Здесь был Баранов

– Убери руки, – сказал он. – Я посмотрю.

Тот молча послушался, прикрыв глаза. Дима посмотрел, но ничего не понял. И вдруг он вспомнил о том, что с ними был врач.

– Келад! – позвал он. – Арий Келад!

Келад лежал лицом вниз возле стены. Дима потряс его за плечо.

– Оставь его, – сказал Север тихо. – Его убили в самом начале. Уходи. Сейчас эти господа приведут толпу своих рабов и прихлебателей, и нас растерзают в клочья.

Дима помотал головой.

– Я дотащу тебя, – отважно сказал он. – Клянусь Знаменем СЮКа, я тебя не оставлю.

– Дело твое, – равнодушно ответил Север.

Он позволил Баранову уложить себя на плащ и волоком тащить до харчевни «У Кота», только вцепился в край плаща и закусил губы. Эдоне выскочила на бешеный стук в дверь, две косы запрыгали по ее плечам, когда она увидела поверженного гладиатора.

– Ты с ума сошел, варвар! Ты хочешь, чтобы мою харчевню разнесли, а меня прикончили?

Баранов выругался русским матом, плюнул на порог харчевни и из последних сил потащился к казарме.

Казарма храпела. Дима остановился посреди двора над потерявшим сознание Севером, тяжелым, как чугун. Луна горела холодно и спокойно. Дима бросился на кухню и безжалостно растолкал Мосхида.

– Варвар, – сказал Мосхид с выражением, – чтоб Сизиф уронил свой камень на твою башку.

Однако, будучи человеком осмотрительным, Мосхид предпочитал всерьез с гладиаторами не ссориться. Он нехотя вылез во двор и, всем своим видом выражая крайнее недоверие, пошел за Димой.

Увидев Севера, грек тихо ахнул:

– Артемида Владычица! Где это он так?

– Бери его за плечи, – сказал Дима. – Поехали.

Мосхид шел спиной вперед, ежесекундно озираясь и пыхтя.

– У тебя есть светильник? – спросил Дима. – Надо его как-то перевязать, он истекает кровью.

– Пошли к Арию, – предложил грек.

– Пошли, – согласился Дима. – Только Ария там нет.

– Как это нет? – не понял Мосхид.

– Только что я видел его мертвым.

Мосхид чуть не выронил раненого.

– Осторожно! – свирепо сказал Дима. – Башку отвинчу!

Мосхид не ответил. Он помрачнел, опустил голову и теперь избегал встречаться с Димой глазами. Они ощупью нашли светильник, засунули в глиняный носик сразу три фитиля, чтобы ярче горело, и уложили Севера на обеденное ложе Ария. Бедняга медик пытался во всем подражать римлянам и предпочитал обедать лежа,[27] а не сидя, «как все приличные люди», по выражению Мосхида.

Дима торопливо накладывал повязку. Он уже понял, что шансов у Севера почти нет и что уповать можно только на железное гладиаторское здоровье.

– Вадим, – сказал вдруг Мосхид незнакомым голосом, – Воконию лучше не знать, что ты принимал участие во всей этой истории. Поверь мне.

Дима молча посмотрел ему в лицо. В Мосхиде было что-то от неистребимого русского типажа в ушанке с незавязанными ушами.

– Иди спать, – сказал Мосхид.

И Дима ушел.

Наутро казарма была взбудоражена событием. Воконий рвал и метал. Врача нет! Лучший боец школы умирает! О, если бы у этого Севера была совесть, он погиб бы на арене и принес своему доброму, любящему ланисте тысячи так четыре сестерций.[28] Но сдохнуть бесплатно, из-за бездарной пьяной драки? Это ли не подлость!

Среди бойцов школы было немало умельцев, и за Севером организовали хороший уход. Они притащили серу и птичьи яйца для отвращения беды,[29] произнесли несколько неотразимых заклинаний, но начиналось воспаление, и как бороться с этим, они не знали.

Дима Баранов, скрипя зубами, занимался во дворе фехтованием, подстегиваемый язвительными замечаниями Гемеллина, который имел свое мнение о причинах задумчивости юного гладиатора. Мосхид, обтирая руки о подол, вышел из кухни и призвал Баранова.

– Тебя хочет видеть Воконий.

– Что случилось? – спросил Дима, опуская деревянный меч.

Воконий уже шел им навстречу.

– Вадим, – сказал он. – Север в бреду повторяет твое имя. К чему бы это?

– Может, он думает, что я мог бы ему помочь? – предположил Дима, глядя в землю.

Воконий с интересом уставился на него.

– А ведь и правда, – сказал он. – Я и забыл. Ты же по справке врач.

Диму осенило.

– Я мигом! – крикнул он. – Я сейчас!

И умчался к себе в комнату. Он вспомнил, что в кармане сюковского комбинезона, который валялся в его комнатушке, лежит здоровенная ампула пенициллина.

Вадим не ожидал, что гладиаторское ремесло так увлечет его. В свои неполные пятнадцать лет он стал известным в Гераклее человеком, поскольку сумел не только удачно выступить на арене, но и вылечить смертельно раненого.

История с раной Севера продолжала оставаться темной. Никто в школу не являлся и обвинения в убийстве двух римских граждан не выдвигал. Заводила компании, сын недавно избранного декуриона Децим Марцеллин, назвал Севера по имени, так что какие-либо сомнения в неведении отпадали. Баранов был уверен, что рано или поздно в казарму явятся эти… с прутьями… словом, проклятые жандармы, арестуют их и предадут лютой смерти.[30]

От всяких мыслей Дима становился мрачным и неумеренно потреблял косское вино в харчевне «У Кота» в обществе «всякого сброда», как именовал завсегдатаев этого заведения Север. Ну и пусть они сброд. Зато эти люди никогда не считали Баранова троечником, лодырем и посмешищем всего отряда, который плохо перепрыгивает через «козла», не знает законов Ньютона и читает отвлекающие книги.

А Эдоне… Ее покрытые золотистыми веснушками руки, давили виноград, замачивали ягоды в морской воде, отжимали сок, приготавливая косское вино; сама же гречанка, рассеянно улыбаясь, представляла себе, как белобрысый варвар сидит за столом в углу, молчит, поглядывает на нее.

Чтобы отвлечься, Дима часами тренировался на мишени. Гемеллин вколачивал в землю кол высотой около двух метров, указывал на нем цель, а Дима мгновенно поражал ее мечом. Нужно было уметь попасть в отметку на любой высоте. Это требовало внимания и хорошей реакции и быстро излечивало от меланхолии и угрызений совести.

Днем во дворе казармы околачивались разнообразные молодые люди, которые брали уроки фехтования или просто глазели на боевое искусство гладиаторов. Обучать их приемам сюковского боя Вадим отказался, сославшись на запрет жрецов того храма, где он воспитывался. Для большей убедительности он сообщил, что грозное божество карает за разглашение не только учителя, но и ученика.

Дима был теперь ветеран. А в школе появлялись новобранцы.

Одного из них, по имени Эвмел, привел к ланисте его господин. Баранов уже знал, что трудно придумать наказание страшнее, и пытался угадать, в чем вина стройного русоволосого грека, стоявшего посреди двора с опущенными руками. Дима угадывал в нем образованного человека. На Диму Эвмел посмотрел с отвращением и ужасом, как на опустившееся существо, обученное только жрать, спать и убивать.

Но все эти мелкие неприятности быстро отошли на второй план, когда Баранов краем глаза увидел, кто был прежним хозяином грека. Марцеллин. Баранова охватил знакомый с детства ужас, терзавший его почти на каждом уроке перед опросом домашнего задания.

Эвмел, на которого никто не обращал внимания, так и стоял неподвижно, а Марцеллин принялся болтать с гладиаторами, обсуждая какие-то новинки из теоретических руководств по технике рукопашного боя. Сейчас Дима был готов не то что контрольную по физике писать с противогазом на физиономии – он согласился бы выступать в таком виде на арене против пяти Северов сразу.

Децим Марцеллин, похоже, собрался уходить, и Дима уже набирал в грудь воздуха, чтобы вздохнуть с облегчением, когда увидел, что возле калитки стоит Север. Дима сверлил его умоляющим взором. Север заметил его, кивнул и даже улыбнулся, но своего поста не оставил. Баранов чуть не рыдал от бессилия.

– Уголовник! – прошептал Дима.

Север и бровью не вел. Он рассматривал казарму, словно впервые в жизни ее видел, потом натолкнулся глазами на Эвмела, и Дима увидел, как высокомерный грек вздрогнул. Север сделал Эвмелу знак подойти. И в этот момент к выходу направился Децим Марцеллин. То есть, потерпевший. Ничего ужаснее Дима и представить себе не мог. Примерно так он воображал себе конец света.

Марцеллин равнодушно прошел мимо, скользнув по Северу глазами, и исчез за калиткой. Север, как будто ничего и не произошло, разглядывал новичка с головы до ног, а Эвмел, к великому удивлению Баранова, стоял перед ним, опустив голову, и дрожал. Север что-то спросил, тот торопливо ответил и вдруг поцеловал его в плечо. Север тихонько встряхнул его, оттолкнул от себя и ушел.

– Выкладывай четыре асса, варвар, – сказала Эдоне с торжеством в голосе. – Сегодня я налью тебе фалернского…

Дима положил на стойку сестерцию, обошел ее и направился к своему столику. Эдоне шла за ним с двумя наполненными стаканами в руках. Возле стола оба остановились. Она осторожно поставила стаканы. Эдоне ростом была Диме по плечо, и внезапно она, невысокая, крепкая, широкоскулая, показалась ему очень красивой. Еще мгновение назад он не знал, что сказать и как себя вести – и вот уже он протянул руку, взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Харчевница слегка покраснела.

Взяв стаканы, она вручила один Диме, второй оставила себе.

– Удачи тебе, гладиатор, – сказала Эдоне и, перед тем, как выпить, чуть плеснула вином себе под ноги.

Север появился «У Кота» ближе к ночи. Он пребывал в крайне дурном настроении, но нужно было обладать особой чуткостью, чтобы заметить это. Он устроился напротив Баранова, скорее, по привычке, чем из расположения к нему, безмолвно проглотил пять сырых яиц и вышел. Дима отодвинул от себя стакан и тоже поднялся из-за стола.

Север ждал его на улице. Они молча прошли несколько кварталов и остановились на холме, откуда начинался крутой спуск к морю. Внизу смутной кучей мусора темнела покосившаяся хибара, где жили известный всему городу придурковатый прорицатель и его черная рабыня.

– Север, – заговорил Дима, – почему он не подаст на тебя в суд?

Север склонил голову набок.

– Кто? Децим Марцеллин? Ха! – Он помолчал и добавил: – А ты хоть знаешь, варвар, как меня зовут? – И с расстановкой произнес: – Гай Север Марцеллин Квиет. Я подделал завещание, если тебе это интересно, после чего утратил часть своих имен.

Он отвернулся, насвистывая сквозь зубы. Дима, изнемогая от смущения, тихонько сталкивал камешки с обрыва.

– Он мой брат, – ровным голосом добавил Север и прищурился. – Он все же нашел способ, как отомстить мне.

– А что он тебе сделал?

– Ты видел, кого он продал Воконию?

– Видел.

– Это мой учитель, – угрюмо сказал Север, глядя себе под ноги. – Наш отец обещал отпустить его на свободу. – Он скрипнул зубами.

– Разве гладиаторская школа – это так уж страшно? – спросил Баранов.

– Да! – резко ответил Север. – Это очень страшно! Потому что мы живем в казарме! «Одной семьей»! – Он скривил рот. – Всегда под надзором! Как скотина![31] Впрочем, я и забыл, что для тебя это нормально.

– Так ведь и ты, кажется, не очень страдаешь? – заметил Дима.

– На меня плевать, – отозвался Север.

– Что ты собираешься делать? – воодушевленно спросил Дима, уже захваченный планами спасения Эвмела.

Но Север опять был прежним.

– Я? – удивленно переспросил он. – Если Эвмел не угодил этому придурку, своему господину, то при чем тут я? Пусть выкручивается, как хочет.

И он начал спускаться с холма к морю.

Когда Эвмел повесился, никто из товарищей Баранова не удивился. Такие случаи в школе бывали. Север даже не подошел с ним проститься, он просто завалился спать и мирно проспал до утра.

На следующий день Дима сунулся к нему с переживаниями, но Север отвернулся и сообщил, что он все это предвидел. И посоветовал Диме идти куда-нибудь поближе к Тартару в приятном обществе фурий и гарпий.

Баранов последовал его совету. Его терзали гарпии сомнений и фурии раскаяния. Как проклинал он себя за то, что скверно учил древнюю историю! Потешался, болван такой, над карточками-датами, кое-как зацарапывал в конспект объективные предпосылки и исторические значения, рисовал в учебниках усы, очки и противогазы.

Сейчас до Гераклеи доходили какие-то слухи о волнениях в Энне и Тавромении,[32] на другом конце Сицилии, а он, Баранов, не мог вспомнить, что это за волнения, вылились ли они во что-либо существенное и кто их там возглавлял. Из всех руководителей разного рода восстаний он вообще помнил только Спартака и Стеньку Разина.

Север, почерневший и похудевший, угрюмо слонялся по казарме. Как-то он, лоснящийся от оливкового масла, которым Мосхид растер его после массажа, вдруг подошел к Диме и заговорил с ним, понизив голос:

– Слушай, Вадим. Через день-два казарму оцепят и запрут.

– Откуда ты знаешь?

Север хмыкнул.

– От Марцеллина. В Энне, похоже, что-то серьезное. Нас здорово боятся. Через пару дней будет уже не выйти, так что решай сам. Я нашел лодку…

И, не дожидаясь ответа, ушел.

Дима остался стоять, удивленно моргая. Север предлагает ему бежать! Что же он такого узнал о беспорядках в Энне?

Несмотря на все сомнения, одолевавшие его, вечером Дима явился к харчевне «У Кота». Он приветственно махнул рукой знакомым, отмел нескольких девиц и остановился посреди комнаты, озираясь. У очага возилась Эдоне. И в чаду и дыму он увидел Севера. Тот даже не обрадовался его приходу, бросил сумрачный взгляд и кивнул равнодушно.

Оба двинулись на улицу. Уже тянуло прохладой, и Дима с завистью отметил, что предусмотрительный Север завернулся в плащ с капюшоном и рукавами. Они шли быстро по запутанным лабиринтам улочек к морю, миновали хибару, слепленную прорицателем из обломоков кораблей и бочек, и вышли на берег. «Для чего мы пишем кровью на песке?» – спросило море. Не знаю, море. Не знаю я, зачем.

Север возился с лодкой, а море шумело и с шипением отползало от хибары прорицателя. Люди, деревья и нелепое это жилище отбрасывали яркие тени в лунном свете. Дима в нетерпении переминался с ноги на ногу.