— Эрих, а, Эрих. Пойдем в город.
— Нет.
— Пойдем, Эрих, — начинал канючить Баварец. — Давай.
— Отвали, — лениво проговорил я, — дай отдых человеку.
— Ну Эри-их…
— Отвали. Не ной над душой. Никуда я не пойду. Что, спрашивается, я в том городе не видел? Пару улочек загаженных? Кой черт ноги топтать? Название одно чего стоит — Ко-но-топ! Спрашивается, может приличный город Конотопом называться? Да ни в жизнь!
— Ну как же, Эрих, — Баварец на корточки передо мной присел, по сторонам зыркнул и маслено так подмигнул. — Базар же там… ребята из ремроты, что вчера ходили, говорят, шнапс — сущие гроши. И девки.
Вот в этом-то и весь наш Баварец. Ему какую хошь трепанацию производи — в башке только «Тема Раз».[2] Выпивку и баб где угодно отыщет. Даже в Антарктиде, небось, оставь его на час-другой — уже с пингвинихой снюхается и из яиц коктейль сварганит. Ну и где чего схомячить, по этому делу он тоже всегда в первых рядах галопом несется.
Помню, как он в нашем батальоне появился, толкая перед собой детскую коляску, заваленную всякими ящиками и чемоданами. Шел первый месяц Развала, неразбериха полная. Никто ведь поначалу не верил, что эти восставшие всерьез чего-то добьются. Армия вторжения, как же… откуда на шестом году войны «из ничего» хоть корпус полнокровный взять… насобирали сброд недоделанный. Плюс первая десантная дивизия — тоже та еще «краса и гордость». Те добровольцы, что до войны за нашивки с парашютом по десять на место ломились, еще в первый год легли, а на их место присылать стали… всяких, по ком прежде конголезские болота кандалами звенели. Экономия, мать их так: зачем свои патроны тратить, когда первую волну все равно под ноль выбивает.
Десантура, собственно, все и решила. Если основная масса это порох был, да и то полусырой, то первая десантная даже не искрой сработала — детонатором! Народ в ней собрался отчаянный, терять им, кроме подрасстрельных статей, было нечего, и рвануло!
Не приняли их всерьез вовремя. Ну, взбунтовалась рота-другая… ну полк — так не первый раз… что, вся дивизия? А даже если и дивизия… мы ж все-таки не Англия — империя!
Сдается мне, сам Его Величество Кайзер тоже так думал. Можно ведь было с фронта войска снять. Да что там с фронта, в самой Германии частей множество: училища всякие, переформирующиеся, флот опять же…
Не стали… не захотели трогать. Решили, что с мятежниками фельджандармерия справится. Ну а десантнички ждать не стали и разбегаться по кустам тоже. Прорвали кольцо — жаддармерия против техники, пусть и легкой десантной, не сыграла — и рванули прямиком на Ставку. Где и поприветсвовали Его Величество… из пяти стволов.
А с гибелью кайзера все рухнуло в одночасье.
Уверен, не будь у нас Вольфа, растаял бы батальон за пару дней. Как та пехотная дивизия, что перед нами стояла. Помню, я тогда нескольких на дороге остановил, спрашиваю: «Ну куда вы, сучьи дети, идете? Домой? Так до того дома…» — «Ну, так все ж идут — и мы идем». Массовое помешательство — вот что это было.
Но еще был Вольф Кнопке, который еще молоденьким комроты вывел, за шиворот выволок, как из горящего панцера тащат, нас из гомельского котла. Ему верили. И когда он сказал, что бросать все и уходить — это чушь, это бред, хуже, чем безумие, остались многие. Больше половины.
И мы стали одним из островков порядка посреди черт знает чего. К нам начали присоединяться одиночки вроде Фрица или даже целые подразделения… Нынешний начштаба батальона, обер-лейтенант Фрикс, помню, четыре танка привел. Потом мы услышали про Линдемана.
Я на бок перевернулся, зевнул.
— Дурак ты, Фриц, и мысли у тебя в баварской твоей башке дурацкие. Думаешь, здешние девки у ассистент-доктора еженедельное освидетельствование проходят? Ну, шевельни мозгой хоть немного: раньше-то ты за такую забаву две недели лазарета мог схлопотать, а сейчас? С антибиотиками-то у нас — задница! Только для тяжелораненых, и то по личному приказу господина Баруха.
— Нет, Босса, я не дурак, — похлопал по карману Фриц. — Я умный. Помнишь, третьего дня с долговязым зенитчиком играл? Две пачки резинок он мне продул, наших, армейских. Хочешь, тебе дам. За так.
Карман у него и впрямь набитым выглядит. Занятно… я-то свои обычно на курево вымениваю или на плитку лишнюю. Не вызывали у меня наши военно-полевые бордели особого подъема… соответствующих мыслей и органов. Пару раз посетил… конвейер конвейером.
Только «за так» Баварец лопату снега зимой не подкинет, непременно взамен чего-нибудь стребует. Значит, нужен я ему зачем-то… а зачем?
— Ну, Эрих, решайся, — забормотал Фриц. — Я уже и с Клаусом договорился, на грузовике поедем, как люди.
А я тем временем сообразил, что есть приказ господина оберста о том, чтобы солдат из расположения части выпускали не иначе как тройками. То-то Фриц и дергается, и суетится. Клаус ему транспорт обеспечит, а я… а я ему проход обеспечу, потому как старшим на посту сегодня обер-лейтенант Циммерман, и Баварца он знает как облупленного. Но со мной, майорским любимчиком, выпустит. По крайней мере Фриц на это всерьез надеется.
Такие, значит, пироги с вишней…
С одной стороны, лень мне, конечно, куда-то тащиться, но с другой — делать-то все равно особо нечего. И когда еще случай выпадет Баварца потрясти. Обычно-то не он к тебе, а ты к нему на поклон: «Фриц, достань то да се».
Сел я, зевнул опять.
— Ну и что дашь?
— Я ж сказал, резинок, — Баварец полез было с клапаном карманным возиться. — Пачку, почти непочатую…
Во дает! В пачке той три штуки по норме — это сколько тогда у него в «почти непочатой»?!
— Нет, оставь. Себе можешь хоть всю пачку за один раз натянуть, а мне чего-нибудь полезное обеспечь!
— Хочешь, деньгами возьми?
— Это новыми, что ль? — уточнил я. — Спасибо, этого… добра и своего хватает. А надо будет — я себе сам еще нарисую.
Денег этих мне и впрямь девать было некуда. Конвентщики тут как раз очередную… как же это господин майор назвал? А, эмиссию провели — ну и нам за два месяца вывалили. Банкнота раза в два больше марки, и таких — пачка в палец, еле-еле в карман упихал. Но сама деньга, по совести говоря… бумага дрянная, краска синяя — в трех оттенках. Пока номинал разглядишь, глаза сломаешь, да и рисунок… в общем, поглядел и решил, что избавляться от них надо поскорее, пока совсем в пипифакс не превратились.
Кстати, насчет нарисую я почти и не шутил: год назад двое писарей на штабном ротапринте отпечатали сотню листов каких-то совсем уж левых бумажек. Помню, с одной стороны там имперский орел был, с другой — портрет какого-то мужика, чуть ли не самого Хасселя, ну а номинал нужно было от руки дорисовывать. Сколько не лениво, столько нулей и рисуй. И, что самое забавное, брали «купюры», и неплохо… хотя с другой стороны, когда тебе стволом в пузо тычут, и не такому рад будешь.
— Злой ты, — тоскливо вздохнул Баварец и нехотя так лямку сумки с плеча скинул. — Нет, чтобы просто боевому товарищу помочь.
— Давай-давай, — подбодрил я его. — Боевой товарищ… с набитой сумкой. Как только она у тебя, Баварец, не лопнула еще…
Покряхтел он еще, сунул лапу в мешок, поелозил и достает — что б вы думали, — пачку «Кельна»! Пусть не большую, а малую, ту, где двенадцать сигарет, но все равно — целая пачка «Кельна», запечатанная, собор на лицевой, все как полагается, Я аж привстал. Да, думаю, за такое уважить надо.
— Вот, это — другой разговор. А то… резинки…
— Клаус через десять минут выезжает, — Фриц, как сторговался, сразу по-другому заговорил, нотки командные в голос подбавил: — Иди переодевайся. Ждать тебя будем на выезде. И машинку возьми.
— На кой? Что, на кур с «бергманном» охотиться будем?
— Для солидности, — пояснил Баварец. — Без машинки выглядишь ты, Босса, сопляк-сопляком, а с «бергманном» уже и за человека сойти можешь. Если издалека и не присматриваясь.
Я встал, пальцы большие за ремень засунул, поглядел на него… спокойно — вспыхнул Фриц, как бензобак, глаза свои водянистые опустил.
— Так, может, мне сразу зенитный с турели содрать?
— Хоть кобуру нацепи, — пробормотал, не поднимая глаз, Баварец. — Она ж тебе по форме положена.
И то верно.
— Уговорил.
Сходил, переоделся. Выхожу к дороге — грузовик уже стоит, Фриц из кузова выглядывает, чуть ли не приплясывает от нетерпения. Меня увидел, чуть не выпал.
— Ну, где ты там?! Давай в кабину, живо… время же!
Добрый он сегодня, прямо на удивление. Место в кабине уступил… чтоб, значит, рожей своей баварской на посту лишний раз не светить.
Городок оказался, как я и думал, так себе. На улицах, правда, в основном, патрули синих, пару раз даже наш грузовик тормознуть пытались! Смех — орут чего-то, а Клаус, знай себе, на клаксон, да на газ. И ничего… кишка у них тонка, кайзеровский грузовик тормозить.
А местных почти не видать. То ли они от мотора по норам разбегаются… пару раз только какие-то штатские попались, да и те к стенам жмутся, голову в плечи по самую макушку, а на роже бледной из мыслей только: «Лишь бы не шмальнули!»
В городах, даже таких, полусельского типа, как Конотоп этот, по нынешним временам жить не так чтобы весело. Они и в войну-то по большей части на пайковые карточки жили… Не знаю, как по русской, а вот по нашей имперской карточке уже на второй год в неделю столько калорий выходило, сколько раньше за воскресным столом съедали.
А уж когда Развал пошел, централизованное снабжение медным тазом накрылось, народ из городов и вовсе разбегаться начал, на манер тараканов. Сильно далеко они, правда, тоже не убежали… в деревнях своих ртов хватает.
Где тут, интересно, Баварец девок собрался искать?
И только я это подумал, как Фриц по кабине заколотил.
— Стой!!! Тормози! Назад, а то проехали.
Я дернулся стекло опустить, потом сообразил, что у цверга-трехсотпятого со стороны пассажира стекло отродясь не опускалось: модель военного времени, упрощенной конструкции, вошь ее забодай! Распахнул дверцу, высунулся… точно, маячит у подъезда стайка попугайской раскраски. Ну и глаз, однако, у Фрица, когда не по делу! В башню бы его, цели выискивать! Может, и впрямь Вольфу стукнуть? Если его к хорошему командиру определить, такому, чтобы успевал вовремя по жирному баварскому затылку пистолетной рукояткой приложить…
А Фриц от нетерпения аж пляшет в кузове — Клаус еще заехать на тротуар толком не успел, как он на землю сиганул.
— Парни, — орет, — последний раз спрашиваю, пойдете?
Мы с Клаусом переглянулись — и на рожах наших такое одинаково брезгливое выражение нарисовалось, что Фриц даже побагровел слегка. Сплюнул, пробормотал:
— Ну и хрен с вами.
— Босса… сходи — хоть переведи!
Пошли. Сутенер нам уже навстречу семенит. Классический такой сутенер, усики маленькие, прилизанные, волосы тоже прилизанные бриолином, пиджачок кургузый, клетчатый. И бижутерия на пухлых пальцах, кило на два фальшивого золота.
— Что угодно офицерам доблестной кайзеровской армии?
Офицерам, как же… да будь рядом хоть лейтенантишка паршивый, этот пухлик на нас бы и глядеть не стал!
— Мне, пожалуйста, — говорю, — ананасов в земляничном соусе полкило заверните.
— А? — Сутера словно кувалдой по лбу приложило. Но оправился быстро, заулыбался… Маслено так…
— Господа офицеры изволят шутить? Это хорошо. Сейчас наши девочки развеселят вас еще больше. У нас большой выбор, и, прошу заметить, почти все — не какие-нибудь малограмотные селянки, а настоящие аристократки, вынужденные, — тут он так натурально всхлипнул, я уж почти решил, что и впрямь слезу пустит, — зарабатывать себе на жизнь и пропитание столь нелегким ремеслом.
— Чего он там бормочет? — осведомился Баварец.
Перевел я кое-как… гляжу — Фриц еще больше завелся, чуть ли не подпрыгивает от нетерпения.
— Спроси, — заорал мне прямо в ухо, словно не рядом с ним стою, — есть ли у него баронессы? Всю жизнь, понимаешь, мечтал баронессу отыметь!
— Разумеется… — кивает сутер. — Две баронессы, три княжны, две графини, две маркизы. Даже герцогиня одна имеется.
Тут уж я не выдержал, вмешался.
— Слушай, ты ври, да не завирайся. Откуда у вас, в России, герцогини?
— Из Франции, — сутер глазом не моргнул. — Эмигрантка, наследница…
Мне совсем противно стало. Сразу на командирский тон пробило.
— Заткнись! И строй своих аристократок в шеренгу по росту!
Выстроил он их. Выбор и впрямь большой — дюжина девок, разнокалиберных, как ведомость у интенданта. Фриц сразу потребовал, чтобы ему баронесс показали, выбрал ту, что повыше, и потащила она его куда-то в подъезд.
— А вы, господин офицер? — обратился ко мне сутенер. — Кого предпочитаете?
Ответил я ему… Не так, чтобы очень энергично, лень было на эту гниду силы тратить, а простенько, в три этажа с двойным загибом, и к грузовику пошел. Облокотился рядом с Клаусом, вытащил пачку из кармана, полюбовался еще раз на собор, прикурил от Клаусовой самокрутки — любит он такие здоровенные самопалины сворачивать, что хоть дымзавесу от них ставь, — и стал смотреть, как пузан свое подразделение муштрует. Клаус затянулся, облако выдохнул.
— Что это вы там про аристократию разорялись?
— Да брешет этот урод, — кивнул я на сутенера, — что у него шлюхи, в какую ни плюнь, все сплошь княгини да графини. Фрицу вон баронессу сосватал.
— Ну, — задумчиво говорит шофер, — та баронесса, что баварец повел, разве что у себя в халупе с земляным полом баронствовала. Только одно жемчужное зерно в этой навозной куче имеется. Видишь во-он ту малышку?
— Которую пузан как раз сейчас материт? — уточнил я целеуказание. — Вижу. А с чего ты взял, что она из здешних фонов будет?
По мне, так ничего в девке этой особенного не было. Кроме, разве что, возраста. Блондиночка, худенькая такая, невысокая, чуть курносая… волосы в две косички заплетены, в правой красный цветок, в левой — белый. Женщина типа «мини», уменьшенная, так сказать, модель. Хотя нет, это личико у нее как у взрослой, а если мордашку эту серьезную отминусовать, она и на девку-то не потянет. Так, девчонка малолетняя. Таким бы с куклами еще… ну да у нас в доме и помоложе работать начинали. И не только полы мыть, но и в «веселом квартале» тоже. Трущобы… сколько белые занавесочки на окнах ни крахмаль, заплаток на платье от этого меньше не становится.
— Я, — прервал мои размышления Клаус, — малыш, перед войной семь лет личным шофером графа Рекс работал. Насмотрелся. Порода, это знаешь ли… заметно. Только сломается она скоро. Была б постарше чуть — может, и выдержала бы, а так… спорим, через две недели приедем, не будет ее здесь?
— Через две недели нас здесь не будет.
— Тоже верно. Эх, Эрих, — Клауса, похоже, как русские говорят, на
И в этот момент сутенер размахнулся и как врежет девчонке той по лицу. Ах ты сволочь, думаю, у него ж колец по весу, как на кастет хороший…
Девчонка от этого удара на пару метров отлетела, на спину шлепнулась, а когда привстать попыталась и руку от лица отнять, пузан подсеменил и небрежно так ногой ее… даже не то чтобы пнул, а словно подошву вытер.
А я как увидел у нее на лице мазок кровавый, яркий — и в голове будто бризантный рванул!
Помню, как подбежал и первый раз ему врезал — с налету ботинком. Ботинки у меня хорошие, Ральф Бауман их с убитого горнострелка снял. А следующее, что помню, — сутер на земле свернулся, подвывает тоскливо, а рядом со мной Клаус стоит и руку мою удерживает, которой я из кобуры «штайр» тащу.
— Не надо пулю об него пачкать. — В его голосе прозвучало такое ледяное спокойствие… Мне даже не по себе стало.
— Мне не жалко!
— Нет, — мотнул головой Клаус. — Пуля — это честная смерть. Не для такой мрази.
— А чего с ним делать? Пинать уже достало. Может, на проезжую, да грузовиком по нему взад-вперед?
— Зачем такие сложности?
Клаус усмехнулся и кивнул на соседний столб. А со столба провод болтается оборванный до середины, как раз кузовом под него подъехать.
— Хорошая мысль.