Хильдебранда с рейнцами послал потолковать. Брать Хильдебранд с собою не стал ни щит, ни меч: По-дружески с гостями вести хотел он речь, Но этим так разгневан был сын сестры его, Что даже накричал в сердцах на дядю своего. Рек Вольфхарт: «Коль придёте вы к рейнцам без брони, Вас примут неучтиво, и высмеют они, И от себя с позором прогонят, может быть; А коль в доспехах явитесь, вам не дерзнут грубить». И внял старик советам горячего юнца. Едва вооружиться успел он до конца, Как бернцы окружили его со всех сторон. Был этим Хильдебранд седой немало удивлён. Он их спросил: «Куда вы с мечами наголо?» — «Пусть видит дерзкий Хаген, как много нас пришло, Иначе он обидит и вас насмешкой злою». И согласился взять старик соратников с собою. Заметил смелый Фолькер, из зала бросив взор, Что Дитриховы люди пересекают двор — Щиты у них на локте, мечи блестят в руках, И королей предупредил скрипач в таких словах: «Подходят к залу бернцы, и мнится мне, вражда, А не стремленье к миру их привела сюда, Иначе бы доспехи им были не нужны. Боюсь, и с ними будем мы затеять бой должны». Едва отважный шпильман всё это досказал, Как Хильдебранд с дружиной пришёл ко входу в зал, На землю щит поставил и закричал гостям: «Богатыри, что Рюдегер худого сделал вам? Мне господин мой Дитрих велел спросить у вас, Не ложное ль известье он получил сейчас И правда ли, что вами маркграф убит в бою. Коль это так, нам не избыть до смерти скорбь свою». Сказал владетель Тронье: «Известие правдиво, Хоть я б желал, чтоб ложью его считать могли вы, А Рюдегер достойный остался жив и цел И не пришлось оплакивать нам всем его удел». Когда известно стало, что впрямь маркграф убит, Все Дитриховы люди заплакали навзрыд. Текли у бернцев слёзы со щёк, бород, усов. Унынье преисполнило сердца лихих бойцов. Промолвил герцог Зигштаб, один из их числа: «Отраду нашу битва навеки унесла. Пал тот, кто кров и пищу давал нам в дни изгнанья. До срока меч врага прервал его существованье». Сказал печально Вольфвин, бесстрашный удалец: «Когда б сражён сегодня был мой родной отец, Я и тогда навряд ли скорбел бы так душой. Не вынести его жене утраты столь большой». Могучий Вольфхарт гневно воскликнул в свой черёд: «Кому теперь придётся вести войска в поход, Как их водил когда-то бехларенский маркграф? Нас, амелунгов, навсегда осиротил он, пав». От этих слов заплакал он сам ещё сильней, С ним — Хельфрих, Вольфбранд, Хельмнот и много их друзей, А Хильдебранд бургундам, рыдая, возгласил: «Молю вас сделать то, о чём наш государь просил. Велите труп из зала к порогу принести, Чтоб мы могли оплакать и с честью погрести Того, кто свято верность хранил друзьям своим — И нам, лишённым родины, и вам, и остальным. Мы, бернцы, здесь чужие, и он чужим был тоже.[349] Поэтому нам в просьбе отказывать негоже. Должны, хотя б по смерти, маркграфу мы воздать То, что от нас он вправе был при жизни ожидать». Державный Гунтер молвил: «Хвала и честь тому, Кто и по смерти друга готов служить ему. Мы, люди, умираем, а верность — никогда. Почтите же усопшего — был добр он к вам всегда». Но тут вмешался Вольфхарт: «Просить нам надоело. Извольте-ка, бургунды, немедля выдать тело. Оплот и радость нашу убили вы в сраженье, Так не мешайте хоть предать маркграфа погребенью». Скрипач ему: «Не ждите от нас таких услуг. Возьмите тело сами, коль нужен вам ваш друг — Лежит, в крови купаясь, он недвижимо здесь. Вот этим и окажете вы Рюдегеру честь». С трудом сдержался Вольфхарт и так сказал в ответ: «Уймитесь! Нашу рану вам растравлять не след. За грубость, сударь шпильман, воздал бы я с лихвой, Не запрети нам Дитрих наш вступать с гостями в бой». Промолвил Фолькер бернцу: «Блюдёт запреты тот, Кому их малодушье нарушить не даёт,[350] И я отнюдь героем не назову его». Одобрил Хаген от души речь друга своего. Могучий бернец вспыхнул: «Горазды вы шутить, Но ваш язык сумею я так укоротить И так расстроит скрипку вам мой клинок булатный, Что вы меня попомните, прибыв на Рейн обратно». Ответил Фолькер: «Будьте уверены вполне, Что если струны скрипки расстроите вы мне, То, прежде чем вернусь я на Рейн родимый вновь, Ваш ныне столь блестящий шлем покроет ржою кровь». Племянник Хильдебранда рванулся к двери в зал. По счастью, дядя силой задиру удержал. «Как видно, ты рехнулся, коль обнажаешь меч. Ведь это может на тебя гнев Дитриха навлечь». «Пустите льва на волю, — опять съязвил скрипач. — Вам, старец, с ним не сладить — он чересчур горяч. Но как бы смел он ни был, я так его приструню, Что заречётся у меня он похваляться втуне». Поносными словами был бернец разъярён. Себя щитом надёжным прикрыл поспешно он И шпильману навстречу помчался, словно лев. Пустились вслед за ним друзья, придя в великий гнев. Как ни был Вольфхарт молод, проворен, полон сил, А всё же старый дядя его опередил[351] И первым устремился по лестнице к дверям. Вот так был амелунгами навязан бой гостям. Скрестили грозный Хаген и Хильдебранд клинки. Неукротимой злобой пылали смельчаки. Звенели и трещали щиты в руках у них, И красный ветер поднялся от их мечей стальных. Но в этом поединке взять верх никто не смог: Противников с собою унёс людской поток, И проложить друг к другу не удалось им путь. Меж тем схватились музыкант и Вольфхарт грудь на грудь. Неустрашимый бернец рубнул бургунда так, Что вплоть до самых стяжек рассёк на нём шишак; Но тут удар ответный нанёс скрипач мечом, И искры из брони врага посыпались дождём. Безудержная ярость кипела в их сердцах. Дымились от ударов кольчуги на бойцах. Но смелый бернец Вольфвин их развести сумел. Кто встал меж двух таких врагов, тот в самом деле смел. Пример радушья Гунтер в тот день являл собой: С любым из амелунгов был рад вступить он в бой; А Гизельхер и брата бесстрашьем затмевал: Он шишаки десятками на бернцах разбивал. Сын Альдриана Данкварт был мужествен всегда. Немало гуннам сделал и раньше он вреда, Но всё ж ни с чем сравниться не может тот урон, Который братом Хагена был бернцам нанесён. Шли Ритшард, Гербарт, Хельфрих и Вихарт на врага Так, словно бы нисколько им жизнь не дорога. Бросался Вольфбранд в сечу, круша, разя, рубя. Отвагой бернцы превзошли тогда самих себя. В глазах у Хильдебранда сверкал безумный гнев. С ним рядом бился Вольфхарт, вконец рассвирепев, И не один из вормсцев простёрся, недвижим. Так мстили люди Дитриха за Рюдегера им. Сражался герцог Зигштаб едва ль не всех храбрей. Ах, сколько добрых шлемов он сшиб с богатырей! Да, много гордых рейнцев до срока и поры Убил сей ленник Дитриха и сын его сестры. Заклокотала ярость в груди у скрипача, Когда увидел Фолькер, как Зигштаб бьёт сплеча И по кольчугам вормсцев ручьями кровь течёт. Он подскочил к противнику, и герцог в свой черёд Изведал, сколь искусен бургунд в науке ратной.[352] Взметнул могучий шпильман высоко меч булатный, И дух отважный бернец на месте испустил, Но старый Хильдебранд врагу за друга отомстил. «Увы! — вскричал воитель. — Соратник дорогой, Тебя свирепый Фолькер сразил своей рукой, Но у меня сегодня и он не минет гроба». Вовеки не был Хильдебранд столь преисполнен злобы. На шпильмана низвергся такой удар клинка, Что расскочились стяжки щита и шишака. Осколками стальными вокруг покрылся пол. Плашмя упал лихой скрипач, затих и отошёл. В ряды бургундов бернцы врубались вновь и вновь. Из рассечённых шлемов ключом хлестала кровь. Блестящие кольчуги на витязях рвались. Куски мечей изломанных, свистя, взлетали ввысь. Была потеря друга для Хагена стократ Страшней и тяжелее всех остальных утрат, Хоть их герой немало понёс в чужом краю. О, как за сотоварища он отомстил в бою! «Вон верный мой сподвижник и лучший друг лежит. Он старым Хильдебрандом повержен и убит, Но рук моих убийце теперь не миновать». Повыше Хаген поднял щит и в бой вступил опять. Неустрашимый Данкварт был Хельфрихом сражён, И хоть успел пред смертью с врагом расчесться он, Млад Гизельхер и Гунтер слезу смахнули с глаз, Увидев, что такой боец безвременно угас. Уж в третий раз по залу шёл из конца в конец Племянник Хильдебранда, могучий удалец, Направо и налево удары нанося И рейнцев на своём пути безжалостно кося. Щит Гизельхер поправил и бернцу молвил так: «Я вижу, мне попался весьма опасный враг. Оборотись-ка, Вольфхарт, коль ты и вправду смел. Твоим бесчинствам положить давно пора предел». Оборотился Вольфхарт в ответ на эту речь И к королю бургундов пошёл, вздымая меч. Был шаг его столь тяжек, что из-под ног бойца Взлетали струи крови вверх, до самого лица. Но сын пригожей Уты не дрогнул пред врагом. Млад Гизельхер так ловко орудовал мечом, Что с ним и бернцу было не сладить в рукопашной. Вовек столь юный государь не дрался столь бесстрашно. На Вольфхарте кольчугу клинок его пробил, И амелунг могучий смертельно ранен был. Залился кровью алой он с головы до ног. Удар подобный нанести лишь истый витязь мог. Когда почуял бернец, что смерть ему грозит, Он от себя отбросил уже ненужный щит И с силою такою нанёс удар сплеча, Что шлем и панцирь короля рассёк концом меча. Бок о бок с Гизельхером простёрся враг его. Из бернцев не осталось в живых ни одного. Лишь Хильдебранда минул печальный их удел. Как горько старый богатырь о Вольфхарте скорбел! Всех спутников и Гунтер в той сече потерял. Загромождали трупы залитый кровью зал. Отыскан Хильдебрандом племянник был меж них. Сжал дядя с плачем витязя в объятиях своих. Сородича он поднял и с ним к дверям пошёл, Но сразу рухнул наземь — тот слишком был тяжёл. Тут полумёртвый Вольфхарт, придя в себя на миг, Увидел, как его спасти пытается старик. Он молвил: «Мне не властен уже никто помочь, И вы, любезный дядя, бегите лучше прочь, Чтоб не нанёс вам Хаген ущерба и вреда. Поверьте, пуще прежнего пылает в нём вражда. Родне моей велите не горевать напрасно: От слёз мертвец не встанет, — а смерть моя прекрасна! — Ведь я на поле чести нашёл себе конец, И победил меня король, а не простой боец.[353] К тому ж я не остался в долгу у пришлецов. Из-за меня поплачет на Рейне много вдов, И если люди спросят вас о моей кончине, Ответьте, что один прервал я сотню жизней ныне». Но тут припомнил Хаген, кем Фолькер был сражён, И Хильдебранду крикнул с угрозой гневной он: «Сведу я счёты с вами за скорбь свою сейчас. Немало славных воинов вы отняли у нас». Ударил Хильдебранда он Бальмунгом стальным, — Тот меч ему достался в лесу, где Зигфрид им Предательски заколот был давнею порой, — Но старый бернец не сробел и смело принял бой. Муж Дитриха обрушил на недруга клинок, Который был на диво остёр, тяжёл, широк. Однако Хаген смерти на этот раз избег, Остался невредим и сам броню врага рассёк. Почувствовав, что сильно он Бальмунгом задет И на победу в схватке надежды больше нет, Зияющую рану старик рукой зажал И, щит закинув за спину, из зала убежал. Из всех, кто там сражался, лишь двое были целы[354] — Король бургундский Гунтер и Хаген, витязь смелый, И к Дитриху из Берна с известием о том Спешил его седой слуга, израненный врагом. Владыка амелунгов был мрачен и угрюм. Когда ж его внимание привлёк внезапный шум И, весь покрытый кровью, беглец предстал ему, С тревогой задал он вопрос вассалу своему: «Скажите, как случилось, что с головы до пят Обагрены вы кровью? Кто в этом виноват? У вас с гостями стычка, наверно, вышла всё же, Хоть говорил я, что вступать вам с ними в бой негоже». И Хильдебранд признался: «Лишь этот чёрт из Тронье[355] Виновен в понесённом сегодня мной уроне. Я Хагеном был ранен, когда хотел уйти. Не знаю сам, как удалось мне ноги унести». Властитель бернский молвил: «Заслуженная кара! Благодарите Бога, что вы годами стары, Не то и сам убил бы я вас без разговору. Я мир бургундам обещал, а вы ввязались в ссору». «Мой государь, простите вассала своего. Хлебнули горя ныне мы все и без того. Просил я вормсцев выдать труп Рюдегера нам, Но так и не склонили слух они к моим мольбам». «Выходит, это правда, что Рюдегера нет? Как горько, что покинул он нас во цвете лет И мужа Готелинда отныне лишена! Сестра двоюродная мне по матери она». При мысли, что соратник и друг его убит, С собой не сладил Дитрих — заплакал он навзрыд. «Увы, мой благодетель, покинут я тобой И должен о тебе скорбеть до сени гробовой! Мне, Хильдебранд, скажите, от чьей руки жестокой Пал Рюдегер отважный до времени и срока». Старик ответил: «Гернот мечом его убил, Но смерти в свой черёд и сам маркграфом предан был». Сказал на это Дитрих: «Тогда я в зал пойду И счёты за обиду с бургундами сведу. К оружью призовите моих богатырей И прикажите мой доспех подать мне поскорей». Но Хильдебрапд промолвил: «Кто ж явится на зов, Коль больше не осталось теперь у вас бойцов? Из всей дружины вашей лишь я один в живых». Был Дитрих смел, но задрожал и он от слов таких. Страшней удара витязь не получал вовек. Он застонал: «Ах, Дитрих, несчастный человек, Ты стал, король недавний, последним бедняком! Всех подданных лишился ты, отринутый Творцом. Но как могло случиться, — воскликнул он опять, — Что удалось пришельцам победу одержать? Ведь их не обессилить столь долгий бой не мог. Наверно, за мои грехи меня карает Бог. Но раз уже мне выпал столь горестный удел, Скажите, кто из вормсцев в сраженье уцелел». — «Клянусь Царём небесным, — рек Хильдебранд в ответ, — В живых лишь Гунтер с Хагеном, всех прочих — больше нет». «Увы! На свет я, видно, в недобрый час рождён. Погиб могучий Вольфхарт — бургундом он сражён. Где Вольфбранд, Зигштаб, Вольфвин, и с кем теперь верпу Себе я амелунгскую родимую страну? Отважный Хельфрих, Гербарт и Вихарт тоже пали. До смерти не избуду я скорби и печали. Не знать отрады в жизни мне с нынешнего дня, Ах, лучше б вместе с ними смерть скосила и меня!» Авентюра XXXIX
О том, как Дитрих бился с Гунтером и Хагеном
Поднялся Дитрих с места, доспехи сам достал, И в них ему облечься помог старик-вассал. Так сокрушался бернец и в горе был таком, Что от стенаний витязя дрожмя дрожал весь дом. Но, с силами собравшись, он овладел собой, Надел на левый локоть свой добрый щит стальной И вместе с Хильдебрандом отправился туда, Где с бернскою дружиною произошла беда. «Спешит, — промолвил Хаген, — к нам Дитрих через двор, И у него от гнева огнём пылает взор. Он был обижен нами и мщенья вожделеет. Вот мы сейчас и поглядим, кто в схватке одолеет. Хотя правитель Берна на вид несокрушим, Известен повсеместно бесстрашием своим И нам за смерть вассалов мечтает отомстить, Я всё ж отважусь с ним в бою оружие скрестить». Той речи бернцы вняли ещё издалека — Во двор из зала вышли два рейнца-смельчака И там, к стене прижавшись, стояли у дверей. Поставил Дитрих наземь щит и глянул на гостей. Затем возвысил голос: «Я знать хочу, король, За что же причинили вы мне такую боль. Изгнанник я бездомный, живу в краях чужих, А вы меня лишаете всех радостей моих.[356] С вас, вормсцев, было мало, что Рюдегер, наш друг, Наш давний благодетель, погиб от ваших рук. Вы всех моих вассалов убили сверх того, Хотя не сделал вам, король, я ровно ничего. А вы ведь испытали и сами на себе, Как тяжело и горько друзей терять в борьбе, Как после их утраты душа у нас болит. Ах, до чего же грустно мне, что Рюдегер убит! Людей, меня несчастней, ещё не видел свет, Но до чужой печали вам, рейнцы, дела нет. Моих бойцов отборных вы в сече истребили, И перестану слёзы лить о них я лишь в могиле». «Не так уж мы виновны, — вскричал владетель Тронье. — Нас вынудили бернцы сегодня к обороне — Они вломились сами с оружьем в этот зал. Вам кто-то о случившемся неправду рассказал». «Но Хильдебранд клянётся, что амелунги вас Труп Рюдегера выдать просили много раз, А вы лишь насмехались над слёзной их мольбой. Могу ль я допустить, что лжёт мне мой вассал седой?» «Нет, с вами был он честен, — признался Гунтер смело, — Но верьте, что не выдал я вашим людям тело, Чтоб Этцеля — не бернцев задеть и оскорбить. Всё б обошлось, когда б не стал ваш Вольфхарт нам грубить». «Пусть так, — ответил Дитрих, — но долг и честь велят, Чтоб за беду платился тот, кто в ней виноват, И если ты со мною желаешь примиренья, Изволь сейчас же, Гунтер, дать мне удовлетворенье. Коль ты с вассалом вместе согласен сдаться мне,[357] За вашу безопасность ручаюсь я вполне. Не подпущу я гуннов к заложникам моим, Надёжнейшим защитником и другом буду им». Воскликнул Хаген: «Боже, спаси нас и помилуй! Пока мы невредимы, не оскудели силой И дать отпор достойный способны всем врагам, Два столь могучих воина в плен не сдадутся вам». На это Дитрих молвил: «Не говорите так. Ведь по вине бургундов, хотя им был не враг, Всего лишился в жизни я с нынешнего дня, И долг ваш, Гунтер с Хагеном, вознаградить меня.[358] Рукой моею правой и честью вам клянусь, Что лично вас доставить на Рейн не поленюсь, Что раньше сам погибну, чем вред вам дам нанесть, И не взыщу с вас за ущерб, мне причинённый днесь». Владетель Тронье бросил: «Не тратьте время даром. Здесь не возьмёте пленных вы с Хильдебрандом старым — Постигнет нас бесчестье, коль разнесётся слух, Что убоялись мы врагов, притом всего лишь двух». Тут Хильдебранд вмешался: «Клянусь Творцом небесным, Мой государь явился к вам с предложеньем лестным. Пойти на мир почётный должны вы, Хаген грозный, Пока уладить всё добром ещё отнюдь не поздно». «Да, — усмехнулся Хаген, — куда почётней сдаться, Чем с перепугу в бегство без памяти кидаться,[359] Как сделали вы нынче, прервав наш бранный спор, Хоть смельчаком вас, Хильдебранд, считал я до сих пор». «Вот вы, — старик ответил, — смеётесь надо мной, А кто под Васкенштайном,[360] забыв свой долг прямой, В бой с Вальтером Испанским вступить не захотел, На щит уселся и с него на смерть друзей глядел?» «Молчите! — крикнул Дитрих седому удальцу. — Браниться, как старухам, мужчинам не к лицу. Вы, Хильдебранд, отныне не раскрывайте рот — С меня довольно и без вас печали и забот». А Хагену он молвил: «О чём, у зала стоя, Вы с королём беседу вели между собою, И правильно ль расслышал я, подходя к дверям, Что силами померяться со мной угодно вам?» «Я впрямь, — признался Хаген, — так говорил недавно. Пока мне верно служит меч нибелунгов славный, Я с вами потягаться согласен хоть сейчас. Гневлюсь я, что в заложники вы взять хотели нас». Увидев по ответу, что схватка предстоит, Проворно бернец поднял с земли свой добрый щит, И Хаген тут же прыгнул на недруга с крыльца. Меч нибелунгов засверкал в руках у храбреца. Смекнул могучий Дитрих, что сильно Хаген зол, И с превеликим тщаньем опасный бой повёл, Стараясь понадёжней стальным щитом прикрыться. Он знал, как страшен враг его, коль скоро разъярится. Сообразив, сколь Бальмунг широк, тяжёл, остёр, Он избегал сходиться с противником в упор И, лишь когда почуял, что тот не сладит с ним, Бургунду рану тяжкую нанёс мечом своим. «Тебя, — подумал бернец, — усталость доконала. С тобой покончить просто, да чести в этом мало. Хочу я, чтоб достался ты, Хаген, мне живой, И ради этого рискну, пожалуй, головой». Отбросив щит, он вормсца руками обхватил; Тот стал сопротивляться, собрав остатки сил, Но скоро рухнул наземь под натиском его К безмерному отчаянью владыки своего. Был Хаген бернцем связан и отведён потом Туда, где находились Кримхильда с королём.[361] Она повеселела, увидев, что в плену Храбрец, который столько зла ей сделал в старину. В поклоне королева склонилась до земли. «От смерти и позора вы, Дитрих, нас спасли. Пусть счастье вам за это сопутствует вовек, А я по гроб у вас в долгу, бесстрашный человек». В ответ герой промолвил владычице надменной: «Прошу вас, королева, чтоб жив остался пленный. Теперь его бояться причины больше нет. Пускай живёт и возместит вам причинённый вред». Она врага велела в темницу отвести, Чтоб там, от всех сокрытый, сидел он взаперти. Меж тем державный Гунтер взывал у входа в зал: «Куда же бернский богатырь, обидчик мой, пропал?»[362] К нему вернулся Дитрих, услышав этот зов. Был Гунтер силой равен славнейшим из бойцов.[363] Отважно устремился навстречу бернцу он, И тотчас огласил весь двор клинков булатных звон. Как ни был бернский витязь могуч, проворен, смел, Он лишь каким-то чудом остался жив и цел — Так беззаветно Гунтер рубился в том бою, Так вымещал на недруге тоску и боль свою. Мир не знавал доселе подобных силачей. Гудел дворец огромный от стука их мечей. Старались друг на друге бойцы рассечь шишак, И Гунтер доказал, что он доподлинный смельчак. Но был король измучен, а бернец бодр и свеж. Он Гунтера осилил, как Хагена допрежь. Пробил кольчугу вормсца клинок его меча, И хлынула из раны кровь, красна и горяча. Связал бургунду руки победоносный враг, Хоть с государем пленным не поступают так.[364] Но Дитрих знал: коль рейнцев освободить от пут, Всех, кто к ним ни приблизится, они вдвоём убьют. Потом правитель бернский, прославленный храбрец, Отвёл свою добычу к Кримхильде во дворец. При виде скорби брата забыв печаль и боль, Она сказала Гунтеру: «Привет мой вам, король!»[365] Он молвил: «Поклонился б я вам, моя сестра, Когда бы вы хотели сородичам добра. Но приуготовляли вы нам не встречу — месть. Недаром плохо приняты и я и Хаген здесь». Возвысил голос Дитрих: «Вам, госпожа моя, Заложников презнатных привёл сегодня я. Доныне в спорах ратных никто не брал таких. Прошу в награду за труды — оставьте их в живых». Взяв с королевы слово, что пленных пощадят, В слезах пошёл воитель[366] куда глаза глядят. Но клятве оказалась Кримхильда неверна — У двух бургундских витязей жизнь отняла она. Велела их Кримхильда держать в темнице врозь, И больше им друг друга узреть не довелось, Покуда брата смерти сестра не предала И с головою короля к вассалу не пришла. Когда владетель Тронье был отведён в тюрьму, Явилась королева и молвила ему: «Верните то, что взяли вы у меня когда-то,[367] А не вернёте — я велю казнить и вас и брата». Лишь усмехнулся Хаген: «Не след меня стращать. Поклялся вашим братьям о кладе я молчать, Покамест не узнаю, что умерли все трое, И где он — этого я вам до гроба не открою».[368] Она в ответ: «От клятвы освобожу я вас», — И обезглавить брата велела сей же час, И к Хагену обратно вернулась поскорей, Отрубленную голову влача за шёлк кудрей.[369] На государя глянул в последний раз вассал, К Кримхильде повернулся и с вызовом сказал: «Напрасно ты ликуешь, что верх взяла в борьбе. Знай: я поставил на своём благодаря тебе. Погиб державный Гунтер, король моей страны. Млад Гизельхер и Гернот врагами сражены. Где клад — про это знаем лишь я да Царь Небес. Его ты, ведьма, не найдёшь — он навсегда исчез». Она в ответ: «Остались в долгу вы предо мной. Так пусть ко мне вернётся хоть этот меч стальной, Которым препоясан был Зигфрид, мой супруг, В тот страшный день, когда в лесу он пал от ваших рук». Из ножен королевой был извлечён клинок, И пленник беззащитный ей помешать не смог. С плеч голову Кримхильда мечом снесла ему. Узнал об этом муж её к прискорбью своему.[370] «Увы! — воскликнул Этцель с горячими слезами. — Убит рукою женской храбрейший меж мужами,[371] Превосходил отвагой он всех, кто носит щит, И смерть его, хоть он мой враг, мне совесть тяготит». А Хильдебранд промолвил: «Себе я не прощу, Коль за бойца из Тронье сполна не отомщу. Пусть даже я за это погибну в свой черёд, Та, кем был обезглавлен он, от кары не уйдёт». Старик, пылая гневом, к Кримхильде подскочил.[372] Мечом своим тяжёлым взмахнул он что есть сил. Она затрепетала, издав короткий крик, Но это ей не помогло — удар её настиг. Жену владыки гуннов он надвое рассёк. Кто обречён был смерти, тот смерти не избег. Стенал в унынье Этцель, и Дитрих вместе с ним, Скорбя по славным ленникам и родичам своим. Бесстрашнейшим и лучшим досталась смерть в удел. Печаль царила в сердце у тех, кто уцелел. Стал поминальной тризной весёлый, пышный пир. За радость испокон веков страданьем платит мир.[373] Сказать, что было дальше, я не сумею вам. Известно лишь. что долго и дамам и бойцам Пришлось по ближним плакать, не осушая глаз. Про гибель нибелунгов мы окончили рассказ.
