Носители Совести

Во взгляде погибшего пенсионера не было недоуменного «за что?». Не было и все. Круковский знал, за что его убивали.

– Арсений Юльевич, что с вами? – обеспокоено спросила секретарша Линочка. – Вам плохо?

– Что? А, нет-нет, спасибо, Лина, все нормально. Я просто задумался.

Результаты опросов пришли только в среду утром.

«Старший лейтенант Вебер скоро начнет от меня прятаться», – подумал Арсений, распаковывая курьерский пакет.

По его запросу балтийские оперативники весь вторник опрашивали жильцов дома номер девяносто три по проспекту Независимости, знакомых и соседей Круковского. В своем блокноте Арсений для краткости окрестил его БВ – по начальным буквам инициалов, Богдан Владиленович.

Всего люди Вебера опросили почти сорок человек. Может, демонстрировали усердие по приказу старшего лейтенанта – чтоб настырный столичный прокурор погряз в бумагах и отстал от занятых людей хоть на какое-то время, а может, то была маленькая месть балтийских оперов. Проигнорировать приказы нет никакой возможности, так хотя бы тупых служак поизображаем, пусть прокуратура сама в бумажном море ковыряется.

Арсений усмехнулся, достал первые листы с показаниями и принялся читать.

Минут через сорок, когда в показаниях седьмого по счету свидетеля повторился тот же набор общих фраз, Арсений записал в блокнот: «Противоречивых показаний нет. Если жизнь Круковского – легенда, то, надо признать, выстроена она очень четко».

Все опрошенные в один голос отмечали, что Богдан Владиленович был человеком хорошим, ответственным, исполнительным, скромным. Местные старухи, подъездные сплетницы, ничего плохого про него сказать не смогли, скорее наоборот.

…тихий он, приветливый, когда проходил мимо – всегда здоровался, учтиво так, не то, что нынешние. Савойской Марьяне, из сорок второй квартиры, пенсию носил, она сама-то ходить не может. Как видит, что я сумку несу, всегда предлагал помочь… а ведь сам не намного моложе меня. И не пил, ни капли не пил, вот такая странность у него была. Наши-то все мужики заливали, как один, даже Игнат, зять Вали Морнер с пятого этажа, и тот по праздникам стопку опрокидывал. Нельзя ему, зашитый, а все равно опрокидывал. А Богданвладиленыч – никогда. Может, конечно, он дома втихаря чего и пил, только это вряд ли, вот что я тебе скажу. Бутылок он из дома никогда не выносил, я бы заметила. Пьянок-гулянок не было, точно тебе говорю. А если без шума и песен, то зачем пить-то? Да еще одному, в закрытой квартире. Странный он, в общем, хоть и академик.

Да, этого подъездные старухи никогда понять не могли – Арсений за время работы в прокуратуре не раз натыкался на подобные показания. Все кругом пьют, и это нормально. Понятно и привычно. Вот и муж пил, и зять пьет, и внуки потихоньку начинают. Ну, так все же пьют, куда без этого. Отговорка железная: либо жизнь такая, что без алкоголя никуда, либо «а кто сейчас не принимает?» Мол, если все, так и мой с ними. Бывает, да, наливается по самое «не могу», чудеса всякие вытворяет.

Но это понятно, а потому – простительно. Все такие, а мой что – рыжий, что ли?

А вот если непьющий, тут возникают сомнения и подозрения. Стоит кому-то на празднике отказаться от рюмочки, сразу же следует первый вопрос: «В чем дело, здоровье не позволяет?» За ним второй: «Ты что, зашился?» И, если не зашился и со здоровьем все в порядке, тогда недоуменное: «Не уважаешь?»

Но это если в компании. А человек малознакомый, сосед или там сослуживец, настораживает. На службе еще ладно, там выпивают немного, по большей части на корпоративных праздниках. Ну а сосед, который не пьет никогда, – подозрителен по умолчанию. В домашней обстановке, когда суровая наша жизнь отпускает, и можно расслабится, – не пить? Вообще не пить? Да как же это?!

Вот и кочует из показаний в показания свидетельское недоумение. И сквозит между строк: «Ага! Полиция пришла выяснять, значит все-таки что-то у соседа нечисто. А я подозревала! Но никто меня не слушал!»

И у Круковского та же картина. Хороший, приветливый, скромный… Золото, в общем, а не человек. Но непьющий. Что-то с ним не так. Что-то скрывает.

Одна пожилая дама вообще черт знает до чего договорилась:

…Да за наркотики его убили! Чего тут думать? Пиши-пиши, я от своих слов не отказываюсь! Смотри сам: Богданвладиленыч – не пил? Не пил, это тебе кто хочешь расскажет. А я объясню почему. Он, наверное, дома наркотики делал, не зря же в медицинском преподавал! Да еще академик! Вот недавно по телевизору говорили, что в подвалах развалюхи какой-то цех по производству наркотиков нашли. Слышал, да? Заправляли там студенты. А этот – целый академик! Подумай, кто лучше химию знает, студенты простые или академик, который их учит? Если уж студенты отравы всякой варили столько, что пришлось цех открывать, то сколько он смог бы сделать? Да еще качеством, небось, получше. Что – какая связь? А-а, почему если не пил, то обязательно наркотики делал? Ты телевизор, вообще смотришь, нет? Буквально на днях рассказывали, что настоящие торговцы наркотиками никогда не пьют и дрянь не нюхают, чтоб случайно не разболтать чего не надо. Это только в кино бывает – втянул кокаин и пошел на улицу торговать. В жизни все по-другому. Да что ты головой мотаешь! Телевизор смотри чаще, все сам будешь знать.

Представив битого жизнью опера, который сам не раз ловил на улицах пушеров, выслушивающим подобные советы, Арсений улыбнулся. Да уж телевизор – тот еще учитель жизни. Из криминальных передач столько же шансов узнать всю правду о наркодилерах, сколько из латиноамериканских мыльных опер – повседневную жизнь бразильцев.

Можно, конечно, получить разрешение на обыск квартиры Круковского – благо наследников в Североморье у него нет, и в конце концов она перейдет в собственность государства. Надо будет написать запрос. Вот и еще работа для Вебера: наверняка получив такое предписание, он, уже не скрыываясь, выматерится в голос. Ясно и ежу, что никаких наркотиков в квартире нет.

Просто кое-кому надо поменьше телевизор смотреть.

Показания домохозяек оказались бесполезными. Плохо. Обычно от них больше всего пользы. Люди работающие слишком спешат и мало внимания обращают на то, что происходит вокруг, юное поколение вообще не интересуется чужими проблемами. Своих хватает. Вот и сейчас, кроме обычных фраз, опера ничего не смогли добиться от шестнадцатилетней Карины и девятнадцатилетнего Дэна. Правда, знакомый Дэна, некий Клим Таласин, упомянул «невредность» Круковского, заметив, что «старик никогда к ним не цеплялся, не то, что другие реликты». Дэн согласился: «А ведь точно!»

Прямо хоть пиши монографию «Как добиться популярности у тинейджеров?» Проще простого: проходя мимо, не доставай поколение пепси вопросами. Не жури за сигарету и пиво, не вспоминай свою молодость. «Когда мне было столько же лет, сколько вам, я…» Возможно, был героем. Поднимал Империю, крушил врагов, освобождал Ойкумену. Но времена изменились. Теперь в цене другие умения. Просто другие. Хорошо это или нет – уже поздно спорить.

Кстати, в отличие от пенсионерок, которым больше хотелось удовлетворить свое больное любопытство, ребята вполне искренне жалели о смерти «невредного» соседа Богдана Владиленовича. И плевать им было, пил он, варил ли наркотики, за что его убили. Просто жаль хорошего человека. Еще совсем недавно он учтиво пропускал Карину вперед, шутливо здоровался с Дэном, ходил, дышал, жил… А теперь его больше нет. Просто нет. И разве так уж важно, почему его убили? Ему самому уже все равно.

Сосед по лестничной площадке, бывший инженер Яков Леонардович Батхен, с которым Круковский иногда разыгрывал партию-другую в шахматы, рассказал некоторые подробности из жизни Богдана Владиленовича. С ним явно беседовал другой оперативник, не тот, что опрашивал старух-всезнаек, – показания Батхена были записаны сухим, канцелярским языком, в отличие от дословных стенограмм монологов скучающих домохозяек.

По словам инженера-шахматиста Круковский жил бобылем. Жена умерла от какой-то редкой болезни много лет назад, а дети уехали в Ойкумену сразу после развала Империи. Гости у соседа бывали не часто, сидели тихо, чинно, обходилось без эксцессов. Даже известная склочница Валя Морнер никогда на него не жаловалась. Богдан Владиленович сорок семь лет проработал в медицине, при Империи успел побывать академиком, ни в чем плохом замечен не был, не только в связи с криминалом, но даже и в местных коммунальных масштабах.

Лишь один раз балтийский опер отошел от казенного языка. Попросил Батхена рассказать поподробней о гостях соседа и записал все слово в слово:

…Студенты иногда за книжками заскакивали. У Богдана библиотека была знатная, вот молодежь и прибегала попользоваться. Друзья не приходили – не было у него друзей, все на Востоке остались. Так, знакомые, коллеги бывшие… Нет, особенно никого не запомнили, хотя погодите-ка… Чаще всего бывала Алина, женщина возраста неопределенного – по виду чуть старше сорока. Точнее не скажу, господин лейтенант, вы же знаете этих баб, что в тридцать, что в пятьдесят – все время одинаково выглядят. Да, господин лейтенант, именно Алина, я сам слышал, как Богдан ее так называл. У нас тут кое-кто говорил, что она ему вроде как домработница. Про кого другого слухи бы пошли самые непристойные, но не про него. Даже бабье наше, что больше всего на свете любит языки почесать, и то молчало. Богдан прослыл однолюбом, верным памяти жены, потому и не нашлось почвы для таких пересудов. А я вам скажу, нашим старухам только дай косточки перемыть. Как выглядела? Да как обычно. Росту среднего, черты лица самые обычные, сейчас даже и не вспомню. Одевалась скромно, неброско. Даже несколько консервативно, знаете, как школьные учительницы. Волосы, по-моему, темные… черные или коричневые, точно не скажу. Глаза? Нет, простите, господин лейтенант, глаза не вспомню. По фотографии бы, наверное, узнал, да только где ее взять-то?

И все же Арсений наткнулся на одну интересную деталь. Сначала, поддавшись интуиции, просто выписывал отрывки в блокнот. Потом прочитал их все сразу и задумался. Почти все опрашиваемые в один голос подчеркивали кристальную честность Круковского.

…Пока он на пенсию не ушел, я лет десять вместе с ним с работы возвращался. Так совпало, что мы в одно и тоже время заканчивали. Нет, ну конечно, не каждый день, и он, бывало, задерживался, и я, но обычно вместе ехали. Тогда еще ходил из столицы в Балтийск триста второй маршрут, экспресс. Так вот – каждый раз, войдя в автобус, Богдан Владиленович тут же пробивал талончик. Даже при страшной толкучке, когда ни одному контролеру ни в жизнь внутрь не пробиться…

…Говорят, Круковский портмоне кожаное, дорогущее, на улице нашел, нет бы себе взять, – Богдан Владиленович отыскал внутри визитку, позвонил владельцу и вернул кошелек. В полицию, сказал, не понесу: себе возьмут, а хозяину – отдал. Вот, лопух, да? Хотя, может, и не лопух – владелец настоящим дипломатом оказался, может, и отстегнул чего за находку-то. Как думаешь, лейтенант?

…Он в Движении кассиром был, тем из наших, кто постарше – им трудно ходить каждый месяц в контору, – сам пенсию приносил прямо домой, всю, до последнего гроша. Ни разу не обманул. Хотя раньше, когда почтальон разносил, все время, то десять кредитов, то двадцать себе брал. Вроде как за услуги. А что сделаешь? Начнем возмущаться, а он тогда вообще приносить откажется. Теперь вот снова так придется, Богдана-то Владиленовича нету больше…

«Странная особенность», – подумал Арсений, подчеркнул в блокноте несколькими линиями слова «в полицию не понесу», отложил ручку и с силой потер виски.

Почему Круковский не хотел идти в полицию? Почему всегда брал билет в транспорте? Может быть, тоже не хотел конфликта с контроллером, скандала, вызова полицейских? И пенсию приносил грошик к грошику, чтобы никто не возмутился. Мало ли, что раньше беспрекословно отдавали малый процент почтальону? А вдруг на какую-нибудь склочницу нарвешься? Из тех, что до президента дойдут, лишь бы их три кредита вернули? Опять же – скандал, полиция, ненужное внимание…

Говорят, при Империи были подпольные миллионеры, их еще цеховиками называли. Так они всю жизнь вынуждены были скрывать свои доходы, опасаясь всесильной Имперской Службы Контроля, ходили в протертых штанах и дырявых носках. При развале из них много воров в законе понавыходило, да только где они все сейчас… Молодые волки, не признающие законов, разогнали и перерезали всех патриархов организованной преступности.

«Да нет, глупости все, что меня все в одну и ту же степь тянет. Не похож БВ на вора, никак не похож, даже Каину ясно, один я никак успокоиться не могу».

– И все-таки, – тихо сказал Арсений, – почему он так боялся полиции? Чего скрывал? Может, стоит самому съездит в Балтийск? Поговорить, поспрашивать…

В показаниях соседей часто упоминается, что Круковский состоял в Движении пенсионеров, «активный участник», пенсии разносил и т. д. Имеет смысл с секретарем Движения побеседовать. Вдруг найдется какая-нибудь ниточка? Скажем, Богдан Владиленович помог кому-то получить завышенную пенсию или пробил социальные выплаты…

Вебер своих людей в Движение без санкции не пошлет, оно ему надо? Да и при виде полиции секретарь, если он в чем таком замешан, на сто засовов замкнется. «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю».

Арсений снял трубку:

– Соедините, пожалуйста, с балтийским офисом Движения пенсионеров. Да, я подожду.

Целую минуту в телефоне что-то щелкало и пищало, наконец бодрый голос произнес:

– Приемная Движения пенсионеров, город Балтийск. Слушаю вас.

– Здравствуйте. Следователь Центральной прокуратуры Арсений Догай.

В динамике сдавленно охнули, но ничего не сказали.

– Могу я услышать секретаря Движения? Он сейчас на месте?

Голос секунду помялся и ответил:

– Это я, Плеонер Виктор Играшевич, ответственный секретарь. Чем могу быть полезен?

– Виктор Играшевич, мне необходимо с вами поговорить. Когда вы бываете на месте?

– Каждый день с двенадцати до шести. А что случилось? Это по поводу Круковского, да?

«Ого!»

– Почему вы так решили? – быстро спросил Арсений.

– Звонили с телевидения, просили дать интервью, рассказать о нем. Обещали приехать завтра, снять сюжет.

«Быстрые парни, ничего не скажешь».

– А когда они должны приехать?

– Сказали – к двум.

– Вот что, Виктор Играшевич, я буду у вас в двенадцать, и мы обо всем поговорим. А до того настойчиво прошу вас ни с кем на эту тему не общаться. Дело Круковского под контролем Центральной прокуратуры, и любая утечка информации может быть воспринята, как раскрытие тайны следствия. Вы понимаете меня?

– Да-да, – испуганно ответил секретарь. – Конечно, я вас понимаю.

– Вот и хорошо. Тогда до завтра, Виктор Играшевич.

Секретарь балтийского Движения пенсионеров оказался маленьким, незаметным человечком лет пятидесяти. Среднего роста и более чем средней внешности он наверняка мало чем выделялся в толпе и от этого явно страдал. Комплекс неполноценности буйно цвел на его аляповатом желто-фиолетовом галстуке и заботливо зачесанной лысине.

Арсения он встретил настороженно. Указал на глубокое кресло с потрескавшейся обивкой, предложил чай или кофе, на выбор. Сел на свое рабочее место, сразу оказавшись на полголовы выше гостя – стул был явно специально подобран.

– Я, честно говоря, не очень понимаю, чем могу вам помочь, но…

– Просто расскажите все, что знаете о Богдане Владиленовиче Круковском.

– Гм… – секретарь поерзал на стуле, переложил с одного угла стола на другой несколько папок, налил себе воды и залпом выпил. Арсений терпеливо ждал. – Что тут рассказывать? Очень хороший человек, надежный, уверенный, ответственный. Я доверял ему как себе.

Арсению стоило больших трудов подавить смешок. По внешнему виду Виктора Играшевича было заметно, что он больше всего на свете не верил самому себе. Точнее – в себя.

– Все поручения выполнял вовремя и в полном объеме. Я не могу вспомнить ни одного раза, когда Богдан Владиленович не справился бы с заданием. Он помогал выхлопотать дополнительные пенсии имперским ветеранам, сам разносил деньги, писал в инстанции, если кому-то требовалась помощь. Сами знаете, письмо академика стоит все-таки повыше, чем просьба самого обычного пенсионера. Ее никто и слушать не станет.

Что-то в словах секретаря насторожило Арсения. Он сделал пометку в блокноте и спросил:

– Сколько раз Богдан Владиленович обращался, как вы говорите, «в инстанции» за дополнительными выплатами?

– Много, господин прокурор, раз двадцать, не меньше. Разве всех упомнишь?

– А не было среди них женщины по имени Алина?

– Алина? – секретарь задумался. – Нет, не было. Имперское имя, редкое, я бы запомнил. Да он почти ни разу не за кого со стороны не просил. Только за наших, местных. За Маргариту Искандер, например. Знаете? Врач Божьей милостью имперских еще времен. На всю страну гремела!

Маленький Виктор Играшевич преобразился. Глаза его светились, лысина покраснела, чудовищный галстук встал дыбом. Чувствовалось, что он гордится такой пенсионеркой среди своих подопечных. Приятно ощущать себя причастным к истории.

– Вы сказали – «почти ни разу». Значит, Круковский все-таки просил за кого-то чужого?

– Ну почему сразу чужого? Если человек не в Балтийске живет, то вы думаете, что для меня он – чужой? Зря вы так, господин прокурор. Просто у нас здесь почти двадцать тысяч пенсионеров, а в других городах тоже отделения Движения есть, вот пусть они сами о своих заботятся. Разве я неправ?

– Правы, наверное.

– Вот-вот… Но Богдану Владиленовичу я, конечно, отказать не мог. Подписал запрос, отослал в Социальный фонд. Как можно: человек на всю страну известен, а сейчас чуть ли не с голода помирает! Вы про Лина Шаллека слышали когда-нибудь? Лина Черного?

– Имперского поэта?

– Именно! После раздела про него как-то подзабыли, а ведь когда-то взахлеб читали. Человек живет в полусгнившей развалюхе без отопления и газа, питается с огорода, и никто ничего не знает. Хорошо Богдан Владиленович смог это дело пробить, иначе неизвестно, чем бы все дело кончилось.

– Когда это было?

– Ну, так сразу и не вспомнить. Года полтора, может быть, два назад.

– И Круковский добился прибавки для Шаллека?

– Добился. Он всегда доводил дело до конца. Таким он был, наш Богдан Владиленович. Как теперь без него работать, ума не приложу?

– Ну, найдете кого-нибудь…

– Эх, – Плеонер махнул ладошкой, – разве сейчас такого найдешь! А тут еще с выплатами за премию непонятно как быть.

– Какой премии?

– А вы не знаете? Богдану Владиленовичу за какие-то достижения ойкуменцы премию хотели вручить, не Нобелевку конечно, рангом попроще. Ихнюю, медицинскую. Он и говорит – нет уж, раз мне даете, так и соавторов моих не забудьте, двух имперских биологов. А ойкуменцы, сами знаете, страсть, как не любят имперские успехи признавать. Послушай их новости – ведь одно и тоже долдонят: дикая страна лентяев и пьяниц, медведи по улицам ходят, снег по пояс… Но с амбициями. Только и думают, как всех завоевать и на чужом труде жить припеваючи. А тут пришлось во всеуслышанье объявить, что в Империи семь лет назад изобрели то, до чего они только сейчас доперли.

– Причем же здесь ваше Движение?

– Как это причем? Премию выплачивают небольшими траншами, раз в три месяца. Круковский распорядился, чтобы сумму каждый раз делили на четыре части: одну ему, две – соавторам и еще одну в фонд нашего Движения, откуда мы обычно доплачиваем понемногу малоимущим пенсионерам.

«Вот как!»

Несмотря на всю свою подозрительность, с каждым листом показаний соседей Богдана Владиленовича, с каждой фразой маленького секретаря, Арсений все больше проникался к Круковскому симпатией.

Может же быть такое, что человек действительно желает быть честным. В первую очередь – перед собственной совестью. Почему услышав о благородном поступке, мы сразу ищем в нем мотивы скрытой выгоды? Почему нам во всем видится расчет и меркантильность? Неужели так тяжело поверить, что кто-то на самом деле хочет помочь бескорыстно?

– Ну что ж, – сказал Арсений, поднимаясь, – большое спасибо вам, Виктор Играшевич, вы мне очень помогли.

– Конечно-конечно, – маленький секретарь засуетился, робко пожал протянутую руку, – всегда рад помочь.

– У меня к вам последняя просьба. Не могли бы вы дать мне координаты Лина Шаллека? У вас же наверняка остался в архиве запрос о прибавке?

– Ну да, конечно, что-то такое должно остаться… Но я не уверен… смогу ли сейчас быстро найти…

– Не надо быстро. Вот моя визитка – здесь есть все координаты. Как только запрос найдется, вышлите мне по факсу или электронной почтой, хорошо? Да! Вот еще что – телевизионщиков, которые к вам приедут, не разочаровывайте. Расскажите все в общих чертах, не вдаваясь в подробности, а если начнут упорствовать – вот тогда направляйте прямиком ко мне. Договорились?

4