Помоги проекту - поделись книгой:
Парочка, которая прогуливалась в дюнах Фале де Вашнуар, с изумлением заметила, что на пустынный пляж прибыли две вполне городские машины: «Альфа-Ромео» и красное такси «Рено». Влюбленные видели также моторную лодку, стоящую у берега, и пароход на рейде. Двое пассажиров автомобиля вытащили какой-то большой продолговатый предмет, завернутый в мешковину, взвалили на плечи, вошли в воду и положили предмет на дно лодки, в которой находились еще два человека. Лодка на полной скорости помчалась к пароходу, который поднял якорь и ушел, как только находившиеся в лодке и их таинственный груз оказались на борту. Это был советский пароход «Спартак», неожиданно покинувший Гавр днем раньше.
Официальное расследование похищения длилось долго, и наконец французское правительство предпочло замять дело, дабы не рисковать разрывом отношений с СССР. Частное следствие по делу Кутепова было проведено Владимиром Львовичем Бурцевым, известным издателем и журналистом, разоблачившим в свое время знаменитого провокатора Азефа, что стало истинной «бомбой» в рядах эсеров. Бурцев умудрился выяснить, что организовали похищение сотрудники советских представительств во Франции, все – штатные агенты иностранного отдела ОГПУ СССР.
Впрочем, все это, само собой, выяснилось гораздо позднее. Пока же французская полиция искала следы генерала, а его семья была погружена в глубокую скорбь. Каждый день появлялась в квартире на улице Русселе Надежда Плевицкая – она была приятельницей жены пропавшего генерала – и ласково утешала хозяйку:
– Я видела его во сне. С ним все в порядке, ему хорошо. Верьте – вы с ним еще встретитесь! – убеждала Плевицкая, и ее голос (благодаря которому критик А. Кугель в свое время «чувствовал «калужскую дорогу» с разбойничками и словно обонял братину зелена вина, которую пьет – не перепьет ухарь-купец») оказывал на Лидию Давыдовну Кутепову магическое, успокоительное воздействие.
Тем временем стало ясно, что исчез генерал Кутепов бесследно и скорее всего он убит. Кстати, позднее выяснилось, что доза эфира при похищении была дана генералу чрезмерная, так что большевики получили лишь бездыханное тело, от которого никакими пытками нельзя было получить никакой информации. Поэтому в РОВСе был избран новый председатель – генерал Евгений Карлович Миллер.
Его военная карьера была не столь блистательна, как у Кутепова, но тоже замечательна. Окончив Николаевское кавалерийское училище в Петербурге, Миллер служил затем в лейб-гвардии гусарском полку, окончил Академию Генерального штаба, был военным атташе в Бельгии, Голландии, Италии, находился на штабной работе. В 1915 году был произведен в генерал-лейтенанты, командовал корпусом в Первую мировую войну, а во время гражданской был военным губернатором Северного фронта. По свидетельству современников, Миллер встал во главе РОВСа вовсе не из-за честолюбивых устремлений, которых был начисто лишен, а лишь потому, что был первым заместителем у Кутепова.
Однако если он не страдал переизбытком амбиций, то его собственные заместители, а также руководители региональных отделений определенно им страдали. РОВС терзали внутренние противоречия. Кутепов был боевым офицером, и его авторитет считался бесспорным, а «штабист» Миллер не нравился многим. Например, Скоблину. Николай Владимирович считал, что пора «стариков-теоретиков», не нюхавших, так сказать, пороха, давно миновала, время выдвигать боевую молодежь. Прежде всего, его, генерала Скоблина. Между прочим, в это время Николай Владимирович предложил заслать в Россию на подрывную работу… его и его жену. Идея была признана фантастичной – никто в руководстве РОВСа не верил в то, что амбициозный генерал и экзальтированная певица способны исполнять секретные задания.
Не верил и генерал Миллер.
Шло время, и постепенно стало ясно, что под руководством Миллера подрывная работа в СССР пошла с еще бо́льшим размахом и эффектом. И постепенно власть его в РОВСе стала неоспоримой, авторитет укрепился настолько, что на торжественном вечере, посвященном памяти Лавра Георгиевича Корнилова, офицеры его дивизии, которые ревностно чтили свои боевые воспоминания, решили сделать великолепный жест. Генерал Скоблин, который, как мы помним, командовал в армии Врангеля 2-й Корниловской дивизией, произнес такую речь:
– Сегодня мне хочется дать доказательства нашей преданности нашему главе, работающему в столь трудной и морально тяжелой обстановке. По нашей добровольческой традиции от имени офицеров полка я прошу его превосходительство генерала Миллера зачислить себя в списки нашего полка.
Крики «ура», шампанское… Миллер был растроган до глубины души – прежде всего тем, что Скоблин, которого он уважал, смог подняться над их разногласиями. С этого вечера началась близкая дружба между Миллером и его женой и Скоблиным с Плевицкой.
Тем временем они стали вполне богатыми людьми. Похоже, предчувствия Скоблина оправдались, и выступления Надежды Васильевны приносили хорошие деньги. Они позволили супружеской паре поселиться в симпатичном пригороде Озуар-ля-Феррьер, купить там дом и автомобиль. Дом стоил немало – 82 тысячи франков. Скоблин, который подписывал договор, внес 10 тысяч наличными и обязался выплачивать по 10 тысяч ежегодно еще семь лет.
Дом был очарователен: три русские березки во дворе, тишина, покой… Особенно частыми гостями у них стали генерал Миллер и его жена Наталья Николаевна (между прочим, внучка знаменитой Натальи Гончаровой). Как бы ни относились Миллеры к чрезмерно тщеславному и честолюбивому Скоблину, внимание знаменитой певицы, конечно, льстило им, а ее обаяние, очарование, ее песни довершали дело. В 1935 году Миллер утвердил Скоблина начальником контрразведки РОВСа. И вдруг… анонимный донос: Скоблин является сексотом ОГПУ. Дескать, именно он выдал ОГПУ семнадцать внедренных в СССР агентов и одиннадцать явочных квартир.
Это была настолько ужасная и невероятная анонимка, что ей никто не поверил. Будь на то воля Миллера, он скрыл бы ее от товарищей по РОВСу, однако слухи все же просочились. Был устроен закрытый суд чести. Бледный от ярости Скоблин все отрицал и требовал хоть одного доказательства обвинений. Доказательств не было: просто перечень фактов.
– Господа, прошу всех выйти и оставить мне заряженный револьвер, – наконец сказал Николай Владимирович, напряженно глядя в глаза Миллеру.
Генерал не выдержал его взгляда. Не выдержал того, что вынужден голословно обвинять не просто товарища по работе, но и друга. Суд чести признал анонимку клеветнической, но… тем не менее ее тень прервала карьеру Скоблина в контрразведке РОВСа.
Впрочем, он продолжал исполнять свой долг, вести работу с агентами, готовыми к работе в СССР, встречался с осведомителями, которых РОВС имел в посольствах Советской России и Германии. Однако, в отличие от генерала Миллера, для которого семья была даже не на втором, а на гораздо более дальнем месте по сравнению со служебными делами, Николай Владимирович по-прежнему много внимания уделял жене. Вплоть до того, что частенько сопровождал ее по магазинам.
День 22 сентября 1937 года в этом смысле ничем не отличался от других. Утром Скоблин и Плевицкая приехали в Париж – в русское кафе на улицу Лоншан. Там они пробыли полчасика, выпили кофе, а затем отправились на авеню Виктора Гюго, в модный магазин «Каролина». Надежда Васильевна пошла примерять и выбирать платья, а муж ее остался в автомобиле.
Об этом она сказала хозяину магазина Эпштейну, а когда тот предложил пригласить мсье Скоблина, которого он хорошо знал, в магазин, Плевицкая покачала головой:
– О, я всего на минуточку!
Однако выбор платьев ее так увлек, что она задержалась на два часа и накупила нарядов на 2700 франков да еще оставила 900 франков как задаток за новые платья. О муже она словно бы позабыла. Эпштейну стало неловко, что такой уважаемый человек, как генерал Скоблин, сидит столь долго в машине. Он подошел к окну, выглянул, но никакой машины не увидел. Видимо, генерал уехал, подумал Эпштейн и забыл о нем. Наконец Надежда Васильевна закончила свои покупки и отправилась на такси на Северный вокзал.
В тот день в Брюссель уезжала Наталья Лавровна Корнилова-Шаперон, дочь покойного генерала Корнилова. Она была очень рада, когда у вагона вдруг появилась ее подруга Плевицкая, а вслед за ней и Николай Владимирович Скоблин.
– Мы приехали вместе, – с улыбкой сказал Скоблин, целуя ручки дамам, – да вот пришлось машину на стоянку отогнать, и мотор что-то забарахлил…
Мадам Корнилова-Шаперон уехала, а муж и жена отправились в галлиполийское собрание пить чай. Затем Скоблин отвез Надежду Васильевну в отель «Пакс» отдохнуть, а сам с полковником Трошиным и своим адъютантом Григулем отправился на квартиры Деникина и Миллера, чтобы поблагодарить обе семьи за участие в прошедшем накануне банкете ветеранов Корниловской дивизии, на котором, как сообщила потом газета «Возрождение», «пленительно пела Н.В. Плевицкая».
Миллера дома не оказалось. «Вы ведь знаете, Николай Владимирович, муж не держит меня в курсе своих занятий!» – сказала Наталья Николаевна, чуть надувшись. Скоблин скрыл улыбку –
Евгений Карлович Миллер этим вечером домой не вернулся. Жена ждала его допоздна, а потом, обеспокоившись, принялась обзванивать знакомых. Никто ничего не знал о нем. Позвонила она и генералу Кусонскому – начальнику канцелярии Миллера. И тот в буквальном смысле слова схватился за голову. Он забыл… он совершенно забыл, что с некоторых пор Миллер ввел в штабе секретный порядок, о котором знали только он сам и Кусонский: отправляясь куда бы то ни было, они оставляли непременное сообщение, куда и зачем пошли. Эту предосторожность Миллер ввел после похищения Кутепова и всегда ее соблюдал. Кусонский же относился к ней не слишком серьезно, считал чудачеством старого штабиста, а потому и не обратил внимания на конверт, который оставил сегодня в его кабинете Миллер.
После звонка Натальи Николаевны Кусонский ринулся в штаб РОВСа, ворвался в свой кабинет, схватил со стола заклеенный конверт и вскрыл его. И, не веря собственным глазам, прочел следующие строки:
Кусонский едва не упал там, где стоял. Позвонил адмиралу Кедрову, заместителю Миллера по РОВСу, и тот отдал приказ разыскать Скоблина. Причем никто не верил, что Николай Владимирович и в самом деле может быть причастен к исчезновению Миллера. Полковнику Мацылеву, который был послан за Скоблиным в «Пакс», о записке вообще не сообщили. Он приехал в «Пакс», разбудил Скоблина. Тот, очень встревоженный, немедленно оделся и ринулся с Мацылевым в штаб – на улицу Колизе. Здесь-то Кедрин и Кусонский и предъявили ему записку… Нет, еще не обвиняя, а просто недоумевая.
И тут произошло нечто, что еще более усилило их недоумение. Скоблин, растерянно метавшийся по кабинету, вышел на черную лестницу – и сбежал!
И только теперь до господ офицеров дошло, что записку свою Миллер написал не просто так – его томили вещие предчувствия. Что генерал Николай Владимирович Скоблин причастен к его похищению, он предатель и изменник и что…
О господи, открытий и подозрений было столько, что впору потерять голову!
Офицеры решили, что Скоблин поехал к жене. А если даже и нет, то она может знать хоть что-то о месте его нахождения. Полковник Мацылев, человек деликатный, больше всего опасался оскорбить чувства Надежды Васильевны. Она ведь была предметом всеобщего обожания. Кроме того, все знали, что она нежно любила мужа. Мацылев очень осторожно спросил, не вернулся ли Скоблин. И тут… и тут он испытал новое потрясение.
– Где мой муж?! – закричала Плевицкая, чуть не с кулаками набрасываясь на Мацылева. – Где он?! Он ушел с вами! Что вы с ним сделали? В чем вы его подозреваете? Отвечайте! Он способен застрелиться, если затронута его честь!
Как ни был потрясен полковник дамской истерикой, он все же не мог не задать себе вполне логичный вопрос: откуда Плевицкой известно, что Скоблина в чем-то подозревают? Может быть, она даже знает, в чем именно? Опять же – откуда?!
Мацылев уехал в штаб. Надежда Васильевна съездила в Озуар-ля-Феррьер, собрала все деньги и вернулась в Париж. Она целый день ходила по улицам, словно искала мужа. Она не знала, что ночью Скоблин приходил к своему однополчанину Кривошеину, занял у него двести франков (его деньги остались в отеле), а потом исчез. Исчез бесследно!
Наутро руководство РОВСа заявило в полицию об исчезновении своего лидера. И немедленно с шапкой «Загадочное исчезновение русского генерала!» вышли все французские газеты.
Тем временем два полицейских инспектора допрашивали Надежду Васильевну в ее номере в «Паксе». Допрашивали очень осторожно и любезно: боже упаси заподозрить ее в чем-то неблаговидном! Полицейские только хотели знать, как провели супруги прошлый день, где и в какое время были. Плевицкая перечислила все по часам и минутам. Выходило, что Скоблин постоянно находился с ней. Но стоило перепроверить эти показания в отеле, а потом и у хозяина магазина «Каролина», как начались нестыковки, которые свидетельствовали: Плевицкая пыталась подтасовать факты так, чтобы выгородить мужа. Самым смешным было ее упорство: Николай-де Владимирович ждал ее в машине около «Каролины», в то время как Эпштейн клялся, что машины там не было! При элементарном сопоставлении времени получалось, что у Скоблина вполне была возможность принять участие в похищении Миллера.
И все же смутные подозрения против Плевицкой не слишком-то занимали французскую полицию, ее отпустили после допроса домой. Она ходила по знакомым, плакала, у кого-то даже упала в обморок… Потом Леонид Райгородский, родственник друга Плевицкой Эйтингтона, повез Надежду Васильевну по ее просьбе к церкви Отей и стал там свидетелем очень странного разговора.
Плевицкая вышла из автомобиля, и к ней подошли двое мужчин. Они о чем-то быстро переговорили, и до Райгородского долетели слова:
– Не волнуйтесь, Надежда Васильевна. Все будет хорошо. А Россия вам этого не забудет!
Дело показалось Райгородскому до того нечисто, что он поскорей отвез Плевицкую в общество галлиполийцев, где она снова начала твердить, что не знает и не понимает ровно ничего, что в отчаянии от того, что пропал Николай…
Ее отчаяние было непритворным. А еще непритворным был страх. И это был не только страх за мужа, но и за себя. Еще вчера ей сочувствовали бы господа офицеры, обожествлявшие ее талант. Однако сегодня они уже кое-что узнали о роли Скоблина в странной истории с исчезновением Миллера, и после этого отношение их к генералу и его жене (вспомним, все считали, что Скоблин под каблуком у жены и шагу без нее не ступит!) резко изменилось.
Вот что стало им известно.
Газеты с сообщением об исчезновении генерала Миллера попались на глаза бывшему офицеру Добровольческой армии. Он жил неподалеку от некоего дома на бульваре Монморанси, который называли «советским домом». Там находилась школа для детей советских сотрудников, работавших в Париже. 22 сентября школа еще пустовала, занятия не начались. Офицер находился на своей террасе и видел, что у самого входа в «советский дом» стояли генералы Миллер и Скоблин (их этот офицер отлично знал), а также еще какой-то человек. Скоблин в чем-то убеждал Миллера и показывал на калитку «советского дома». Миллер явно колебался… Неподалеку стоял грузовик с дипломатическим номером.
В это время офицер отвлекся, да и вообще он тогда не придал никакого значения тому, что видел. Но, прочитав в газетах об исчезновении генерала Миллера, он сразу понял, чему именно стал свидетелем. И сообщил об этом в РОВС. Стало ясно, что Миллера втолкнули в дом, где находились сотрудники ОГПУ. Наверняка ему немедленно дали хлороформ и через несколько минут, связанного, увезли в неизвестном направлении.
А впрочем, направление вскоре стало известно. Грузовик с тем же самым номером был замечен на набережной Гавра. Из него выгрузили какой-то длинный ящик, опечатанный, как обычно опечатывают дипломатическую почту. Согласно международным правилам, дипломатическая почта не досматривается таможенниками, поэтому ящик без проволочек погрузили на советский пароход «Мария Ульянова», который тотчас отчалил и взял курс на Ленинград.
Разумеется, никто в штабе РОВСа не обсуждал эти новости с Плевицкой. Адъютант Скоблина (вернее, теперь уж бывший адъютант) Григуль позвонил в полицию, и вскоре Надежда Васильевна была арестована как возможная сообщница своего мужа. На первый допрос в судебную полицию на набережную Орфевр с ней поехали Григуль и его дочь Люба, совсем молоденькая девушка, хорошо знавшая французский. Надежда Васильевна попыталась тайком передать Любе какую-то вещь из своей битком набитой сумки. Нет, это были не деньги (а при ней было семь с половиной тысяч франков, 50 долларов и 50 фунтов стерлингов – очень большая по тем временам сумма), а записная книжка Скоблина. Григуль, увидев книжку у дочери, открыл ее и наткнулся взглядом на строки:
Боже ты мой! Да, кажется, ошиблись господа офицеры из РОВСа, когда полагали, что «амбициозный генерал и экзальтированная певица» не способны исполнять секретные задания!
Следствие с самого начала разрабатывало три версии: Миллер похищен агентами ОГПУ, агентами гестапо или агентами генерала Франко. Теперь первая версия буквально всем казалась наиболее перспективной.
По этому поводу «Известия» иронизировали: «Фашистские газеты объявили: «Генерал Миллер похищен представителем Советского Союза Скоблиным. Его погрузили на советский пароход и повезли в Ленинград». Действительно, как могут обойтись жители Ленинграда без генерала Миллера?»
Спустя много лет станет известно, что это была хорошая мина при плохой игре – обычное совдеповское вранье! 30 сентября 1937 года Миллер был доставлен в Москву. Он отказался подписать обращение к белой эмиграции о прекращении борьбы с советской властью и был расстрелян под чужой фамилией в 1939 году на Лубянке.
Но вернемся к Надежде Васильевне Плевицкой.
Недоумение, потрясение – нет, ужас русской эмиграции при известии об аресте знаменитой певицы, замешанной в похищении генерала Миллера, невозможно описать. Люди не верили, не хотели этому верить. Не могли поверить! Разве она просто певица? «Это была родная мать, милая сестра, это была сама душа, сама русская песня. В улыбке – столько надежд, в слезе – столько скорби, в походке – столько мягкого величия и ласки, во всех движениях – столько внутреннего благородства и настоящего народного аристократизма…» – так еще совсем недавно писали о ее концертах в газетах. Да и большей патриотки, чем Плевицкая, просто невозможно было вообразить! «Занесло тебя снегом, Россия…» А более убежденной монархистки, обожающей самую память о покойном государе-императоре, люди вообще не знали! И вдруг – такое предательство? Плевицкая и Скоблин – большевизаны[9]? Нет, это неправда.
«Нет, это неправда!» – клялась на допросах и во время следствия и сама Надежда Васильевна. То же твердила она и в суде, куда ее привозили из женской тюрьмы Пти-Роккет.
– Откуда у вас деньги? Ведь вы явно жили не по средствам, ваши расходы превышают доходы, никакие гонорары за концерты не приносили вам такие средства!
– Деньги давали друзья, например Марк Эйтингтон, – уверяла Надежда Васильевна.
Поди-ка проверь… Эйтингтон эмигрировал в Палестину.
Но Леонид Райгородский показал, что его шурин не давал Плевицкой никаких огромных денег. При этом свидетель промолчал о встрече Надежды Васильевны с загадочными господами возле церкви Отей (и открылся только в 70-е годы, перед смертью!). А в ответ на новые вопросы о деньгах Надежда Васильевна сообщила, что с первым взносом за дом ей помог не кто иной, как ее первый муж – Эдмунд Плевицкий.
Между прочим, это была правда. Эдмунду удалось выехать из курской глуши и перебраться в Киев, потом в Варшаву и в Берлин. Он преуспевал и с удовольствием помог бывшей жене, к которой всегда относился с огромной нежностью. Однако Надежда ни слова не сказала об этом Николаю Владимировичу, зная его ревность…
И на все другие вопросы у Надежды Васильевны находились ответы! Вот только не удалось ей объяснить, каким образом в доме в пригороде Озуар-ля-Феррьер оказалось бесчисленное количество писем, секретных докладов, списки соединений Красной Армии, донесения о деятельности русских эмигрантских организаций и политических деятелей, списки членов РОВСа с адресами по округам Парижа, записи о численности польской армии и варшавском гарнизоне, отчет о работе агентов Советской России среди французских эмигрантов, списки агентурной сети РОВСа, смета расходов по отправке в Россию эмиссара РОВСа… Чего там только не было! Все это свидетельствовало неопровержимо: в доме Скоблина и Плевицкой находился крупный осведомительский центр, и Надежда Васильевна не могла не знать о его существовании – хотя бы потому, что именно в ее Библии находился шифр для разведдонесений.
На суде она то была на диво логичной, сдержанной, то путалась в словах и изображала из себя какую-то полуграмотную бабу, то становилась вновь пылкой и страстной:
– Видит Бог, я никогда никому не делала зла. Кроме любви к мужу, нет у меня ничего. Пусть меня за это осудят!
На нее смотрели из зала люди, когда-то слушавшие «божественную Плевицкую», и размышляли, размышляли о ней…
Трагически:
«Во что она превратилась, боже мой… Я помню ее в кокошнике, в сарафане, с бусами… Чаровница!.. «Как полосыньку я жала, золоты снопы вязала…»
Печально:
«Какие трепетные воспоминания связаны с этим именем, с этим образом! Залитые огнями концертные залы… Блестящие мундиры, декольтированные дамы… Бриллианты, цветы, овации… Государь… Разливается безбрежная, захватывает до слез, до мучительного трепета, до сладостной боли русская народная песня… Широкая, глубокая, простая, правдивая…»
Суд присяжных в Париже:
«За окнами – дождь, проливной. Безнадежный… Толпа русских людей… Притихшие, угнетенные, они пришли увидеть эпилог драмы, ранившей их сердца. Пришли узнать правду… Страшную, мучительную».
Презрительно:
«Впечатление она производила, скорее, неблагоприятное – впечатление холодной решимости защищаться во что бы то ни стало, без всякого волнения и гнева, строго следя за собой, заранее подготовляя эффект своих слов и жестов…»
Но что бы Плевицкая ни лепетала или ни выкрикивала, как бы ни отмалчивалась, что бы ни изображала, в какой бы образ ни входила (ну да, она ведь была прежде всего актриса!), теперь на суде не было веры ни одному ее слову. Ее даже называли злым гением генерала Скоблина (кстати, его судили заочно 26 июля 1939 года в Сенском суде присяжных и приговорили к пожизненной каторге). Однако Надежда Васильевна держалась до последнего, она пыталась отрицать абсолютно все…
Господи, что же ей еще оставалось делать? Ну не могла же она вот так прямо взять и признать, что – да, да, да! – она является агентом ОГПУ. Еще с 1930 года…
Тогда они со Скоблиным надумали вернуться в Россию и тайно обратились с такой просьбой в советское посольство. Им ответили: право возвращения на Родину надо заслужить. И с тех пор они только и делали, что пытались заслужить это самое право на возвращение.
Тогда же, в 1930 году, для встречи со Скоблиным в Париж прибыл из Москвы его однополчанин Петр Ковальский (кличка среди агентов ОГПУ «Сильвестров»).
«Сильвестров» передал Скоблину письмо от старшего брата, который проживал в Советской России, и вскоре, посоветовавшись с женой, Николай Скоблин дал согласие работать на советскую разведку. Вот текст данной ими подписки:
«Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.
21.1.31 г. Берлин.
Б. генерал Николай Владимирович Скоблин /
Н. Плевицкая-Скоблина».
Начальник иностранного отдела ОГПУ А. Артузов наложил на заявление Скоблина – Плевицкой о персональной амнистии следующую резолюцию:
Плевицкой был присвоен псевдоним «Фермерша», а «зарплата» им была положена по двести долларов в месяц. По тем временам – ого!
Поделиться книгой: