Урюпинский оборотень

– Не знаю точно, но она, несомненно, работает.

И вдруг Борсина дошла до какой-то рябинки, стоящей чуть отдельно от других, огляделась, и… Села, словно у нее подкосились ноги. И тогда стало ясно, что даже в свете солнышка на всю эту крохотную поляну, размером лишь с большую комнату, опускается тень такого ужаса, что даже бойцы Колядника защелкали затворами винтовок.

Рыжов оказался около Борсиной почти одновременно с Раздвигиным. Колядник и Самохина наблюдали за ними сверху и на расстоянии.

Борсина тяжело дышала, на лбу у нее выступили крупные капли пота, она пыталась неверными пальцами расстегнуть ворот, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Под глазами у нее вдруг залегли тени, да такие тяжелые, словно были нарисованы черникой.

– Что делать, командир? – спросил Раздвигин.

– Беги за водой.

– У меня фляжки нет, выезжали в спешке, и никто не догадался…

О чем никто не догадался, Раздвигин пояснить не успел. Рыжов на него почти рявкнул:

– Платок намочи.

Потом он помог Борсиной расстегнуть ворот, и стал легонько, как его учила мама, растирать ей виски от головной боли. Вроде бы ничего не было в этом жесте особенного, но когда Раздвигин принес мокрый свой платок, чистый и даже приятный, гладкий на ощупь, когда грудь и щеки Борсиной смочили этим платком, она открыла глаза. Они были глубокими, прямо бездонными, и в них читалась такая мука, такая боль… Рыжов нахмурился. Он не верил раньше, что кто-либо, да еще по прошествию нескольких дней, может на месте какого-то ужасного события так чувствовать боль другого человека, но вот ведь – видел своими глазами. И никаких объяснений ему для этого не требовалось.

– Может, ее к ручью перенести? – спросил Раздвигин. – Тут он течет, шагов шестьдесят, может, сто, не дальше.

Рыжов посмотрел на него, все еще хмурый.

– Ты как его нашел, ручей этот?

– Я всегда воду хорошо определяю. А тут и недалеко…

Борсина своими немигающими, застывшими глазами нашла лица склонившихся над ней людей, всмотрелась в Раздвигина и проговорила серыми, как пепел, губами:

– Большое зло тут… И что-то темное, без дна.

Она вздохнула. Попробовала дышать ровно, сначала ей это плохо удавалось, но спустя некоторое время у нее получилось. Рыжов, памятуя прежние эффекты Борсиной, которые она устраивала под Чанами, спрсил ее:

– Ты можешь это… зло, или того, кто с ним связан, вызвать? Как раньше делала?

– Нельзя на него охотится, – отозвалась Борсина слабо. – Да и не придет он.

– Он?.. – переспросил Раздвигин. – Ты можешь его описать? Как он выглядит?

– Не знаю, никогда не видела ничего подобного прежде. – Хотя она была еще слаба, но попробовала подняться на ноги. – Отвезите меня… Хотя бы в Нехватки.

Назад поехали сложно. Хоть и недалеко отъехали от хутора, но возвращались поболе часа, не меньше, как определил Рыжов по солнцу. Да и Борсина была слаба, то и дело приходилось переводить коней на совсем уж тихий шаг, чтобы она не вывалилась из телеги. Колядник даже сказал, что нужно бы барышню в тарантас какой-нибудь реквизированный… И впрямь, подумал Рыжов, ведь есть же у них в Урюпинске что-нибудь получше телег?

Когда вернулись в Нехватки, их ожидал сюрприз. У одного из домов, самого, впрочем, большого и богатого на вид, стояло две телеги, которые показались Рыжову знакомыми. Из них кто-то деловито переносил груз в сарачик. Колядник почти прыгнул на своем коне к этим телегам, и еще издалека закричал:

– Дед!.. Ратуй, ты как тут оказался?

Мужик, который пер в свой сарайчик немалые тюки с чем-то мягким, обернулся. Это на самом деле оказался Ратуй.

– Так предсовета вернулся и выпустил меня. Что же мне там-то сидеть?

Рыжов тоже подъехал, спешился, и сказал, почти равнодушно:

– Тогда покорми-ка нас, дед. И дай предохнуть.

Потом молча, слегка придавленные увиденным, умылись, пропустив Борсину в первую очередь, сели за сто. Хозяйка Ратуя, нестарая еще и очень шустрая женщина, поставила на стол быструю окрошку, нарубленную из лука, какого-то чуть прелого мясца, вареных яиц и вареной картошки. Квас, на котором все это оказалось замешано, был выше похвал, Рыжов, хоть и ел эту мешанину, попросил кружку и выпил квасу уже отдельно, и с большим удовольствием. Квасок, или как называли его местные, взвар был кисленьким, с примесью мяты и какой-то другой травы.

Толком не доели еще, как Раздвигин заговорил, начиная обсуждение:

– Я все думаю, как его выманить?

– Кого? – не понял Колядник.

– Того, кто печень у людей жрет, – пояснил Рыжов.

– Да как же его выманить? Он тут, почитай, все знает, и всех знает.

Сам Колядник, видимо, был не очень в курсе тех возможностей, которые Борсина уже разок доказала. Пришлось Раздвигину его просветить. Самохина тоже выслушала все пояснения с вниманием. Лишь потом спросила, уже облизывая свою деревятнную, деревенскую ложку.

– И кто это может быть? Вот в чем, мне кажется, главный вопрос.

– Как кто, зверь… – неопределенно пожал плечами Колядник.

– Нет, не зверь. Местные зверей не боятся, – встрял в разговор дед Ратуй.

– Да ну?.. А кого вы боитесь? – напористо, похоже, как всегда он разговаривал, спросил Колядник. – Пересыпу, к примеру, тоже не боитесь? Может, потому, что он с вами заодно? Или вы с ним?..

– Его тоже… не очень, – дед то ли не понимал, то ли был так умен, что, наоборот, все понимал, но Колядника тихоньку дразнил.

– Дед, – вмешался Рыжов, уж очень ему было неприятно, что Ратуй так разговаривает с Колядником, – ты давай, рассказывай, что знаешь.

– А то ведь так увезем, – добавил, нахмурившись, Колядник, – что никакой предсовета не освободит уже.

– Ты не грози… Тоже мне, власть, чуть что – грозить.

– Да я тебя за спекуляцию…

Дед помолчал, поднялся, по-деревенски облизал свою ложку и ушел. И все, даже не обернулся. Колядник посмотрел на всех и на каждого, неопределенно сказал:

– Я – что? Я тоже хочу, как лучше. Вот только… задачи у нас разные, потому… Ну все, не буду больше говорить. Зовите его снова.

Деда позвала его хозяйка, которая все видела, и оказалась понятливой по-своему и толковой. Дед вернулся, рассержено сдвинув брови, но все же вернулся, сел под образами на дальний край лавки, зачем-то перекрестился.

– Дед, кого ты не боишься, мы поняли. Но вот расскажи, кого все же… боишься? – спросил Рыжов.

Дед немного помолчал, потом отчетливо, так что ответ его отозвался, казалось, в углах горницы, ответил:

– Вобратня.

– Чего? – не понял Раздвигин. – Оборотня?

– Я и говорю – вобратня. – И вдруг, воодушевившись, продолжил, уже свободнее: – Тут, у нас и раньше, деды сказывали, был такой. Превращался ночами, когда луна полная, в волка, и драл скотину. Вот людей не драл, такого не было, но раньше много чего не было.

И умолк, кажется, надолго. Его следовало снова как-то разговорить. Раздвигин задумчиво произнес:

– А отец Виктор говорил, что видели тут у вас… разное. И оборотня не назвал.

– У нас много чего видят, – поддакнул ему дед. – Я и сам видел, когда еще пацаном бегал… Солдаты, как они были, должно, сто лет тому… В высоких шапках, с толстыми ружжами… Один вот на десять шагов от меня оказался, малину ел в лесу, меня увидел, замер. Я испугался и удрал.

– А оборотень? – спросила Самохина. – Мы же про него спрашиваем…

Дед снова вздохнул, удивляясь про себя, должно быть, непонятливости городских, а еще – начальством себя почитают.

– Его, говорят, нужно заговоренной сетью ловить, иначе не поймаешь.

– Словно лисицу?.. – Усмехнулся Колядник. – А под сеть что класть?

– Козу, либо барашка малого, – серьезно отозвался дед. – И ждать нужно, пока он сам запутается, а людей вокруг расставлять нельзя. Он их в темноте увидит, а ты его не увидишь.

– Понятно, – кивнул Колядник. – Говоришь, он в полную луну оборачивается?.. Когда у нас полнолуние?

– Уже прошло, нужно месяц ждать, – отозвался дед спокойно.

– Месяц? – воскликнул Рыжов.

– А что? – теперь Колядник улыбался, как обычно. – Месяц, как я понимаю, даже для такого дела – не срок. А пока поможете мне узнать, где банда Пересыпы прячется.

– Нет, месяц – это срок, – отозвалась Самохина. – Нужно что-то придумать, чтобы быстрее.

И вдруг заговорила Борсина, которая до этого молчала, как в рот воды набрала. И ведь не ела почти эту окрошку, а молчала.

– Не надо ждать, – голос у нее был далекий, отстраненный, сухой, как валежник. – Теперь, когда я его хорошо почувствовала, если его ко мне близко подвести, я его почувствую.

Рыжов посмотрел на нее удивленно, но ничего не спросил. Он вдруг сделался спокойным и даже вялым немного. Лишь Раздвигин, который уже знал его немного, понимал, что это неправда, не был он спокойным, просто он на что-то решился.

# 7.

Как только Борсина немного оправилась, Рыжов насел на нее. Причем, переусердствовал настолько, что на него зашипел Раздвигин. Но Борсина все понимала, нужно торопиться, и поэтому… Да, легко поблагодарила Раздвигина, но Рыжову предложила пройтись, погулять где-нибудь поблизости.

– Мне на воздухе получше станет, – объяснила она.

Вышли, стали прогуливаться, постепенно к ним присоединился и Раздвигин, который был всем слегка ошеломлен, лишь вида не показывал, и Самохина. Вот она-то хмурилась больше обычного и помалкивала, словно и не было ее рядом.

Потом, совсем неожиданно, гремя шашкой о свои сапоги, к ним присоединился и Колядник. Он был шумлив, но в разговор не лез. Не хотелось ему разговаривать.

Рыжов опасался, что в присутствии всех этих людей Борсина постесняется высказывать совсем уж необычные идеи и свои знания о вервульфах, как она почему-то называла оборотней, но этого не произошло. Она была напряженной, но не смущенной. Скорее, ей было не до того, она вглядывалась в себя, как-то пыталась вернуть контроль над ощущениями, и Рыжов ее отлично понимал. После такого вот афронта, после неудачи на полянке, она в этом нуждалась, пожалуй, даже больше, чем Рыжов нуждался в осознании того, что же там произошло.

Вот только одна была беда – все, что рассказывала Борсина, мало относилось к делу. Она перечисляла какие-то совсем уж давние истории, пришедшие из средневековой Франции, из Германии, откуда-то еще, но все это… представлялось такой древностью, что Рыжов не понимал, как и зачем это следовало помнить. Все же Борсина постепенно успокаивалась, становилась разговорчивее, мысли ее приобретали обычную для нее чуть отстраненную конкретность. Лишь непонятно было, как это увязать с материалистическим мировозрением, принесенным революцией, конечно.

Наконец, Рыжов не выдержал, отошел от Борсиной, и потряс головой. Он даже не представлял, что может выслушать от этой женщины целую лекцию, да не одну, а пожалуй, несколько лекций подряд. И что теперь ему с этим делать. На всякий случай, он перекрестился, как в детстве бывало, когда про «хозяина дома», то есть, домового бабушка рассказывала, или про «дикого коня», которого догнать невозможно… Но который делает всех коней табуна резвее и боевитее. Самохина это заметила, спикировала на него, как ястреб.

– Командир, ты крестишься?! Да это же… Это же прямая контра, вот что я тебе скажу.

– Я крещусь?.. Да, пожалуй. Только, комиссар, я не заметил.

Слабая отговорка, Колядник даже рассмеялся. Он наблюдал за происходящим едва ли не с удовольствием. От этого Раздвигин стал к нему приглядываться как-то по особенному, с почтением, словно командир чоновцев был существом другой породы, способным вынести куда больше, чем остальные. Отсмеявшись, он задал главный вопрос, который мучил и остальных:

– Ну, товарищи, что будем дальше делать?

Самохина неожиданно вскипела от этих слов.

– Ты не нукай, не запрягал. – Она похмурилась и предложила: – Может, арестуем этого Ратуя все же? Ведь подозрительный мужик, да и не наш он…

Тогда вскинулся Раздвигин. Ему было противно, когда кого-то вот так легко арестовывали от непонимания ситуации, от неумения сообразить, что делать.

Нужно быстренько что-то придумать, решил Рыжов. Именно он должен был придумать дальнейшие их действия, он знал это твердо.

– Нужно определить круг подозреваемых, – сказал он медленно, словно бы заразившись этой неспешностью мыслей от Борсиной.

– Как же их определить? – спросил Раздвиги.

И тогда на Рыжова накатило… можно сказать, маленькое вдохновение. Он не знал этого, не понимал, что с ним происходит, но выдал совершенно верную идею:

– Вообще-то, из всего, что я тут выслушал, можно сделать вывод… Вервульфы, как их называла товарищ Борсина, или оборотни… Они бывают из одного семейства. И если тут, под Урюпинском есть такое семейство… Нужно с Ратуем поговорить, что он-то знает о здешних вервульфах?

Раздвигин посмотрел на Рыжова с неожиданным вниманием. Он хотел что-то произнести, даже рот раскрыл, но ничего и не сказал.

– А ведь правильно, – согласилась Самохина. – Если у них тут такое было, если мы ищем… Что бы мы не искали, нужно расспросить тех, кто знает об этом здешнем случае поболе нашего.

– Фыр, – произнес Колядник, – досталась мне задачка… Этих ваших верухов, или как их там, ловить… Да я лучше делом займусь, лучше… В общем, если вы сумеете назад, в Урюпинск самостоятельно вернуться, я лучше возьму своих бойцов, и кое-куда сбегаю. Мне же нужно бандитов ловить, или неблагонадежные хутора выяснять, а не с вами тут…

– Пару бойцов оставь нам, – предложил Рыжов. Все же было лучше, если они не с одними наганами будут возвращаться.

– Да всем вам оставлю, возвращаться будете в безопасности. А я все же…

И Колядник ушел. Через четверть часа из Нехватки вылетело два всадника, и один из них был так легок и стремителен на коне, что другой за ним едва успевал. Рыжов проводил их взглядом, и пожалел, что не он вот так просто, забыв про всю эту мутную историю, пытается определить бандитскую базу, и теперь летит, летит галопом под дороге, которая сама стелется под копыта коня… Но каждому следовало заниматься своим делом.

Поэтому он вернулся с Самохиной в дом Ратуя, оставив Борсину с Раздвигиным еще немного погулять, раз уж от этого бывшей мистичке становилось получше. Что ни говори, а к вечеру она должна была оклематься настолько, чтобы выдержать дорогу назад.

Дед взялся тесать какие-то бревнышки, но неподалеку от него все время находился тот чоновец, которого приставил к нему Колядник. Парень, не выпуская винтовку из рук, просто присматривался к подозрительному деду, но в глазах его читалась такая тоска, что Рыжов без труда понял, он едва сдерживается, чтобы не скинуть винтовку, не распоясаться, да и помочь этому самому Ратую в работе. Соскучились его руки по труду, он сам любил работать, а не смотреть, как работают другие.

Ратуй заметил это, и чтобы работа шла сподручнее, точил топоры. На точильном камне, который крутил тот самый мужичок, которого брали в проводники, и который так ловко удрал из леса. При приближении Ржова, мужичок занервничал, но было не до него.

И он мельком подумал, что Ратуй не так прост, как кажется. Вот ведь, вполне может быть, что на них топоры точит, но чтобы все выглядело разумно и незаметно, мог и за эти самые бревнышки взяться…

– Дед, – заговорил он вполне мирно, подходя к работающим, – ты помнишь, когда прежнего вашего тут… оборотня словили, из какой семьи-то он был? Где его семейство проживало? Может, у него кто из родственников остался?

Дед отложил топор, посмотрел на Рыжова повнимательнее, усмехнулся непонятным крестьянским манером.