Сообразив, что здравого описания местности от летуна он не получит, Томас наконец-то успокоился. На посадку заходили боком, и неподалеку от странных, совсем из позапрошлых веков избушек. И все же далеко до них получилось, тащиться пешком пришлось изрядно. Особенно это было неприятно вначале, когда практически над высадившимися ребятами взлетал вертолет. Что-то в этой машине было такое… малорасполагающее к ней. По крайней мере, внутри находиться было получше, чем под ней снаружи.

Навстречу никто не вышел, Кашин даже забеспокоился, а есть ли кто на кордоне? Но потом заметил дымок из одной трубы, и то хлеб, решил он. Кстати, хлебом это и оказалось – когда они входили в дымящую избушку, на них накатило таким запахом свежего печева, что Веригина только носом покрутила. Патркацишвили, сменив настроение, неожиданно пробурчал:

– А ведь по мнению микробиологов, здешним нельзя есть дрожжевой хлеб. От этого, а вовсе не от водки, местный народ вырождается, да и наши, кто долго тут живет, почему-то перестают его правильно усваивать.

– И что с ними происходит? – поинтересовался Стекольников.

– Не знаю. Микробиология человека – дело темное. Вон, говорят, молоко после двадцати лет у человека тоже не усваивается… во всем мире, кроме Австралии.

– Почему же – Австралии? – не удержался Шляхтич.

– Не знаю. Говорю же, темное это дело.

– Выдумщик ты, – буркнул Колупаев.

– Нет, читал, можете у Веригиной спросить, она-то должна знать.

– Ничего я не знаю.

Так вот, недовольные друг другом, они разделись, и вошли в хату как обычные туристы.

Над печкой колдовала крупная, немного толстая женщина в длинной юбке и платке с узлом на затылке. Ковбойка ее в классическую красно-синюю клетку была закатана до локтей, а взгляд у нее был умный и ясный. Такой и должна быть отказавшаяся от цивилизации горожанка, переехавшая в деревню. К тому же, она напевала, разглядывая непрошенных гостей.

– Здравствуйте, – поздороволся Кашин. – Давайте знакомиться.

Присмотревшись к этой женщине, он засомневался, стоило ли сюда прилетать, за три-девять земель. Ничего тут ни слишком опасного, ни необычного быть не могло – слишком уж спокойной выглядела эта женщина. Когда все по очереди представились, причем руку подал только Томас, из своей грузинской вежливости, женщина тоже назвалась:

– Здравствуйте, вот уж не ожидала гостей, в такое-то время… И рыбалки нет уже настоящей, и с охотой рановато.

– А мы не охотиться прибыли, – высказался Шляхтич.

Тогда Кашин еще раз осмотрел вооружение своей команды. А оружия, как оказалось, у них было немало, Колупаев постарался. Даже два автомата было, хотя рожков к ним имелось всего-то по паре на каждый. Зато тяжелый, промысловый карабин с оптическим прицелом, и обилие пистолетов в лихвой увеличивали их, так сказать, огневую мощь.

– Что-то вы слишком много с собой… – И женщина кивнула на их зачехленный карабин с автоматами.

Кашин достал документы, показал, чтобы не возникало недоразумений. Женщина кивнула и слегка оттаяла, даже руку еще разок протянула Веригиной.

– Раз так, располагайтесь. Зовут меня, если вы не знаете, а вас-то я вижу впервые… Зовут Василисой Матвеевной. Можете занять крайний домик, он у нас с печкой. А если захотите, то – где придется. Народу у нас пока нет.

– Вы что же тут одна? – спросила несколько ошеломленная таким приемом Веригина.

А впрочем, не была она ошеломленной, просто чувствовала себя не в своей тарелке. Чтобы ее ошеломить требовалось что-нибудь более мощное, и необычное, чем одинокая егерша, пекущая хлеб на берегу Верхнетуломского водохранилища, за десятки километров от ближайшей деревни.

– Почему же одна? Муж мой, Лопухин, сейчас куда-то удрал, сказал, что осмотреться ему нужно… Ну да он не просто сбег, он что-нибудь к ужину притащит, чтобы я, значит, пироги ему с дичиной напекла, раз уж выпечку затеяла. Любит он пироги-то, и с собой в лес их берет.

– Много по лесу ходит? – спросил Кашин. – Тогда он-то нам и нужен.

– Вы располагайтесь все же, а говорить потом будем, когда Лопухин вернется. – И Василиса Матвеевна обернулась к печке уже окончательно.

Сложное это дело, печь хлеб на пару недель вперед, решил Кашин, от плиты не отойдешь, и даже с пришлыми людьми лясы точить некогда.

Егерь Лопухин появился нескоро, но темнота еще не подступила к кордону. Или тут, на севере с этими сумерками всегда в июне такая путница получалась, что незнакомым с ней людям разобраться никак не удавалось.

Он привез с собой не дичину, а полмешка какой-то мелкой ребешки. По этому поводу Василиса Матвеевна вознегодовала, ведь эту рыбу ей теперь готовить придется, а ее слишком много все же, на что сам егерь отвечал, мол, если она не справится, он ее закоптит, все же не просто так, а рыба… Потом он появился в домике, где разложила свои пожитки команда Кашина.

– Здравствуйте, – поздоровался он. И тут же начал приглашать: – Время уже позднее… – Патркацишвили с комической серьезностью осмотрел почти не начинающее вечереть небо в окошке. – Матвевна приглашает на ужин. Сегодня свежий хлеб будет, и пирогов она с рыбой все же наделает, хоть и дразнилась.

По виду Лопухин был совершенно местным – невысоким, плотным, привыкшим к лесу и к тому, что все приходится делать самому, своими руками. Такими вот руками он, без сомнения, мог одним топором и избушку выстроить, и любого зверя разделать, и если надо, рыбки накоптить на всю зиму. Пожалуй, только крестьянствовать не умел, природа не та была вокруг, чтобы успешно крестьянствовать.

За столом расположились, когда Василиса Матвеевна от заметной усталости уже терла глаза кулачком, а может, ей дым глаза выел, вот она и страдала, впрочем, молча. Стол оказался не богатым, но все же было заметно, что хозяева расстарались. Тут была и какая-то моченая ягода, и копченое мясо, и свежие пирожки с рыбой, вкусные до изнеможения. Еще была ушица, хотя Кашин заметил, что это была, как говорят рыбаки, легкая уха, не требующая слишком много труда и страний.

Со своей стороны, Веригина тоже выставила угощение, но оно было совсем уж непритязательным – тушенка с макаронами, свежие огурцы и немного разных консервов. Консервы Матвеевна, впрочем, по-хояйски тут же куда-то прибрала, а вот на огурцы подналег ерерь. Разговор начался только после того, как к пирогам, которых оказалось действительно очень много, возник чай со странным вареньем.

– А из чего варенье? – спросил Колупаев, начиная беседу.

– Из всего, что найдется, – отозвался егерь. – Больше всего дичков, их проще отыскать и привезти. Они же твердые.

– Их резать тяжко, – вздохнула Матвеевна. – Уж не обессудьте, чем богаты, тем и рады, как говорится.

– Что вы, Василиса Матвеевна, – отозвалась Веригина. – Все очень вкусно.

– Главное, чтобы к месту пришлось, – вздохнула егерша, и снова разлила чаю, который тоже был с какой-то травой, дающей чудной, непривычный аромат.

– Рассказывайте, – благодушно предложил егерь, – зачем пожаловали?

Вот тут-то Кашин и сам засомневался – а зачем они тут? Ведь было же ясно, что эти простые и ведущие куда как нелегкую жизнь люди вряд ли причастны к взрывам подводных лодок и прочим злым умыслам. Вероятно, даже семейных склок тут не бывало, уж очень мощной и авторитарной выглядела Василиса Матвеевна, при том, что и Лопухин, хотя и простоватый на вид, тоже вряд ли допускал, чтобы с ним не считались.

К тому же, приглядываясь к этой странной паре, Кашин понимал, эти двое отлично подходили друг к другу, жизнь сделала их неразрывными, причем каждый занимался своим делом, и все возможные роли были поделены раз и навсегда.

– Ищем мы странных людей, – объяснил Колупаев, – которые и не охотники, и не рыбаки, и не туристы. Но живут тут довольно долго, хотя и трудно сказать, чем же конкретно занимаются.

– У нас таких не водится, – убежденно отозвался Лопухин. – У нас тут все в работе, как в драке, одно слово – север. Не будешь к зиме готов, никто не поможет. – Вдруг он присмотрелся к Кашину внимательней. – Вот если разжиться чем-то можно, например, – он скроил почти умильную рожу, – соляркой. У меня же на лодке дизелек стоит, двадцатисильный, и для генератора хорошо. – Он кивнул на лампочку, горевшую под потолком в первобытном, наверное, еще дореволюционном абажуре. – Свет же не просто так берется… А можно керосином обойтись. Например, Матвеевна у меня частенько лениться стала, все больше не на печке готовит, а на керогазе…

– Хлеб же выпекался в печке, – заметил Стекольников, он определенно наслаждался ситуацией.

– Так то хлеб, его на сковороде не выдержишь, – отозвалась егерша. Она, кажется, не всерьез принимала упреки мужа.

– Про солярку и керосин мы потом поговорим, – отозвался Кашин. – Сейчас нас интересуют чужаки. Тут, в глуши, наверное, всех видно.

– Видно, – согласился Лопухин. – Но если наши леса подробно рассматривать… или даже охотников расспрашивать – то долго у вас выйдет, начальник.

Вот так егерь, подумал Кашин, сразу понял, кто всей компании командир. Впрочем, это тоже часть его профессии.

– И до холодов можете не управиться, – заключил Лопухин.

– Не валяй дурака, Лопухин, – вдруг строго и серьезно проговорила Матвеевна. – Им нужно на «Простуженку». Сам же говорил, там кто-то завелся.

Егерь Лопухин подумал-подумал, и вдруг с самым серьезным видом закивал.

– Точно. Вам на «Простуженку» нужно. Других мест таких… где бы неизвестно кто ходил, у нас в округе, почитай, верст на двести не сыщешь.

– Что такое «Простуженка»? – спросил Колупаев.

– Охотничий домик, стоит у неприметного заливчика одного… Туда редко кто забирается, не все про него даже и догадываются.

– Давно там эти люди? – спросил Патркацишвили, и тут же смутился.

Глушь тут была такая, что жить-то неизвестно кто на «Простуженке» мог давно, а вот местным это стало известно совсем недавно. В общем, глупый был вопрос. Но егерю он глупым не показался.

– А кто его знает… Кажись, с весны, снега еще лежали. А вот как они туда попали, если вода еще не размерзла – не знаю.

– Вы туда сами-то ходили в этом году? – поинтересовался Кашин.

– А как же? А если это злодеи какие ни то?.. Ходил, люди оказались любезные, все напоить меня пробовали.

– Нельзя ему, – вздохнула Матвеевна, – едва вылечила. С этими, которые охотниками себя зовут, совсем чуть было… Егерская судьбина такая – со всеми пить приходится… Или совсем не пить.

Это объясняет отсутствие на столе водки, подумал Кашин. И тут же порадовался, что не достал две бутылки, которые он просил на всякий случай заготовить Стекольникова. И еще подумал, если бы не Шляхтич, ни за что бы сюда не сунулся, отменил и свои соображения и свой приказ… Впрочем, если уж они тут, на эту самую «Простуженку» наведаться необходимо.

– Значит, странными или какими-то враждебными они вам не показались? – продолжал расспросы Колупаев.

– Нет, как же… Только что им там делать? Вот загадка.

– А как туда попасть? – спросил Кашин.

– И чего туда попадать?.. Я вас завтра на моторке дотащу, если солярки хватит.

– Солярки мы пока с собой не захватили, – отозвался Шляхтич. – Вот будем вызывать вертолет, непремерно скажем, чтобы захватили пару канистр.

– Мне лучше не в канистрах, – удовлетворенно, и снова сделавшись немного хитреньким на вид, отозвался Лопухин. – Лучше в пятидесятилитровых банках, их перетаскивать легче. А то мы же тут вдвоем… – Он кивнул на жену, и та снова вздохнула.

Видимо, представила, как будет с мужем таскать эти самые пятидесятилитровые «банки». Хотя, по виду – ей и двухсотлитровые стандартные бочки кантовать приходилось. Но что же делать?.. Сказано же было – их тут всего двое.

– С этим проблем не будет, – сказал Шляхтич твердо. – Мы поможем.

# 10. Кольский полуостров. Охотничий домик «Простуженка». 13 июня.

Лодка перла вперед, поднимая волну, как небольшой крейсер. Иногда Кашину казалось, что эта близкая, холоднющая вода, бившая в борт, вот-вот захлестнет их, потому что посудина была перегружена. Шутка ли, шесть человек, не считая хозяина-егеря, и оружие, которое почему-то опять посоветовал захватить с собой Шляхтич. И вообще, эта деревянная, староватая на вид, избитая, давно и плохо смоленная конструкция, которую перенапрягал даже на неопытный взгляд Кашина чрезмерно мощный для нее дизель, выглядела как практическое пособие для начинающего самоубийцы.

И все-таки, лодка шла бодренько, хотя и шумно, наворачивая на свои винты, на свои скулы километры водной глади, а потому можно было все же надеяться, что к месту они прибудут в целости и сохранности. Они и прибыли.

Берега в узкой после довольно широкой глади водохранилища затоке показались вначале ничем не примечательными. Лесистые, не очень крутые и каменистые, причем камни сбегали вниз, в воду едва ли не правильными ступенями, словно пьяный архитектор, которому претила всякая симметрия, все же приложил тут руку. Вот только пробиваться к берегу пришлось через не очень широкую, но плотную полосу каких-то водный растений. Они хлестали в борта уже совсем нешуточно, пока Лопухих не сбросил скорость.

– И как тут можно ориентироваться? – спросил Патркацишвили, выбирая себе автомат из общего вооружения.

– Легко, если привыкнуть, – отозвался недовольный Колупаев. Он вообще с утра был хмурым и поглядывал на небо, выискивая признаки непогоды. Но небо было все такое же белесое, покрытое низкой облачностью, ничуть не светлее, чем во время так называемых местных сумерек, и ни дождя, ни бури не обещало.

– Чтобы тут к чему-то привыкнуть, нужно… – но договорить Стекольников не успел. Рыжов твердым движением сунул ему в руки охотничий карабин и подсумок патронов.

Потом он проследил внимательнейшим образом, как Веригина проверила доставшийся ей ПМ. Она сделала это, почти не скрывая неудовольствия и от оружия, и от его формы, и от жестокой, потаенной силы, спрятанной в пистолете. Пожалуй, нужно будет ее погонять на стрельбище, решил Кашин.

Сам он тоже проверил свой внушительный «стечкин», который не любил таскать, но который удивительным образом именно в его руках чаще других пистолетов попадал в цель. Колупаев даже оборачиваться не стал, просто вытянул руку и подхватил второй автомат, который в его руках выглядел едва ли не умиротворенным, словно кукла.

Посмотрев на всех по очереди, Шляхтич, у которого тоже имелся какой-то довольно грубый, по мнению Кашина, револьвер, бесцеремонно покачал головой.

– Не хочу портить впечатление от здешней красоты… А то потом буду хуже чувствовать.

Да, сложно с сенситивами, подумал Кашин, но приказывать не стал. Главным оружием Шляхтича действительно была чувствительность, умение что-то такое вычитывать из мира вокруг, а вовсе не стремление попасть в цель, какой бы она не была.

Высаживаться попробовали лихо, как в фильмах про войну и морских десантников. Шляхтич при этом провалился до пояса в воду, и зашипел от огорчения. У Патркацишвили сорвался с локтя ремень автомата, и почти благородное оружие сделалось мокрым настолько, что его хотелось отжать, как свежевыстиранное белье. А Веригина уронила в грязь на дне лодки свою замечательную светлосерую бейсболку и попробовала по этому поводу неумело ругаться, но Колупаев посмотрел на нее, и она сообразила, что многословие сейчас нежелательно.

Лопухин следил за всем происходящим молча, без комментариев, видимо, и не к такому привык, общаясь годами с малознакомыми охотниками и рыболовами. Хотя какие-то мысли в его егерской голове, определенно, бродили.

Когда лодка была приязана, и все изготовились к дальнейшему движению, Лопухин вдруг втянул воздух носом, да так, что на него обернулись. Он вел себя почти как индеец в романах Фенимора Купера. Вот только выглядел слегка растеряно, и это тоже стало заметно.

– Что? – спросил его Кашин.

– Не знаю, что-то… не так. Не знаю. – Он все же осмотрелся вокруг, внимательно, как только охотники умеют, медленно поворачивая голову, стараясь высмотреть хоть что-то в густых кустах по верху берега. Наконец, он слегка расслабился. – Туда, – он махнул рукой куда-то на север.

Они стали подниматься, и вот тут Шляхтич совершенно неожиданно и резко залег между камней. Тотчас в воздухе появился то ли звон какой-то, то ли едва уловимый запах, но… Или комары вдруг сделались звончее, или мазь, которой они против них обмазались, стала насыщеннее. Впрочем, подумал Кашин, ему могло привидиться все что угодно, ведь на воде они комаров не чувствовали, как и запаха мази…

Они полежали, уже все, причем, даже не понимая, зачем это… Но сбоку ударил выстрел. Даже за его хлопком Кашин услышал, как пуля визгнула об камень, то есть, стлеляли отнюдь не поверху. И тогда пришлось командовать:

– Рассредоточиться… Веригина и Шляхтич – назад. Огонь на подавление!..

И его «стечкин», словно одушевленное существо, уже выискивал впереди цель. Первым из их команды выстрелил Стекольников. Странно выстрелил, словно бы и не слишком целился, или вывел мишень по стволу, а не через оптику… Но впереди кто-то заголосил, не слишком громко, понимая, что делать этого нельзя, но не мог сдержаться от боли.

Потом замолотил из своего ружьеца егерь. Он-то как раз шел последним, и ему не следовало так, чтобы не зацепить своих-то… Хотя, мельком подумал Кашин, кто знает, может они для него уже и не свои, может, как раз те, к кому они, как оказалось, совсем не зря приехали, и расположились тут не без его помощи?.. Но потом на миг в его сознании всплыла Василиса Матвеевна, и он понял, что Лопухин так не мог, просто не согласился бы на это. Скорее всего, его и не спрашивали… Те, кто был впереди, и теперь отстреливался.

Потом стрелять пришлось уже всем. Кашин, как всегда, немного подранил верхним выступом мясо между большим и указательным пальцем, у других так частенько случалось с ТТ, а у него с его обычным, старинным и проверенным «стечкиным»… Но обращать на это внимание было глупо.

Слишком сильно и плотно отстреливался противник. К тому же, следовало следить, чтобы их не обошли, вдобавок самим нужно было их обойти…

Колупаев это понял первым. Он и без команды дал пару мелких очередей, берег патроны, а потом стал определенно отваливать влево. Стекольников, все так же не очень привычно придерживая свой карабин, уполз, как юркий змей, вправо. А ведь противника не слишком много, понял Кашин, пожалуй, мы их подавим, и может быть, даже возмем.

Но дальше все получилось совсем не так, как хотелось бы Кашину. Стрельба стихла, и тогда, громко, словно бы до этого и не было пальбы, ударил глуховатый, но изрядно сильный взрыв. И впереди, где угадывалась немалая поляна, разом возникло пламя. Только в отличии от взрыва, оно не стихало, а разрасталось дымным и жутковатым между деревьев заревом. И было это какое-то странное пламя, сине-серое, химическое. Но Кашин не успел еще и понять, что же там происходит, как оно сменилось привычным рыжим цветом горящего дерева, и дымом, который в этом воздухе тут же перебил гарь сгоревшего пороха.

Кашин и не понял, что делает, но уже рвался вперед, чтобы не дать, не позволить неизвестному противнику сделать что-то необратимое, все уничтожить, сжечь… И тогда его придавили таким точным огнем, что все же пришлось залечь. Он осмотрелся, кажется, так же неразумно, как и он, повел себя Парткацишвили, но его хватило не надолго… Не прошло и полуминуты, как он упал, и к нему, за рядок нестройных сосенок, поползла Веригина.

– Ранен, – прокричала она Кашину, чтобы все было понятно.

А чего же тут не понять? Придавливали огнем не его, а именно Томаса, у того же был автомат, против него и вели огонь…

Слева, как редкие ноты на рояле, сыгранные одним пальцем, зазвучал карабин Стекольникова. И это решило дело. Выстрелы с той стороны стали отдаляться, Кашин на миг увидел в просвете между дальним, уже на краю полянки, деревьями неясную фигуру в капюшоне, потом, чуть сбоку еще такую же… Выстрелил не целясь, попасть на таком расстоянии он не рассчитывал.

А потом в той стороне вдруг заработал, завертелся привычным ухающим звуком вертолет. Он был где-то неподалеку, и все же из-за леса этого, из-за кустов, которые слишком плотно обступали его, определить направление было невозможно. Вертушка на редкость быстро набирала обороты. Тогда Кашин заставил себя подняться, побежал вперед. Это было непросто, потому что выстрелы впереди тоже звучали, и один раз пуля отбила совсем рядом с ним кусок коры, но он только откатился с сторону и почти сразу же снова побежал… И все же опоздал.

Избушка теперь была видна как на ладони, и представляла собой костер, пламя вырывалось из оконных проемов и из-под крыши с ревом, спасти это бревенчатое строение и все, что в нем находилось, стало невозможно. Она горела даже как-то весело, словно издевалась над Кашиным, над его торопливостью… Которой все же не хватило.