Газета Завтра 763 (27 2008)

Я понимаю, что слово "синергетика", как и слово "бифуркация", бесконечно замылено, и при этом у современного пиарщика-логомана абсолютно лишено содержания. Но что прикажете делать? Прорыв — это действительно синергетический процесс. А ускорение — это первая стадия прорыва. В сущности, ускорение и прорыв образуют единое синергетическое целое.

Чтобы наиболее просто и емко раскрыть смысл невероятной трагедии, случившейся с нашим любимым Отечеством и скупо называемой "распадом СССР", я использую одну присказку и один анекдот.

Присказка: "Если бы у моей тети были колеса, то была бы не тетя, а дилижанс".

Анекдот: "Слушай, ты знаешь, кто такие Маркс и Ленин? — Нет, не знаю. — Если бы ты побольше ходил на политучебу, то ты бы знал! — А ты знаешь, кто такой Розенблюм? Если бы ты поменьше ходил на политучебу, знал бы, кто спит с твоей женой".

Если бы Горбачев и другие поменьше ходили к рыночникам, то знали бы, что такое прорыв. Знали бы, что все не исчерпывается альтернативой "рынок — план" ("иного не дано!")… если бы они посещали хотя бы мозговые штурмы, которые шли в (не слишком даже узком) кругу советских синергетиков (физиков, химиков, биологов и так далее), то у нас был бы шанс. И он назывался бы "от ускорения — к прорыву".

Но если бы Горбачев и другие ходили к синергетикам, то "была бы не тетя, а дилижанс". И в этом смысле, может быть, у нас шанса и не было. Но тогда у нас его не было вообще. Потому что единственным нашим шансом на спасение СССР был новый виток развития. А единственным нашим шансом на новый виток развития являлось двуединство ускорения и прорыва. И в этом был позитивный потенциал периода перемен. Я подчеркиваю, что он был. И это для меня является тем осевым утверждением, вне которого мы ничего не поймем в том, что происходит сейчас.

"Ах, ох, открытое общество!" Кому мозги пудрите? Абсолютное открытие общества — это превращение сверхсложной системы, которой является общество, в бесструктурный газ, подчиняющийся только законам линейной термодинамики. Такое превращение в принципе лишает общество малейшего шанса выбираться из тупиков застоя. Сейчас в таком тупике находится западная цивилизация. Если она раздробила свою сверхсложность до этого газа, у нее нет никаких шансов на выход. То есть на ускорение и прорыв. И тогда мир ждут весьма мрачные перспективы.

Но я не знаю, можно ли в принципе добить такую сверхсложную систему, как общество, превратив ее в лишенную сверхсложности открытую примитивность, так восхваляемую Карлом Поппером и его последователями. Наверное, в принципе это можно сделать с какими-то капитулировавшими социумами. Но не все сдадутся без сопротивления.

А сопротивление будет опираться на фундаментальную амбициозность сверхсложных систем. На их нежелание упрощаться, превращаясь в атомарный газ. "Не ставьте из себя! Открывайтесь!", — говорят идеологи открытого общества, рекламируя свой проект невероятного упрощения как наращивание сложности. А человечество в целом и большинство народов — "ставит из себя" вопреки этим грозным призывам.

РОССИЯ ЖЕ

— особенно "ставит из себя", и этим особенно раздражает. Но если она перестанет "ставить из себя", то она уже не будет Россией. Тогда забудьте о государственности. Да и о развитии тоже. Потому что развитие как единство ускорения и прорыва адресует только к тому началу, которое "ставит из себя". Самое таинственное, что это начало, называемое "синергийным" людьми, достаточно чуждыми религии, присуще не только сверхсложным социальным сообществам. Оно каким-то и впрямь таинственным образом пронизывает мир.

Синергия — это воля к образованию и усложнению форм. Еще раз подчеркну, что об этом синергийном начале говорят не только религиозные люди, но и свободные от религиозной заданности нобелевские лауреаты… Они говорят, что смысл слова "синергия" отнюдь не исчерпывается его религиозным значением… Что источники, порождающие образование и усложнение форм, анализируются сейчас с помощью математических формул и тончайшей аппаратуры…

И при всем при том, конечно же, связь синергетики с синергией, о которой говорят люди религиозные, присутствует. Это не такая простая связь… Но она есть. И здесь мы опять-таки сталкиваемся с анализом крайностей. Есть математика — и есть чудо. Казалось бы, где есть математика, там нет чуда — и наоборот. Ан нет. Есть специальные отрасли знания, связанные с одним из так называемых "парадоксов Питерса". Суть парадокса в том, что некоторые — модулированные волей — события случаются чаще, чем это должно быть в соответствии с так называемым "нормальным" (иначе — гауссовым) распределением вероятностей. Далеко не просто объяснять что-то подобное людям, которые этим специально не занимаются, но… Одним словом, бутерброд, если этого очень хотеть, странным образом и впрямь чаще будет падать маслом вниз. Подчеркиваю — странным образом.

Специалисты называют это "эффектом странности". Две крайности — математика и чудо — связаны между собой словом "странность".

Развитие — процесс актуализации странности. Странность — это способность самых разных организованностей (сверхсложностей) выявлять свое синергийное или синергетическое начало. Выявление этого начала происходит за счет актуализации спящих возможностей, приводящих к развитию и без того сверхсложных организованностей (уже упоминавшиеся "ячейки Бенара" и прочее).

Развитие — принципиально нелинейный процесс, который может быть осуществлен только при наличии спящих потенциалов в сверхсложных организованностях.

Эти спящие потенциалы не похожи на "дремлющие силы рынка", к которым пытался адресоваться Ельцин, или на план, к которому адресовался Брежнев. По крайней мере, корректировка пятилетних планов, ставшая синонимом застоя, уж никакого отношения к развитию не имела. Но даже если бы корректировок не было… И если бы план носил напряженный некорректируемый характер — этого тоже мало.

План должен был становиться в чем-то сверхнапряженным и одновременно — тонким и гибким. А главное — правильным образом сочетаться с тонкой структурностью ИМЕЮЩЕЙСЯ сверхсложной системы. И-МЕ-Ю-ЩЕЙ-СЯ! Не желанной ("чтобы было как в США"), и не химерической ("развитой социализм"), а ИМЕЮЩЕЙСЯ.

Итак, сверхсложную систему можно разбудить, наращивая напряженность правильного задания (ускорение), и побудить к самоизменению, выходу за собственные границы, к самотрансцендентации. Если это побуждение будет реализовано, то произойдет прорыв. Но реализовано побуждение будет, только если сверхсложная система начнет "СТАВИТЬ ИЗ СЕБЯ", то есть задействует свою спящую сверхсложность.

Как помешать этому? Если враг хочет помешать этому, то что он должен сделать? Он должен помешать этой сверхсложной системе СТАВИТЬ ИЗ СЕБЯ. Он должен убедить эту сверхсложную систему в ее ничтожности и чудовищности. Он должен разбудить в ней не спящие силы, а комплекс неполноценности.

Вот это-то и сделала перестройка.

В ЭТОМ СМЫСЛЕ ПРОЦЕСС ПЕРЕМЕН СОДЕРЖИТ В СЕБЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ И ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ПОЛЮСЫ. ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ — ЭТО УСКОРЕНИЕ ПЛЮС ПРОРЫВ (обращение к спящей сверхсложности с тем, чтобы она пробудилась). ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ — ЭТО ПЕРЕСТРОЙКА (обращение к спящей сверхсложности с тем, чтобы она, проникнувшись своей ничтожностью и виновностью, уснула навсегда).

Перестройка — не всеобъемлющая характеристика процесса перемен, не синоним перемен как таковых, не олицетворение духа развития. Она извращение этого духа. Она отрицание собственного начала, которое и есть ускорение плюс прорыв.

Давать сегодня какую-либо интегральную оценку процессу перемен — это безумие. И это полный политический тупик.

Вы скажете, что процесс перемен весь целиком омерзителен? Вы заснете застойным сном, и разбудят вас "оранжисты", управляемые врагами.

Вы восславите процесс перемен весь целиком? Вам подсунут эту самую перестройку, и вы проделаете путь от Горбачева к Ельцину во второй раз. Путь развала и деградации.

Мне интересна теория развития сама по себе. Но политическая теория развития — это создание аппарата дефиниций и методов, позволяющих избежать повторения перестройки. И в этом смысле такая теория не блажь и не произвольная "терра инкогнита", а острейшая политическая задача. Насущнейшее требование, вытекающее, увы, из самого хода вещей.

Носится нечто скверное в воздухе? Да или нет? Я считаю, что носится.

Это скверное что-то напоминает? Я считаю, что напоминает.

Оно адресует к событиям двадцатилетней давности? Адресует.

Нужно эту адресацию учесть? Нужно.

А как ее учесть? Проклясть скопом все, что тогда было, и заснуть? Это аморально и бесперспективно.

Значит, надо анализировать то, что было. И выявлять в нем погубленные возможности. А также конкретный потенциал этой самой "скверны". А как иначе? Вот я это и делаю. И что на выходе?

Что в почти неощутимом зазоре между ускорением и перестройкой была нереализованная возможность ПРОРЫВА. Что УСКОРЕНИЕ не было обречено на провал. Что провалило его директивное подавление той тонкой структуры, которая одна лишь и позволяла превратить ускорение в прорыв. И оно-то — это директивное подавление тонкой структуры — как раз и называется "перестройка".

Обсуждая катастрофу распада СССР, часто задаются сакраментальным вопросом: "Глупость или измена?" А почему "или"? Глупость и измена — вот единственно возможный ответ.

Глупость — это капитуляция номенклатурных хозяев системы. Кто-то внушил этим хозяевам, что общество — это автомобиль, а не сверхсложная система с саморегулятивными возможностями, определяемыми ее тонкой структурой. Хозяева жали-жали на газ, потом разочаровались, что "Запорожец" быстро ехать не может, и нужен то ли "Мерседес", то ли самолет. Остановили "Запорожец", стали его раскурочивать, надеясь, что получится "Мерседес". Получилась груда металлолома. Что делать с металлоломом? Утилизировать через пункт вторсырья. Хоть денежки получить. Это глупость. А что такое измена?

Измена — это осознанные действия тех, кто понимал, что общество — не автомобиль. Кто, насаждая рыночные утопии ("ах, нам нужен новый автомобиль!"), видел и ненавидел реальную сверхсложность данной социальной системы, способной плодоносить. А видя и ненавидя, наносил продуманные удары по "акупунктуре" этой сверхсложности. И тем самым уничтожал возможность перехода ускорения в прорыв.

Удары эти наносились в точности тогда, когда ускорение МОГЛО перейти в прорыв. То есть прорыв срывали с помощью перестройки. Нужно очень хорошо понимать, какова система, и очень хотеть ее убить, чтобы так действовать.

Предлагаемый мною метод — это медицинский зонд.

Процесс перемен 1985-1991 годов — это некое тело. Вам предлагают оценить его как целое? Не соглашайтесь! Это ловушка. Возьмите зонд и рассмотрите тело детально. Вы увидите, что оно не просто неоднородно. Оно состоит из УТВЕРЖДЕНИЯ и ОТРИЦАНИЯ, ЖИЗНИ и СМЕРТИ.

Отрицать следует лишь отрицание. Зачем ненавидеть тело? Ненавидеть надо опухоль, которая, поселившись в теле, притворяется его нормальной здоровой частью.

Перестройка — и есть опухоль: подлейшая и тончайшая мимикрия отрицания под утверждение, смерти под жизнь. Мимикрия, имеющая под собой и политическую, и социально-метафизическую основу. Какую?

Продолжение следует

Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ

Консилиум констатировал: принятыми участниками консилиума мерами удалось профилактировать у пациента инсульт, инфаркт, холецистит, прободение язвенной болезни, гепатит, атеросклероз нижних конечностей; слаженными действиями удалось избавить пациента от хронической себореи, одномоментной диареи, болезни Паркинсона.

Благодаря принятым мерам всего этого и многого другого удалось избежать.

На что жаловался пациент? В полном смысле слова пациентом его назвать нельзя, потому что он не обращался с просьбой о помощи к этой группе лиц. Тем почётнее их роль и благороднее поведение. Что было проблемным в здоровье Станислава Семёновича Сергеева, рабочего? Начинающийся кариес верхнего резца, упомянутая перхоть (себорея, как научно заключили члены консилиума). Нет, они не врачи, а просто доброжелатели и попечители. Заметили доброжелатели и ципки на руках так успешно и самым надёжным образом профилактированного ими объекта. Они, движимые заботой и состраданием, поняли, что кариес — это первая ласточка надвигающегося вала болезней, многие из которых — смертельные. Что было делать в этой ситуации? Доброжелатели решили не медлить и приступить к предотвращению.

Не будучи специалистами, обратились к западным светилам. Те с готовностью откликнулись, взялись за дело-тело с расторопностью и энтузиазмом: и не рассчитывали, что получат такой выгодный заказ.

Поскольку сам облагодетельствованный западными светилами и местными гуманистами (humanus — человеческий, человечный) не осознавал надвигающейся опасности и считал, что он здоров, молод, любит и любим, сеял, пахал, рожал и воспитывал детей, заботился о родителях, то и дело чистил висевшее на стене ружьё, пристреливался по пенькам в задах огорода — так, на всякий случай — не соглашался на советы и увещевания (может, увещеватели не вызывали доверия, как знать) по улучшению самочувствия, то решено было… как с малым дитём. Да он и был дитём малым по сравнению с западными светилами. Сколько лет-то ему было? Спроси дитя-то, хочет ли, чтобы ему укол ставили, прививку делали, а то и операцию? То есть вопреки желанию — во благо.

Поэтому взяли, да и убили. И уже никаких ишемических болезней, себореи… Болезнь Альцгеймера тоже перехитрили. Нет, не то, пришли да кокнули. При его силёнке оказал бы сопротивление да и благодетелей пришиб бы. Потому его прежде усыпили, и уже тогда — обухом по голове. Затем расчленили.

Ну, а усыпительное подсыпал пришлый люд, в доме поселившийся. Пришли когда проситься на постой, зная о доброте и отзывчивости хозяина, слёзно так сетовали: мол, мочи нет. Один тут нас водил-водил, после него сами ходим-ходим. Нельзя ли нам какое местечко выделить, у вас поселиться, не слоняться чтобы в поисках лучшей доли. Правда, не намекнули даже, что как только лучшую долю у кого найдут, в каких краях, так сразу ее — хап! А потом с ней, с лучшей-то чужой долей, и опять куда глаза глядят А глаз у них — алмаз.

Ну а пожив, вопросили: да что же это? Почему же это с краешку-то мы? Действительно.

Осиротевшим детям, вдове, родителям объяснили: мы спасли от склероза, лейкоза, которые наверняка бы подкрались, поживи он подольше. Желали ему напастей и хворей? Зачем было ждать ухудшения, когда можно предотвратить? Известно, какое средство от перхоти — лучшее. К лучшему и прибегли. Оказывается, не только от перхоти есть верные средства.

Зачем мы ваш дом сожгли, трактор на металлолом отправили, отдав вырученные за него деньги за транспортировку его к свалке? Потому что в подвале дома плесень по углам появилась, на чердаке тенёта. Плохой был дом, нуждался в перестройке, вот мы его и спалили. Сейчас вы свободны, можете вольными ветрами гулять, можете новый дом построить, лучше прежнего. И трактор у вас со двора в переплавку угнали, по той же причине, что и станок столярный, на котором по хозяйству мастерили, на продажу изделия, что у трактора кабина не соответствует западным стандартам. Ни один механизатор из цивилизованного сообщества не сел бы за его руль. Мы считаем, что такое оборудование вам было не нужно. Вот станок в плавильную печь вслед за трактором и отправили. И это — правильно. Нам не доверяете, послушайте западных советников, они то же самое говорят.

Вы остались без крыши над головой и средств существования? А нужно ли вам такое существование? Вы ошибочно считали, что жили хорошо, в разумном достатке, уюте, учились, работали. Всё — не так, мы про вас лучше знаем. Жили вы плохо, учили вас не тому. Толстой, видишь ли, в программе, Наташа Ростова! Про Чмонкина надо читать!

Лечили вас хуже некуда, и мы вас избавили от всего плохого: отца семейства укокошили — от надвигающихся болезней избавили, от неправильного лечения уберегли. Дом спалили, и плесени в подвале — как ни бывало. Тенёта чердачная тоже в огне исчезла. Где плесень? Где тенёта? Нету! Разве плохо? Хорошо.

Подрастающим детям убитого (ох, что это я — профилактированного от хворей) ежедневно из всех рупоров: в школе, по радио, телевидению, — внушают, каким никчемным, уродливым, сиволапым был отец. И тут же, как пример, и идеал показывают: утончённых либералов, педерастов, дизайнеров. Впрочем, почему же через запятую?

Дети, внушаемые в силу возраста и отсутствия другого источника информации, первое время стыдились своего предка. Потом, глядя в зеркало, зная, что они на отца похожи, призадумались: какой же это урод? Если следовать определениям данного слова, то уроды — эти самые члены консилиума. Да и разве отец лентяй и пьяница, если вон домину какую, на фотографии оставшуюся, своими руками, без всяких гастарбайтеров, отгрохал, обихоженными были поля, скот держали. Подержи-ка корову лентяй! В 5 часов кажинный день на дойку повставай, сено покоси. И какой же он идиот, если в каких только науках ни преуспел, оставив чертежи, наработки.

Имелись у убитого немалые сбережения, но консилиум решил, что деньги были неправильными: на плохом станке изготовлялись изделия, за которые выручены, на плохом тракторе пахали, урожай собирали несовершенным комбайном. А посему деньги надо изъять как плохие в пользу тех, кто к ним отношения не имеет: на тех персонах (они же не пахали на неправильных тракторах и не работали на несовершенных станках), грех несовершенства не распространяется.

На освободившемся от плохого дома месте пришлые люди затеяли строить новый. Но поскольку навыков созидательной деятельности не имели и иметь не желали, а только танец зикр танцевали, виноградную лозу воспевали, юридические услуги оказывали, то погнали на строительные работы детей убитого (фу ты! ну, конечно, избавленного от болевых страданий), его вдову, стариков-родителей. Поняв, что и кушать надо, погнали сирот на поля. Поскольку трактора не было, то впрягли в плуг, дали лопату, вменив за норму выработку трактора, а сами при осиротевшей семье стали эффективными собственниками и топ-менеджерами: как топнут ногой на лентяев! Эффективней гнать на работу в 5 утра, рабочий день не как при папаше-оболтусе часов 7-8, а 12-15, выработка таким эффективным образом сравнивалась с тракторной. А трат на горючее, запчасти — никаких! Ну, не дурак ли был? Нет, тенёта у такого лоха не случаем завелись.

Консилиумы застрельщиков убиения (фу, опять я за своё — ну, поняли, чего) и перестройки его дома и уклада собираются на радио "Ухо Москвы". Не надо умничать, играть в конспирологию, искать в названии намёки на отношение радиостанции к Большому брату. Никакой конспирологии: это радио принадлежит не Большому брату, а малому народу — просто, ясно, конкретно. Осиротевшим, лишённым своего имущества детям, вдовице, предкам убитого Станислава Сергеевича Семенова, Работяги (коротко — СССР) рассказывают, каким благом для убитого и осиротевших было убиение. Какие напасти могли бы приключиться с ним, кабы жил. И как хорошо им, что они СССР убили, какое чувство удовлетворения от этого испытывают.

Денис Тукмаков НАРОД С БЛЕСКОМ В ГЛАЗАХ

Чемпионат Европы закончился, и пока официальная пресса захлебывается восторгом от выхода нашей сборной в полуфинал и строит планы на будущее, попробуем внимательно рассмотреть ту социальную кибернетику "боления за Россию", которая сопровождала игру команды здесь, на Родине. В конце концов, как ни крути, большой спорт действительно существует для болельщиков, ведь без их соучастия в таинстве игры невозможны ни высокие гонорары звездам, ни международные состязания, ни даже детские секции, из которых атлеты только и приходят в спорт.

Итак, что же показали эти три июньские недели, во время которых, без преувеличения, десятки миллионов россиян превратились в отъявленных болельщиков самого популярного в России вида спорта?

Прежде всего, со стороны общества мы увидели удивительные проявления массового патриотизма. Фактически, за эти дни был развечан миф оранжистской и отчасти левой оппозиции о ненависти, которую будто бы поголовно испытывают наши соотечественники по отношению к своей собственной стране, к "этой Рашке", к "преступному государству", к "власовской тряпке" и "писанному-переписанному гимну". Мы увидели, что миллионы людей по всей стране отождествили себя не просто с "двадцатью двумя футболистами плюс Хиддинк", но с субъектом по имени "Российская Федерация". При всей ненависти к отвратным сторонам нашего бытия, к тарифам и законам, к нуворишам и коррупционерам во власти, к Чубайсу и Абрамовичу, граждане России в очередной раз продемонстрировали свою верность флагу. В последний раз такой всплеск всеобщего патриотизма возникал разве что при переносе "Бронзового солдата" в Таллине.

Другим не менее удивительным проявлением поддержки сборной России стала невиданная солидарность граждан между собой. Подчас это приобретало удивительные формы. В ночи побед зафиксированы десятки случаев даже такого, невозможного в прочих ситуациях, единения, как братание футбольных фанатов и работников милиции. Общую радость готовы были разделить совершенно незнакомые люди на улицах, весьма далекие от фанатских группировок и болельщицкой активности. Мы увидели, что вся страна: от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Махачкалы, — спаяна единым комплексом переживаний и общей системой оценки "свой-чужой". На время чемпионата отошли на задний план практически все противоречия: национальные, географические, сословные, религиозные и т. д.

Еще мы стали свидетелями потрясающих проявлений чувств, дикой энергетики, заряженной пассионарности миллионов людей, у которых горели глаза и учащенно бились сердца все то время, пока сборная в блестящем стиле обыгрывала одного за другим трех именитых соперников. На улицах российских городов тысячные толпы собирались возле больших экранов. Кинотеатры на Дальнем Востоке, транслирующие матчи уже фактически под утро, были переполнены. В Москве после победы над Голландией в ночь вышли около семисот тысяч человек — больше, чем после выигрыша чемпионата мира по хоккею. Выяснилось, что Россия вовсе "не ползет на кладбище, накрывшись саваном", не лежит при смерти в обмороке, в национальном инсульте. Так вот — не вымирают. И даже на "пир во время чумы" это буйство не похоже. Оказалось, что у народа — куча лишних сил, которых буквально некуда девать.

Мы увидели и преддверие народа-победителя. Во время чемпионата, особенно в середине его, в обществе царил всеобщий настрой на победу. Победы воспринимались не как незаслуженная удача, не как дело жребия, но как должное, как "возвращение должка". Куда только девалось самобичевание девяностых годов! И еще — царило предчувствие чуда, "здесь и сейчас". Ожидание не подачки, не манны небесной, но скорее сказочного рывка "из грязи в князи". Готовность к тому, что, казалось бы, никогда не должно случиться. Страсть к преображению — и себя, и окружающей реальности.

Наконец, мы увидели заботу и утешение. Заботу по "нашим", по "своим". Эта вот преданность — нечто новенькое, вообще говоря. Еще в начале чемпионата, после проигрыша "1:4", и команду, и флаг готовы были смешать с дерьмом. И вдруг что-то произошло. Не менее обидное поражение "0:3" и невыразительная игра вовсе не вызвали подобных эмоций. Вместо проклятий и отречений — утешение и какая-то внутренняя стойкость, уверенность в том, что все в итоге будет хорошо: "Это ведь наши! Своих не бросаем!"

Таким себя проявило в дни чемпионата российское общество. А что же власть?

Власть вела себя совершенно иначе. Прежде всего, она со всей дури пыталась не дать общественной энергии вырваться из футбольного, узкоспортивного контекста. Часто говорят о том, что в подобных торжествах и состязаниях "канализируются протестные настроения". Так вот, на этот раз в "спортивную канализацию" государство стремилось впихнуть буквально все проявления народных чувств, выплеснутые в эти дни: от патриотизма до ожидания чуда. Ярче всего это проявилось 22 июня, во время поездки Дмитрия Медведева в Брест. Президенты России и Белоруссии посещают мемориал, подходят к ветеранам, и вдруг из рядов стариков звучит: "Давайте объединяться! Мы же единый народ! Пусть будет общая страна, без границ!" Медведев в ответ: "А вы футбол смотрели?" В тот же день договорились уже и до того, что "победа сборной России подсластила горечь народа от скорбной даты 22 июня". Уникальные социальные энергии, которые, казалось бы, сами собой просятся, чтобы их применили в каком-нибудь достойном деле, наша власть все три недели благополучно запихивала обратно в кабаки и городские площади: "Болейте-болейте, а к нам со своими страстями не суйтесь!"

В то время, как вся страна жила надеждой на небывалое, на победу наших, медиа-официоз исподволь готовился к тому, как бы половчее обставить наше поражение. "Выше головы не прыгнешь", "мы уже и так многого достигли", "не все сразу" и т. д. Очень скоро в Китае пройдет Олимпиада, самое грандиозное спортивное событие за четыре года. И опять рефреном в устах комментаторов станет убаюкивающее "Третье место — тоже хорошо!" Власть отучает нацию от самой здоровой в мире привычки — от желания побеждать везде и всюду.

На первом матче игроков сборной России с трибун встречали черно-белые портреты игроков победной советской команды 1960 года. Игра со шведами вся прошла под рефрен о Полтавской битве, а на поле из нашего фанатского сектора взирал император Петр I. А что все это время внушал официоз? Что нынешний результат сборной России — выход из группы! — самый высокий за всю ее историю. Что третье-четвертое место — величайшее спортивное достижение России. О победах СССР, об исторической преемственности и очевидных аналогиях говорилось через раз и безо всякого акцентирования. То есть даже не самые бедные наши болельщики, умудрившиеся добраться до Альп и попасть на стадион, чувствовали "связь русских эпох", а государственная медиа-машина страшилась этих воспоминаний как черт ладана. Для нее по-прежнему "история России началась в 1991 году".

При гигантском пассионарном всплеске народных эмоций государство не хочет или не знает, как ими толково распорядиться. Максимум, на что она нынче сподобится, — по минимуму вложиться в спортивную инфраструктуру. Через двадцать лет наши спортсмены выиграют все и у всех. Но будет ли, для кого?

Что же нужно делать? Ответ очевиден. Необходимо всю эту силищу, эту грандиозную магму общественных ожиданий, энергетики, национальной солидарности и внематериального счастья конвертировать в Развитие. Чемпионат Европы показал: российское общество живо. Уныния нет. Народ обладает волей, мощью и необузданными страстями.

Конечно, нет и особой жажды работать, тяги к тяжелому труду и к полной смене обстановки. Празднование на площадях под пиво и победные вопли — не то же самое, что и вкалывать в модернизационном рывке. Но если подумать, это всего лишь вопрос модальности, полярности знака: плюс или минус. Люди, которые так болеют, способны на чудеса. Народ с блеском в глазах, с такой страстью переживающий за наших, при правильном подходе превращается в народ-творца, труженика, созидателя. Древние римляне столетиями существовали под знаком "хлеба и зрелищ", что не мешало им же по зову трубы собираться в легионы и покорять Ойкумену, мостить дороги и вести строительство, обращать пустошь в цивилизацию, нести бремя империи всем остальным народам. Был бы зов трубы.

Если власть не решится запустить Развитие и не возьмется использовать для этого кипящую энергетику масс, столь ярко проявленную в этот июнь, то рано или поздно вся русская пассионарность выбьется из "канализационных люков", уготовленных для протеста, и взломает систему. Не созидание принесет она тогда — но войну всех против всех, деструкцию и смерть.

Эрнест Султанов ФУТБОЛЬНЫЙ ИМПЕРИАЛИЗМ

Швейцария не входит в "Шенген", поэтому, чтобы прорваться из Германии, Австрии и Италии, болельщикам с российскими паспортами необходимо преодолеть таможенно-полицейские посты. Мы с Эудженио по автостраде А9 из Милана добираемся до итальянско-швейцарской границы в районе Комо. Эудженио — авторитетный североитальянский адвокат, кокаинист ярких ощущений и, соответственно, — болельщик сборной России. На границе нас засасывает пробка: итальянцы на викэнд любят съездить в Швейцарию с ее казино, борделями-саунами и красивыми пейзажами. В Швейцарии экономический кризис, поэтому бдительность таможенников снижена: наши документы даже не проверяют. Заплатив автострадный сбор, мы продолжаем движение в сторону Лугано — Базеля. Трасса до Базеля при средней скорости 150 км/ч занимает около трех часов. Можно было бы и быстрее, но дороги колдобистые с постоянным, непрекращающимся ремонтом. Зато пейзажи ошеломляют: скатывающиеся с неба по горным тропам потоки воды, аккуратные горные луга с игрушечными домиками.

Историческая роль Базеля в ночь с 21 на 22 июня чувствуется уже на подходах к городу: машины и бары с выставленными штандартами (кое-где забытыми викингскими). Примерно за два километра до стадиона мы паркуем машину — дальше начинаются полицейско-армейские заградотряды. По всему протяжению пути к стадиону передвигаются "оранжевые" — голландские болельщики. По ходу движения черные парни толкают билеты с наценкой от 300%, так что цена начинается от 250 евро. Жители находящихся на пути движения к стадиону домов приторговывают пивом и кока-колой, жарят сосиски и готовят хот-доги. Молодые ребята сбывают шарфы Russia — Holland и флаги Голландии — нашего выхода в четвертьфинал местные торговцы атрибутикой не ожидали. Наши фанаты снабжают соотечественников шарфами ЦСКА и Зенита, российскими триколорами и флагами с разъяренным медведем, рычащим "Россия, вперед!".

Футбол — это вид марафона для болельщиков. Не каждый может выдержать темп роста цен и расходов на пиво, еду и жилье с приближением финальной части. Поэтому постепенно болельщики начинают сходить с дистанции. В ста метрах от стадиона — группа оранжевых с билетами. По ограниченному количеству пива на большое количество людей видно, что есть благоприятные условия для переговорного процесса. Они называют свою цену, мы — свою. Они не соглашаются, мы уходим. Они нас догоняют, делают последнюю попытку поторговаться, но, в конечном итоге, сдаются: 300 евро — за два. Таким образом, мы одерживаем первую метафизическую победу: голландских болельщиков на трибунах на два человека становится меньше, а наших — больше. Каждый болельщик на счету: силы “оранжевых” на стадионе и вокруг него — в десятки раз превышают наши. Дело в том, что основная часть футбольных туристов традиционно делала австрийские визы и брала билеты до конца групповой части, также не особенно веря в наш выход в четвертьфинал.

Переполненные два яруса "оранжевого" стадиона на 35 тысяч человек. Такое ощущение, что матч не на нейтральной территории, а в Амстердаме или Ротердаме. Наша трибуна — это две маленькие полоски в несколько сот человек в углу ворот, в которые впоследствии наши загнали три мяча. Мы же находимся в глубоком тылу голландцев, там где развеваются флаги Аякса, оранжевые стяжки с надписью "Голландия сделает это!" и нидерландские триколоры. Наши, как маленький партизанский отряд. Большинство — это европейские "русские", вновь почувствовавшие Родину после победы сборной над греками и шведами. Пара больших семей, включающих дедушек, детей и жен, держащих в руках российские флаги. Несколько болельщиков, добравшихся из Австрии, российские немцы, живущие в Мюнхене, старики в майках с российским гимном, мальчик Леша, которого отец впервые привел на футбольный матч. Для десятилетнего Леши — этот матч неосознанно становится частью его идеологии, в которой Россия ассоциируется с наступлением и победой. Он ничего не знает об острейшем противостоянии советской сборной и голландцев двадцать лет назад и для него чужды последующие поражения "наших". Его Россия — это команда борьбы и воли, имя которой можно произносить с гордостью.

Первое главное явление матча — это гимн. Австрийские, немецкие, швейцарские, итальянские русские встают, держа руку на груди. Гимн звучит как неожиданный возврат к финалу 1988 г.: поскольку новых слов Михалкова никто не знает, большинство, включая еще советских эмигрантов, поет последний гимн СССР. Каждый поет как минимум еще за десять человек — резкий контраст по сравнению с голландцами. Мелодия гимна настолько популярна, что теперь её можно услышать на площади Дуомо в Милане, "Променаде дез англе" в Ницце. Мелодия гимна стала идентификационным паролем наших за границей, вне зависимости от того, на каком языке они "размовляют".

После начала матча на нашей трибуне идут в атаку армейские и зенитовские болельщики, активно убеждающие на немецком не сомневаться в победе российской сборной. Затем началось раскатистое скандирование "Рос-си-я, вперед!" и "Голландия — домой!". Голландцы атаковали, подпевая антисоветскую мелодию Пет Шоп Бойс "Гоу Вест". Наша основная трибуна влепила в ответ "Катюшу". Битва была недолгой. После смещения борьбы на голландскую часть поля российские болельщики полностью взяли контроль над стадионом в свои "глотки". Было слышно только "Рос-сия!" и "Нам нужен гол!" “Оранжевые” иногда просыпались усиливающимся ритмом хлопков, когда голландцы атаковали и приближались к нашим воротам, — хотя и то, и другое было редким явлением.

После забитого гола среди австрийских, казанских, швейцарских наших начались братания. Совершенно разные люди — менеджеры из Лондона, торговцы стеклом из Ростова, айтишники из Мюнхена оказались неожиданно очень близкими и "своими". Адреналин съел различия между ними, в их речи звучало — "Мы с тобой одной крови".

“Оранжевые” трибуны совсем приуныли и оставались в нокауте до отыгранного мяча. Однако для наших пропущенный гол оказался не ядом, а дозой адреналина. Если голландские болельщики просыпались только, когда начиналась “оранжевая” атака, то наши вели перманентный штурм. Уровень убежденности в победе достиг такого уровня, что даже пришедшие просто посмотреть игру швейцарцы попали на нашу волну, повторяя "Нам нужен гол!"

Нельзя было допустить одиннадцатиметровых. Одиннадцатиметровые означали попасть под крики многотысячной трибуны — голландцы контролировали обе зоны за воротами. Начался штурм: наши вновь взяли контроль над трибунами. А после забитого второго гола начались безумные танцы людей, вколовших в себя гигантскую дозу адреналина и на несколько минут забывших свои паспортные данные и коды ИНН.

Голландцы вели себя достойно с нашими. Драк не было, наоборот, к нашим подходили и жали руки, с уважением произнося диковинные имена игроков, как будто речь шла о воинах Чингис-хана или Сталина. От стадиона мы шли по подсвеченной улице с мертвыми окнами вокруг (швейцарский характер) — тысячи и тысячи людей в оранжевом, над которыми развевались российские флаги. Бибикающие машины, приветствующие гудками флаги, приветствующие русских турки в кафе. К часу ночи наши уже отмечали победу в обнимку с голландцами в центре города.

Для многих европейцев в условиях экономической депрессии и политической импотенции футбол — это основной критерий державности. Ключевые битвы проходят на футбольных полях. Испания добилась признания своего первенства по сравнению с Италией не благодаря экономическим успехам, а благодаря первой за десятилетия победе своей сборной. Сборная Турции приблизила Анкару к вступлению в ЕС. К российскому бизнесу (как и к индийскому с китайским) до этого Чемпионата относились с недоверием — наш футбол серьезно не воспринимался. После побед на полях Австрии и Швейцарии ситуация изменилась. Россия в европейском, пронизанном футболом мышлении, стала восприниматься гораздо позитивнее. В свою очередь, российский бизнес, сам того не осознавая и не вкладывая средств (за исключением приобретения Хиддинка Абрамовичем для национальной сборной), оказался в крайне выгодном положении. После того, что сделала сборная России, изменилось отношение к нашим ведущим европейскую экспансию компаниям. Так инвестиции ЛУКОЙЛа в крупный нефтеперерабатывающий комплекс на Сицилии, о которых было объявлено после победы российской сборной над голландской и вылета "сквадра адзура", были восприняты итальянцами как позитивная новость, а не как акт агрессии или угроза энергетической безопасности.

Владислав Шурыгин ПОКА МЫ ЕДИНЫ…

Рейс "Бишкек-Москва". Отлёт рано утром в воскресенье. Стою в накопителе, разглядывая за стеклами зала американские топливозаправщики, как на параде выстроившиеся прямо напротив здания аэропорта. То и дело одни выруливают на "взлётку" и уходят в небо, других затаскивают на стоянку тягачи. "Афган" явно не спешит остывать и превращаться в "мирную демократию"…

Неожиданно прямо над ухом слышу вопрос:

— Не знаете, как наши сыграли?

Поворачиваюсь и замираю в растерянности. Коричневый, как смола, узкоглазый киргиз в светлой рубашке и джинсах вопросительно смотрит на меня. От растерянности не нахожу ничего умнее, чем спросить:

— А кто: наши?

Тут уже удивлённо на меня смотрит киргиз. Потом в его глазах мелькает ощущение досады. Он вдруг понимает, чему я удивлён. И уже глухо, почти неприязненно, уточняет:

— Как Россия сыграла?

— Три — один. Выиграла.