Ко времени моих слёз

– Я все знаю! Валентина меня давно предупреждала, что у тебя есть любовник! Увижу – убью!

Валентина была младшей сестрой Вадима и с самого момента замужества невзлюбила Марину, пылая к ней странной ревностью.

– Где была?! Говори!

Марина брезгливо обошла стоящего в трусах и футболке мужа, закрылась в ванной. В голове вертелась лишь одна мысль: неужели этого человека я когда-то любила?

Он начал стучать в дверь, ругаться, пришлось выходить и урезонивать захмелевшего Вадима, но он не успокаивался, и Марина поспешила к дочери, выглядывающей из детской. Закрылась, пытаясь не слушать бред, доносившийся из-за двери.

– Что с папой? – испуганно проговорила Стеша. – Он заболел?

Тогда Марина не выдержала и заплакала. Как сказал бы склонный к поэзии отец: это был плач души, разбившейся о стену. Стеной же было все, что разъединяло ее с мужем, в том числе ничем не обоснованная ревность. Марина вдруг окончательно поняла, что они с Вадимом разные люди и что надо резко менять жизнь. Семья не сложилась, несмотря на прожитые вместе десять лет, и даже дочь не сблизила их настолько, чтобы можно было терпеть выходки мужа и дальше.

– Ты чего плачешь, мамочка? – прижалась к ней Стеша. – Папа обидел?

Марина улыбнулась сквозь слезы, погладила дочь по волосам.

– Все нормально, котенок. Как говорит твой дедушка: жизнь, конечно, не удалась, а в остальном все нормально. Папа выпил лишнего, вот и буянит. Протрезвеет и будет просить прощения.

Стеша серьезно покачала головой:

– Не будет.

– Почему ты так думаешь?

– Он стал другим, как чужой все равно. Раньше мы с ним гуляли в парке, а теперь давно не гуляем, в кино не ходим. Не хочет даже послушать, что у нас в школе.

Марина отодвинула дочь, разглядывая ее лицо:

– Ты у меня совсем почти взрослая, все понимаешь. Может быть, все еще образуется, изменится к лучшему?

– Не оставляй меня больше одну с папой, ладно? Он ругается, что я ему надоедаю… в туалете запер… я там плакала…

– Когда?!

– Вчера вечером. Запер и свет выключил.

Марина потемнела, встала:

– Побудь здесь, займись домашним заданием, я сейчас приду.

Муж отшатнулся от двери, увидев, с каким выражением лица вышла жена.

– Это правда?!

– Т-ты о чем?

– Это правда, что ты запирал Стешу в туалете?!

Он отступил.

– Она не слушалась… ну и что?! Она совсем от рук отбилась! Ты ее жалеешь, не наказываешь, из нее такая же стерва вырастет!

Марина едва сдержалась, чтобы не дать Вадиму пощечину.

– Выбирай выражения! Если еще раз сделаешь нечто подобное…

– То что? Ты милицию вызовешь? – Муж ухмыльнулся. – Или своего хахаля?

– Я уйду!

– Ах, даже так? – Вадим шутливо развел руками, поклонился, чуть не упал. – Скатертью дорога!

В сумочке Марины зазвонил сотовый телефон.

Марина взяла трубку:

– Слушаю.

– Добрый день, – раздался в трубке уверенный мужской голос. – Марина?

– Да. А вы… – Марина вдруг узнала этот голос, и у нее перехватило дыхание. – Максим?

– Он самый. Как поживаете?

– Извините… – Она еле справилась с волнением. – Перезвоните попозже, пожалуйста.

– У вас что-то случилось?

– Нет-нет, ничего… все нормально… просто я тороплюсь.

– Хорошо, позвоню вечером. Но если требуется помощь…

– Нет-нет, не надо, все хорошо.

– До вечера.

В трубке зазвенели птичьи трели отбоя.

– Кто звонил? – осведомился Вадим почти трезвым голосом.

Марина не ответила, вернулась в детскую, закрыла за собой дверь. Сердце колотилось, щеки пылали, грудь вздымалась. Что это со мной? – подумала она с испугом. Потом заметила вопрошающий взгляд дочери и отбросила посторонние мысли. Дочь вряд ли поняла бы ее объяснения. Тем более что Марина сама себе ничего не могла объяснить. Просто ей позвонил человек, которому она понравилась. Вот и все.

– Вот и все, – повторила она вслух.

Стеша молча обняла мать.

НАПРЯГ

Солнце сияло вовсю. На небе ни облачка. Снег искрился так, что было больно глазам. Мороз щипал щеки, уши и нос. Но Арсений не замечал ничего. Он упоенно работал палками и шел по лыжне, проложенной вдоль улицы, с максимально возможной скоростью. Под взглядами соседей, а главное – под взглядами девчонок, живущих неподалеку, которые учились с ним в одном классе. Впрочем, о них он думал мало, перед глазами стояла та, которая казалась единственной и училась в параллельном шестом «Б». И хотя она в данный момент его не видела, чувствовать себя спортсменом-лыжником, сильным и ловким, было весьма приятно.

Вот и околица той части Родомля, которая мало чем отличалась от деревни. Контора «Заготскот», рядом продуктовый магазинчик. Слева – молодой хвойный лесок, известный жителям поселка под названием сосонник, а за ним – противотанковый ров времен Великой Отечественной войны, широкий и глубокий. Прошло уже восемнадцать лет с тех пор, как родина отгуляла победу над фашистами, но ров все еще оставался таким же непреодолимым, каким его вырыли защитники Родомля, и продолжал напоминать о военных временах. Арсений с малолетства любил кататься на лыжах с его крутых склонов, один или с друзьями, а в тринадцать лет уже прыгал с естественных трамплинов и съезжал вниз так, что дух захватывало и сердце омывалось удивительной радостной силой и хотелось мчаться со склонов рва еще и еще раз, чтобы когда-нибудь вдруг оторваться от снежных торосов и взлететь…

Домой он обычно возвращался мокрым с головы до ног, усталым, но довольным, с праздником в душе.

Этот праздник сопровождал его и дальше, особенно под Новый год, когда в доме уже стояла наряженная елка, – он, конечно же, принимал участие в ее украшении, вместе с мамой и сестрой, – и оставалось лишь дождаться боя курантов, веселых криков близких, покричать вместе с ними «ура!», а потом сорвать с елки самую вкусную конфету…

Господи, как давно это было! Зима детства – где ты? Почему память возвращается к тебе снова и снова, отзываясь в сердце сладкой болью навсегда утраченного?..

Арсений Васильевич грустно улыбнулся, вспомнив, как часто возвращался из школы, будучи уже постарше, в девятом и десятом классах, с небольшим школьным телескопом системы Максутова [1], чтобы до глубокой ночи смотреть на звезды. Зимой делать это было намного удобней, ночь опускалась на поселок рано, небо превращалось в черную бездну, и звезды казались особенно яркими и четкими. Руки и ноги мерзли нещадно, холод пронизывал до костей, глаз едва не примерзал к окуляру телескопа, но Арсений смотрел и смотрел в небо, завороженный красотой звездного узора. Он видел Венеру и Марс – как планеты, а не как звезды, любовался кольцом Сатурна – тоненькой стрелочкой, пересекающей его диск, считал спутники Юпитера – иногда удавалось увидеть полдюжины, и часами следил за проплывающей в небе Луной, испещренной узором кратеров и синими тенями низменностей и морей…

В дверь постучали.

Арсений Васильевич очнулся от воспоминаний, погладил ноющее плечо: утром он оступился на лестнице, сильно ударился плечом о перила и едва не сломал руку. Мало того, машина не завелась – мороз был лютый, градусов за тридцать, и ему пришлось идти на работу пешком. По пути он поскользнулся, шагнул с тротуара на проезжую часть улицы, и его едва не сбила машина. Не к добру это, покачал он головой, ох не к добру!

– Войдите.

Вошел Толя Юревич с развернутым листом ватмана:

– Я готов, Василич. Вот опытный образец. Давай посмотрим?

– Давай, – со вздохом согласился Гольцов.

Толя был человеком старой закалки и все свои разработки сначала вычерчивал на ватмане, а уж потом переносил чертеж в память компьютера.

– Чего морщишься? Я могу и позже зайти.

– Нет, плечо выбил, болит.

– Здесь?

– Дома, когда выходил. Потом машина не завелась, на улице чуть не убился…

– Черная полоса началась, – кивнул Анатолий. – Поосторожней ходи. Кстати, я сегодня видел любопытную картину: сидят двое в вазовской «семидесятке», включили музыку во всю ивановскую, и для того, чтобы слышать друг друга, они орали громче, чем музыка.

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Идиотов можно встретить где угодно. Ладно, поехали.

Они склонились над чертежом, но обсудить идею не успели. Щелкнул интерком и голосом директора предложил заведующему лабораторией подняться на второй этаж института, где располагалась приемная.

– Жди, – сказал Арсений Васильевич, чувствуя, как заныло сердце. – Директор недоволен темпами нашей работы, сейчас получу нагоняй.

– Не принимай близко к сердцу, – посоветовал Анатолий. – Мы не сачкуем, а система должна работать как часы. Спешить и ошибаться в таких делах нельзя, авиация этого не прощает.

– Сам знаю, – буркнул Арсений Васильевич, направляясь к двери.

Директор института Евгений Львович Назаров встретил его хмурым взглядом, кивнул на стул:

– Садись.

Был директор тучен, лыс, косоглаз, круглолиц (Арсений Васильевич при встречах с ним всегда вспоминал рассказ Джека Лондона «Луннолицый»), на собеседника обычно не смотрел, но в сущности характер имел добрый и покладистый. Однако сегодня он, судя по всему, был настроен на «разгон демонстрации и крутые разборки».

– Когда сдашь тему? Почему не докладываешь, чем занимается лаборатория? Заказчик требует ввести систему до конца года, а ты все еще возишься с документацией! В чем дело?

Арсений Васильевич вспомнил слова Юревича о «черной полосе», невольно усмехнулся. Анатолий был прав, у его начальника действительно началась полоса невезения. Чего не было уже давно.

– Что ухмыляешься? – побагровел Евгений Львович. – Гением себя считаешь? Держателем акций? А мы тут для тебя чиновники, мелкая сошка? Ничего не соображаем? Я, между прочим, физтех заканчивал!

– Я знаю, – пробормотал Арсений Васильевич, озадаченный вспышкой раздражения директора. – Никем я себя не считаю…

– Тогда почему народ на тебя жалуется?!

– Какой народ? – не понял Гольцов.

– Обыкновенный! В приемную звонят, мне звонят, грубишь подчиненным, заставляешь допоздна задерживаться, ни с чьим мнением не считаешься!

– Да кто это тебе… вам сказал?! – изумился Арсений Васильевич. – Никого я не заставляю задерживаться, а если кто остается до вечера, это его личная инициатива. Да и чужое мнение я всегда учитываю, никто не жаловался…

– Все, иди работай, – внезапно остыл Евгений Львович. – Тему сдавай, чтоб к понедельнику был готов принять комиссию. Получу еще один сигнал о самодурстве – поставлю вопрос об увольнении.

– Бред какой-то! – пожал плечами растерянный Арсений Васильевич. – Такого еще не было… до свидания…

– Будь здоров.

Арсений Васильевич поплелся к себе в лабораторию, ломая голову над словами директора «сигнал о самодурстве» и «народ на тебя жалуется». Свой «народ» он знал хорошо, сотрудники его уважали и никогда не жаловались. Во всяком случае, психологическая атмосфера в коллективе была спокойная, деловая. Однако не мог же Назаров все это выдумать? Значит, кто-то же все-таки нажаловался на завлаба, недовольный его руководством? Кто? Кому это понадобилось и для чего? Чтобы занять его место?

– Бред! – вслух повторил он, не замечая недоуменно оглянувшихся на него работников института.

В своем кабинете Арсений Васильевич выпил полграфина минералки и битый час размышлял над причинами полученного выговора. Потом увлекся работой и забыл обо всем. До вечера. В шесть лично проверил, кто остался на рабочем месте, твердо выпроводил энтузиастов: Сережу Сергиенко, Толю Юревича и Женю Шилова. Походил по опустевшей лаборатории, разглядывая рабочие столы, компьютеры, экраны, аппаратные стойки. Выключил забытый кем-то осциллограф. Показалось, кто-то посмотрел на него из стены угрюмо и недовольно.

– Бред! – вздохнул Арсений Васильевич, решительно направляясь к выходу из лаборатории.

Однако его бедствия этим днем еще не закончились.

Во-первых, на улице к нему пристал какой-то мужик бомжеватого вида, попросил пять рублей, а когда Гольцов дал ему монету, потребовал еще пять и не отставал, грозя всяческими карами, пока Арсений не дал ему еще десять рублей.

Во-вторых, недалеко от дома его столкнула с тротуара в снег какая-то веселящаяся шпана, связываться с которой не имело никакого смысла. Упал Арсений Васильевич неудачно, на ушибленную руку, и чуть не взвыл от боли в плече, отдавшейся в шее и в голове. Уж не перелом ли какой? – подумал он с испугом, баюкая руку. Надо к врачу сходить…

К врачу, конечно, не пошел. Боль отступила, сердце успокоилось. Мысли вернулись к теме разговора с директором. Дома Арсений Васильевич переоделся не спеша, потушил овощи, поужинал, сел перед телевизором, желая расслабиться и отдохнуть, но в это время тренькнул входной звонок.

Он открыл дверь, впустил сына вместе с клубом морозного пара. Сын снял шапку, куртку, повернулся, и Арсений Васильевич увидел у него под глазом свежий синяк.

– А это что у тебя за украшение? Откуда бланш?

– Упал с кровати, – криво улыбнулся Кирилл, растирая нос и щеки. – Ух и мороз! Налей чего-нибудь горяченького, папа, внутри все заледенело. Пешком топал от автобусной станции.

– Почему не подъехал на маршрутке?