Помоги проекту - поделись книгой:
Такой же вопрос возник в связи с разновидностями лимской фасоли (Phaseolus lunatus), которая произрастает в диком виде в Гватемале и обнаруживается в ранних погребениях культур чиму и наска на побережье Северного и Южного Перу.
В 1950 году Зауэр(54) описал генетические особенности одного примитивного сорта лимской фасоли, издавна возделываемого в некоторых областях Индонезии и Индокитая, и заметил: «Но если Юго-Восточная Азия окажется реликтовой областью примитивного сорта лимской фасоли, давно исчезнувшего в Перу и Мексике, перед нами встанет новая проблема, а именно – датировка и определение характера транстихоокеанских сообщений, благодаря которым аборигены получили американскую фасоль через океан».
КАНАВАЛИЯ
Аналогичную проблему являет собой родственное фасоли растение Canavalia sp. Американские ботаники Стонор и Андерсон указывали: «Canavalia – широко культивируемое в Тихом океане растение, всегда считавшееся уроженцем Старого Света, – теперь обнаружено в доисторических поселениях на побережье как Южной Америки, так и Мексики».(55) Семена канавалии, раскопанные в четко определяемых слоях в Хуака-Приета на тихоокеанском побережье Перу, датируются III – I тысячелетиями до нашей эры.(56) Зауэр(57) считает, что археологическое распространение канавалии и ее связь с дикими сортами дают право считать ее родиной Новый Свет.
На основании нашего короткого обзора можно заключить, что этнологическая мысль почти сто лот развивалась под влиянием этноботанических аргументов; в свою очередь, этнологические предрассудки заражали ботаников, изучавших Америку.
По литературе о происхождении и распространении ряда американских и тихоокеанских культурных видов можно судить о том, как много ботанических гипотез основывалось на убеждении, что до Колумба Новый Свет был изолирован от всего остального мира. Считалось также доказанным, что только индонезийские суда могли ходить через Тихий океан на восток, что культуры южноамериканских народов не распространялись дальше прибрежных вод, так как полагали, что у них не было настоящих морских судов.
Однако мы располагаем надежными свидетельствами вывоза аборигенных растений из Америки на соседние острова Тихого океана. Основная часть ботанических индикаторов сосредоточена на окраине Восточной Полинезии, но есть веские доказательства контакта со всей областью кумары, вплоть до окраины Меланезии. Подавляющее большинство общих для Полинезии и Америки полезных растений, очевидно, распространилось из Южной Америки на острова; банан, возможно, составляет исключение и служит примером переноса в противоположном направлении.
В отличие от многочисленных признаков южноамериканских плаваний в Полинезию, ботаническая основа, на которой строились предположения о контактах аборигенной Америки с Азией и Африкой, весьма неопределенна и пока что даже сомнительна.
Меррилл(58) отдавал предпочтение Африке как прародине бутылочной тыквы и предполагал, что эта тыква попала в Америку через Атлантический океан. Если в гибридизации 26-хромосомного американского культурного хлопка в самом деле наряду с диким сортом Нового Света участвовал 13-хромосомный культурный хлопок Старого Света (это все еще спорный вопрос), то путь по западному течению через Атлантический океан был куда короче и легче, чем против стихий через Тихий океан, протяженность которого в шесть раз больше Атлантического, причем на островах нет никаких следов 13-хромосомного хлопка.
Область распространения кокосового ореха простирается через весь Тихий океан. Если его родина – тропическая Америка, где находят все близкие роды, то его вывезли оттуда первые покорители Тихого океана, ибо он рос в Индонезии в начале нашей эры.
Ареал Pachyrrhizus тоже простирается через весь Тихий океан. Практически мексиканский Pachyrrhizns вполне мог достичь прилегающих к Азии островов на судах аборигенов, которые шли с Северным экваториальным течением, минуя Полинезию через широкие ворота между Маркизскими и Гавайскими островами. Если жаркая дискуссия о давнем разведении американской кукурузы в Юго-Восточной Азии закончится в пользу тех, кто утверждает, что кукуруза там появилась в доколумбовы времена, а не с приходом португальцев, то опять-таки придется принять во внимание мощное океанское течение, которое устремляется от берегов Мексики к Филиппинам.
Подведем итог. С начала возделывания хлопчатника, бутылочной тыквы и батата в Новом Свете эти и многие другие полезные растения доставлялись древними мореплавателями из Южной Америки в Полинезию. Некоторые специалисты по географии растений подозревают ныне возможность аборигенных плаваний из Африки в Центральную Америку или из Центральной Америки в Юго-Восточную Азию (если не то и другое одновременно), но у них еще нет убедительных оснований, чтобы утверждать это.
Однако было бы ошибкой вовсе пренебрегать, как это делали в прошлом, очевидным отсутствием географических барьеров, которые мешали бы судам аборигенов плыть из Северной или Южной Африки в Центральную Америку, из Перу в Полинезию, из Мексики в Индонезию, даже из Индонезии в Мексику – по старой трассе галеонов к северу от Гавайских островов. Для дрейфа на маленьком, но надежном судне по любому из этих путей от команды требовалась только воля к жизни. Однако пока ботаника может лишь доказать, что плавания из Южной Америки в Полинезию совершались и культурные растения распространялись в обоих направлениях. (IV)
РОЛЬ ИНКСКИХ ПРЕДАНИЙ ДЛЯ ИСПАНЦЕВ, ОТКРЫВШИХ ПОЛИНЕЗИЮ И МЕЛАНЕЗИЮ
Были рассмотрены возможные пути и на основе распространения культурных растений определены действительно использовавшиеся маршруты в океане.
Маршрут из Южной Америки в Полинезию, очевидно, имеет давнюю историю. Еще инки пользовались этой трассой, и предания об их плаваниях способствовали выходу испанцев в Тихий океан. Древние свидетельства оказались поразительно точными, значит, речь шла отнюдь не о туманных догадках или сказках.
Доклад, который лег в основу этой главы, был прочитан на XXXVI Международном конгрессе американистов в Барселоне в 1964 году. Небольшие сокращения сделаны лишь для того, чтобы не повторять материал, изложенный в следующих главах.
Девятнадцатого ноября 1567 года из гавани Кальяо в Перу вышла испанская экспедиция – сто пятьдесят человек на двух каравеллах. Король Испании Филипп II повелел мореплавателям отыскать в Тихом океане определенные острова и обратить в христианскую веру их обитателей, хотя европейцы совсем не знали этих островитян. Начальником экспедиции был назначен племянник вице-короля, Альваро Менданья; ему был подчинен знаменитый мореплаватель и историк Сармьенто де Гамбоа, по инициативе которого было затеяно все дело. Проведя два года в Мексике и Гватемале, Сармьенто де Гамбоа в 1559 году прибыл в Перу. Семь лет он изучал здесь индейскую культуру и составил для Филиппа II важные записки по истории инков. Сармьенто настолько увлекся преданиями инков, что вице-король Перу назвал его «наиболее сведущим человеком в этой области"(1), хотя именно он буквально подвел черту под историей инков, собственноручно выследив и схватив Инку Тупака Амару. Сармьенто обратил внимание на многочисленные утверждения инков, что далеко в Тихом океане лежат обитаемые острова. Он настолько верил в истинность этого сообщения перуанцев, что в конце концов убедил правителя снарядить экспедицию, чтобы проверить древние навигационные сведения индейцев.
Известно, что обе экспедиции Менданьи прошли успешно, однако мало кто задумывался над тем, что открытия испанцев опирались на указания инков. Правда, Соломоновы острова, найденные испанцами, лежали не там. И кроме того, нынешние исследователи считали, что суда древних инков вообще не годились для океанских плаваний.
А между тем в 1722 году, через полтораста лет после попытки Сармьеито последовать указаниям инков, голландский адмирал Роггевен нечаянно обнаружил обитаемую землю как раз там, где ее надлежало искать испанцам. Правда, к тому времени, когда Роггевен открыл остров Пасхи, его современники давно забыли сообщения инков, сохранившиеся для будущих поколений в записках Сармьенто и его спутников.
Открытие Роггевена и сделанное в наше время открытие, что бальсовый плот с инкскими гуарами может ходить в любую часть Тихого океана и возвращаться обратно, заставляют нас по-новому взглянуть на подоплеку экспедиций Менданьи.
Обратимся еще раз к исконным инкским преданиям и выясним, почему Сармьенто с таким доверием относился к перуанским рассказам о дальних плаваниях в Тихом океане.
Испанцы успели прожить бок о бок с перуанскими аборигенами почти сорок лет, когда Сармьенто убедил свое правительство в реальности утверждений инков. В эти десятилетия, предшествовавшие полному крушению местной культуры, конкистадоры единодушно поражались масштабам древнего перуанского мореходства. Естественно, что внимание всех хронистов в основном привлекали центры в высокогорных районах, где хранились несметные богатства господствующей верхушки. Тем не менее осталось немало исторических источников, которые подтверждают данные археологии о жизни многочисленного населения; отважные рыбаки и купцы жили в больших поселениях вдоль побережья и почти всецело зависели от даров моря.
Сармьенто и его современники знали, что их соотечественники почти за год до высадки на перуанском побережье встречали в море суда с инкскими командами. Когда испанцы, продвигаясь на юг, вышли в район Северного Эквадора, их передовая каравелла водоизмещением 40 тонн встретилась с шедшим на север бальсовым плотом. Тяжело нагруженное и легко управляемое инкское судно везло 36 тонн груза из расположенного в 300 милях южнее порта Тумбес. Вероятно, плот направлялся в Панаму. Там испанцы еще в 1512 году слышали рассказы про южную страну с многочисленным населением и про огромные плоты, управляемые с помощью парусов и весел.(2) Когда в 1559 году Сармьенто сам попал в эти области, бальсовые плоты еще использовали в торговле и мореходстве вплоть до Центрального и Южного Перу, за две тысячи миль от всех бальсовых лесов. Его современник Лисаррага(3) писал об аборигенах долины Чикама: «Эти индейцы – искусные мореплаватели, у них большие плоты из легкой древесины, на которых они покоряют океан…». Он указывал, что плоты аборигенов, груженные провиантом и разными товарами, ходили за пятьсот миль на север до Гуаякиля.
Современники Сармьенто восхищались навигационными познаниями древних перуанцев и мореходными качествами их своеобразных плотов, с похвалой отзывались о стройных мачтах и реях и превозносили перуанские паруса, считая, что они не уступают испанским.(4) Хлопчатобумажную парусину называли «превосходной», о снастях говорили, что они «прочнее испанских"(5). Вплоть до времен Сармьенто испанцы охотно использовали бальсовые плоты с инкской командой, потому что на плотах можно было пройти над отмелями и форсировать зону прибоя, которую не прошло бы ни одно европейское судно.
Овьедо(6) рассказывает, как индейцы на парусных плотах перебросили через море на остров Пуна конный отряд Франсиско Писарро. Инка Гарсилассо де ла Вега (видный хронист, черпавший сведения непосредственно у представителей инкского рода, из которого происходила его мать) сообщает, что индейцы приморья много раз перевозили на плотах горцев. Приморские жители каждый день выходили в море на плотах, а подчас отправлялись в плавание на целые недели со всей семьей и скарбом. Плотогоны и многочисленные владельцы маленьких камышовых судов добывали в коварном течении в 20– 50 милях от побережья столько рыбы, что часть улова даже уделяли горным инкам; за два дня каски (гонцы, которые передавали известия по эстафете) доставляли ее в горы.(7) Рыбная ловля в открытом море, развитая торговля и мореходство были существенной составной частью хозяйства инков, когда испанцы завоевали Перу.(8) Об этом, хотя бы вскользь, говорят все хронисты, писавшие преимущественно о богатстве и могуществе владык высокогорных областей. По сообщениям Сармьенто и его современников, мореплаватели на бальсовых плотах выходили в неведомые дали так же смело, как моряки на европейских судах. Это объясняет, почему испанцы охотно верили рассказам инков.
Слухи, сказания и исторические предания, которые в XVI веке были в ходу в Перу, вполне могли раздразнить воображение такого моряка, как Сармьенто, и побудить его к действию. Он был ведущим историком той поры и в устных преданиях находил пищу для размышления. Во многих сказаниях говорилось о плаваниях плотов. Встречались полные описания далеких морских походов на многих плотах, которые благополучно возвращались домой.
Важную роль в рассказах инков о морских путешествиях играл район порта Манты на крайнем севере государства инков (нынешний Эквадор). Отсюда будто бы ушел в Тихий океан герой индейского эпоса Виракоча. И отсюда же впоследствии вышел со своим флотом искать острова в океане Инка Тупак Юпанки (пли Тупак Инка). Однако Сармьенто и его спутники избрали не этот северный район, они выходили из Центрального Перу, направляясь к югу.
Тупак Инка был дедом братьев-правителей, которых застали испанцы; Сармьенто созвал сорок два виднейших инкских историка, чтобы услышать от них наиболее точную версию рассказа о его походе. Таким образом, Сармьенто знал, что Тупак Инка начал плавание на севере. О захвате Тупаком северного побережья Сармьенто писал(9): «Он воевал на суше и сражался на море на бальсовых плотах от Тумбеса до Хуанапи, Хумао, Манты, Туруки и Кисина. Продвигаясь вперед, Инка захватил в приморье район Манты и острова Пуна и Тумбес, и в это время в Тумбес пришли с запада на парусных плотах купцы».
Сармьенто передает известную историю о том, как эти купцы рассказывали о виденных ими обитаемых островах и как этот рассказ соблазнил горного Инку попытать счастья также и на море. «Он велел построить огромное количество бальсовых плотов, на которых разместилось больше 20 тысяч избранных людей. Капитанами он взял с собой Хуамана Ачачи, Кунти Юпанки, Кихуала Тупака (Хананские куско), Янкана Майту, Кису Майту, Качима-паку Макуса Юпанки, Лышпиту Уску Майту (Хуринские куско); его брат Тилька Юпанки был командиром всего флота. Апу Юпанки назначили командовать войском, оставшимся на берегу. Тупак Юпанки плавал до тех. пор, пока не открыл острова Авачумби и Ниначумби…»
По одним данным, этот морской поход длился девять месяцев, по другим – год. Тупак привез с собой «чернокожих людей» и иные трофеи, которые хранились в крепости Куско до прихода испанцев. Сармьенто опрашивал даже сторожа, охранявшего эти самые сокровища.
О том, что Инка вышел в море на севере, упоминал также патер Мигуэль Кабельо де Бальбоа, прибывший в Перу за год до того, как Сармьенто отправился искать острова Инки. Бальбоа (10) писал о Тупаке Инке, называя его королем Топой: «…и обсудив свои планы и замыслы со своими офицерами, он вышел в поход с несметным войском и разместился в Манте, и в Чарапуку, и в Пикуаре, ибо было невозможно разместить и прокормить на меньшей площади такое огромное количество людей, какое было с ним.
Здесь король Топа Инка впервые увидел океан. После этого открытия он повелел надлежащим образом поклоняться океану и дал ему имя Мамакоча, что означает «мать морей». Он приказал снарядить несчетное количество судов, которыми пользовались местные жители, а делались такие суда из сотен бревен особенно легкого дерева. Бревна связывали вместе одно за другим и настилали на них сотни сплетенных вместе камышовых циновок. Так получались очень надежные и удобные суда, которые мы называем «бальсас».
Он повелел также приготовить запасы для многочисленною войска, которое должно было его сопровождать, и отобрал среди жителей приморья самых опытных кормчих, после чего вышел в океан с тем же мужеством и отвагой, которые всю жизнь вели его от победы к победе. О его плавании я не хочу говорить больше того, что представляется вполне достоверным, но всякий, кто рассказывает о подвигах храброго Инки, уверяет, что он провел в этом плавании год, а по словам некоторых – и больше, и что он открыл острова, которые были названы Хагуа Чумби и Нина Чумби, и лежат эти острова в Южном море, и Инка приставал к их берегам».
Бальбоа тоже(11) сообщает, что на плотах Инки были привезены в Южную Америку «многочисленные пленники с черной кожей».
Бетансос (12), попавший в Перу с первыми испанцами еще до прибытия Сармьенто, записал гораздо более старинную легенду о выходе в океан из того же самого района Манты народа виракочей; это предание занимало воображение жителей инкского государства куда сильнее, чем недавнее возвращение Тупака Инки. Люди считали, что легендарный герой Виракоча вместе со всем своим доинкским народом отправился из Тиауанако на север и через Куско достиг эквадорского побережья. Здесь они собрались у Пуэрто-Вьехо вблизи Манты и отплыли в Тихий океан.
В связи с этим широко распространенным инкским преданном Сармьенто (13) подчеркивал известный всем конкистадорам факт, что первых испанцев здесь приняли за вернувшихся из Тихого океана белых бородатых виракочей. Эга ошибка помогла Писарро с горсткой моряков захватить без боя все обширное инкское государство с его огромной армией и мощными укреплениями.
Конечно, Инка Тупак не случайно избрал северный порт, откуда вышел в море его легендарный предшественник. Манта лежит почти точно на экваторе, а Тупак, подобно Виракоче, поклонялся солнцу, считая его своим предком и покровителем; к тому же Эквадор был единственным источником бальсы, которая шла на строительство плотов в приморской части государства инков. Чтобы добыть нужное количество бальсы и бамбука для целого флота плотов, Инке пришлось отправиться со своими людьми в глубь леса. Однако из тех же инкских преданий следует, что флот пошел в южную часть океана; это и побудило Сармьенто идти из Кальяо на запад-юго-запад.
В 700 милях к югу от Манты, на засушливом побережье Северного Перу испанцы услышали не менее яркие рассказы о древних плаваниях представителей культуры мочика на бальсовых плотах. Патер Мигуэль Кабельо де Бальбоа (14) записал: «Люди из Ламбайеке говорят – и все обитающие по соседству с их долиной подтверждают это, – что в незапамятные времена пришел с большим флотом бальсовых плотов из Северною Перу основоположник одного могущественного рода, человек великой отваги и незаурядного ума, по имени Наймлап; и он привез с собой много наложниц, но его главной женой будто бы была Сетерни. Его сопровождало много людей, которые называли его капитаном и своим предводителем». По преданиям аборигенов, прибытие этих мореплавателей привело к основанию североперуанской династии и культуры чиму.
Сходные версии об инкской династии рассказывались индейцами побережья Центрального Перу еще в прошлом столетии.(15) Согласно преданиям племен, обитающих в области Лимы, первые королевские Инки обманом пришли к власти, внушив горным народам, будто происходят от солнца. Это обвинение было записано иезуитом Анельо Оливой (16), который в XVI веке поселился среди равнинных племен. Ему рассказали, что первые королевские Инки на самом деле были потомками обыкновенного морского народа, приплывшего из Эквадора: «Многие ходили по морю вдоль побережья и некоторые терпели крушение. В конце концов одна ветвь поселилась на острове под названием Гуаяу, у берегов Эквадора. На этом острове родился Манко Капак. После смерти своего отца он решил оставить родной остров, чтобы найти более благодатный край. Он вышел на судах, которые у него имелись, взяв с собой двести человек, и разделил их на три отряда. Два первых отряда пропали без вести, сам же Манко Капак и его спутники высадились около Ики на побережье Перу и оттуда пробились в горы, и достигли берегов озера Титикака».
Конечно, версия о высадке первого Инки около Ики может быть от начала до конца вымышленной, но об этом говорилось в преданиях. Еще в доинкские времена Ика могла соперничать с лесной областью на севере как центр плавания на плотах.
Патер Иосеф де Акоста сообщал (17), что индейцы Ики, а также Арики, лежащей на 750 миль южнее, рассказывали испанцам, будто в старые времена моряки выходили в Южное море и далеко на западе посещали какие-то острова. Акоста полагал, что эти доиспанские экспедиции совершались на плотах из наполненных воздухом тюленьих шкур. Однако многочисленные древние гуары из твердой древесины и модели бальсовых плотов, найденные при раскопках как в Ике, так и в Арике, подтверждают, что эти две области были старейшими доинкскими центрами мореходства на бревенчатых плотах.(18) Капитан де Кадр узнал от одного престарелого мудрого индейца по имени Чепо (ему будто бы было 115 – 120 лет), что Арика и Ика, две важнейшие гавани на побережье ниже Тиауанако, считались особенно удобными исходными пунктами для плаваний к обитаемым тихоокеанским островам. По словам Чепо, индейцы заходили в Арику и Ику, затем шли на запад в Тихий океан и через два месяца достигали необитаемого острова Коату с тремя высокими горами, кишащего птицами. Чтобы попасть на лежащую за ним обитаемую землю, следовало оставить Коату слева и продолжать путь до уединенного острова, называемого Кюэн. Здесь было многочисленное население; главного вождя звали Кюэнтике; кроме него, было еще два вождя – Укинике и Каманике. В десяти днях пути на запад от Кюэна лежал другой обитаемый остров, Акабана. Когда Чепо пригрозили смертью, если он не скажет правду об островах, он стал расписывать капитану великие богатства их. Под конец он по собственной воле добавил, что для плавания использовали дереянные плоты.
Хотя испанцы решили, что Чепо подразумевал Соломоновы острова (так они называли все легендарные острова Южного моря), Амхерст и Томсон(19), издавшие в 1901 году английскую версию старой рукописи, полагали, что индеец пересказал искаженную историю о действительно состоявшемся плавании. В сноске они указали, что Пасха и предшествующий ему голый островок Сала-и-Гомес удивительно похожи на острова, о которых слышал капитан де Кадр.
Действительно, задолго до плавания Роггевена старик Чепо сообщил испанцам точное навигационное описание пути до острова Пасхи из самой удобной гавани на побережье Южного Перу. Теперь нам известно: чтобы достичь на плоту ближайшего обитаемого острова, надо из Ило или Арики идти сперва на скалистый птичий базар Сала-и-Гомес. Оттуда прямой путь к острову Пасхи. Плавание с попутным пассатом вдоль южной внешней части Перуанского течения в самом деле, как утверждал старик-индеец, займет около трех месяцев.
В описании Чепо названы все основные приметы безлюдного Сала-и-Гомеса, над которым издалека видны стаи птиц. Когда идешь с востока, кажется, что из воды торчаn три горы. Уже у первых европейских мореплавателей они считались характерными ориентирами; они настолько бросаются в глаза, что даже на современных картах Сала-и-Гомес подчас обозначают ошибочно в виде трех раздельных островков. В шторм почти весь этот клочок суши исчезает под волнами, и лишь три скалы по-прежнему остаются надежным убежищем для многочисленных птиц. Если из Ило и Арики строго идти на первый обитаемый остров – Пасху, Сала-и-Гомес действительно останется слева. А следующий обитаемый остров за Пасхой – Мангарева.
Не менее интересно имя Кюэнтике, которым Чепо называет главного вождя острова Кюэн: первые испанцы, посетившие Пасху в 1770 году, записали, что вождь у пасхальцев называется теке-теке.(20) Итак, в Южном Пору индейцы точно знали направление и расстояние до острова Пасхи, помнили характерный вид единственного ориентира на этом пути. Такие же сведения Сармьенто услышал в 1000 миль к северу, в Кальяо. Отсюда видно, что древние перуанцы вполне могли определить позицию острова Пасхи с разных точек побережья.
Как известно, внутренние разногласия привели к тому, что экспедиция Менданьи изменила курс, рассчитанный Сармьенто по советам индейцев. Разберемся вкратце, что же произошло. В своем превосходном труде об этой экспедиции Амхерст и Томсон(21) сообщают, что, когда в Перу наладилось организованное управление, томящиеся от безделья испанские авантюристы стали особенно жадно прислушиваться к ходившим среди индейцев и моряков Кальяо рассказам о неведомых островах и даже целом континенте на западе. Кабацкие сплетни превратились в излюбленную тему дворцовых бесед, и Педро Сармъенто де Гамбоа «объявил во всеуслышание, что может определить местоположение островов, о которых местные ученые говорили, что они суть аванпосты южного материка, простирающегося от Огненной Земли на север до широты 15 градусов 5 минут, примерно в 600 лигах от Перу».
Эта последняя цифра верна с небольшой поправкой. Действительно, все считали, что надо идти примерно 600 лиг от Перу. И авторы справедливо напоминают, что провиант экспедиции Менданьи был взят с учетом пути от Кальяо до первого острова. Примечательно, что испанцы, которые двести лет спустя достигли острова Пасхи из Перу, так определяли его положение: «около 600 лиг от Кальяо и примерно столько же от чилийского побережья».(22) Шестьсот лиг – это немногим больше 2 тысяч морских миль, что как раз соответствует расстоянию до острова Пасхи.
Члены экспедиции Менданьи соглашались друг с другом еще в том, что ближайший остров должен лежать точно на западо-юго-западе от порта Кальяо. Достаточно сопоставить отчет Сармьенто с дневниками его противников (официального летописца экспедиции Катойры, руководителя экспедиции Менданьи, первого штурмана Гальего), а также с анонимной рукописью еще одного члена команды, чтобы убедиться – все явно считали, что искомая земля находилась к западо-юго-западу от Кальяо, ибо десять дней (у Гальего – двенадцать) корабли неуклонно следовали курсом(23), который должен был привести их к острову Пасхи. Однако в конце ноября, когда они достигли широты 15 градусов 45 минут, начались раздоры.
Сармьенто, хоть и слыл человеком вздорным, по праву считал себя компетентным в вопросе об островах. Он подчеркивает (Сармьенто пишет о себе в третьем лице), что это он представил правителю Перу «сведения о многочисленных островах и о континенте, находящихся на юге океана, и лично вызвался открыть их именем Его Величества. С этой целью он собрал сведения и изготовил карту… Предполагалось, что они будут следовать курсом запад-юго-запад до 23-го градуса, то есть до широты, определенной Педро Сармьенто…». Если бы намерение Сармьенто искать землю в 600 лигах, или в 2 тысячах морских миль, на западо-юго-западе от Кальяо осуществилось, они пришли бы почти к самому острову Пасхи. Правда, рассчитывая широту острова, он промахнулся на четыре градуса – простительная ошибка, если вспомнить, что первый штурман определил координаты хорошо знакомой гавани Кальяо в 12 градусов 30 минут, а на самом деле они равны 11 градусам 56 минутам.
Так или иначе, дойдя до 15 градуса 45 минуты южной широты, штурман внезапно свернул с прямого курса на остров Пасхи и повел корабли на запад. Сармьенто гневно пишет в своем отчете: «Педро Сармьенто со всей решительностью обратился к генералу (Менданье) по поводу этой перемены курса и при всех сказал ему, что с этим нельзя соглашаться, это нужно отменить, иначе он не совершит открытия и собьется с пути…».
Но молодой Менданья поддержал кормчего, и экспедиция двадцать дней шла примерно вдоль пятнадцатой параллели на запад. Всем было ясно, что штурман свернул с намеченного курса задолго до установленной Сармьенто отметки в 600 лиг, и, однако, никто не возражал. Причина заключалась в том, что Гальего, долго ходивший штурманом у берегов Перу и Чили, получил другую информацию в Кансильерии в Лиме.
Вот как Гальего обосновывал свои действия: «Я следовал вдоль этой широты, так как сеньор Президент сказал, что на пятнадцатом градусе южной широты в 600 лигах от Перу находится множество богатых островов». В итоге штурман повел суда в сердце Полинезии – ведь большая часть архипелага Туамоту, острова Общества, Самоа, Фиджи и другие обитаемые острова группируются в полосе между 10 и 20 градусами южной широты. Вместо того чтобы плыть на уединенный остров Пасхи, экспедиция шла теперь в самую гущу островов Туамоту.
Однако буквально на пороге архипелага, когда оставалось совсем немного до островов Пукапука и Рароиа, штурман опять внезапно повернул и лег на северо-западный курс. В итоге оба корабля прошли через «ворота» между Маркизами и Туамоту. Спустя три недели был замечен остров Нукуфетау в архипелаге Эллис, а на восьмидесятый день плавания экспедиция причалила к одному из Соломоновых островов в Меланезии. Испанцы потратили почти четыреста дней на то, чтобы пробиться обратно в Перу. Встречные ветры и характерные для Полинезии восточные течения вынудили их плыть севернее Гавайских островов.
Двадцать шесть лет спустя вторая экспедиция Менданьи снова вышла из Кальяо и достигла Маркизского архипелага. Так европейцы впервые открыли Полинезию.
Если бы штурман выполнил инструкции Сармьенто, у первой экспедиции Менданьи были бы все шансы открыть остров Пасхи; будь он более последовательным в своих решениях, они попали бы на Туамоту. Из-за колебаний кормчего суда экспедиции прошли мимо ближайших островов и попали в далекую Меланезию.
В принципе и Тупак Юпанки вполне мог дойти до Меланезии; это объяснило бы, откуда взялись чернокожие пленники, доставленные им в Перу. Но скорее можно полагать, что он шел на многочисленных плотах веерообразным строем и обнаружил ближайшие острова. Мы уже видели, что потомки подданных Тупака знали направление и расстояние до Пасхи от Ило и Арики так же хорошо, как от Кальяо; вряд ли можно сомневаться, что кормчие Тупака за два-три поколения до прихода испанцев были осведомлены не хуже.
Следующий за Пасхой обитаемый остров – Мангарева в южной оконечности архипелага Туамоту. Его жители подтверждают, что Тупак со своим флотом доходил сюда. Главные предания островитян посвящены приезду чужеземного короля Тупы. Первым эти рассказы опубликовал английский путешественник Крисчен,(24) который не знал истории инков: »…у мангаревцев есть предание о рыжеволосом вожде по имени Тупа, который пришел с востока на судах неполинезийского типа, напоминающих плот, – очевидно, тут отразилось воспоминание о каких-то перуанских бальсовых плотах».
Известный французский этнолог Риве,(25) цитирующий Крисчена, предположил, что мангаревцы сохранили память о визите Тупака Инки. Питер Бак(26) опубликовал затем дополнительные подробности из древней, так называемой Тирипонской рукописи.
Лет через двадцать после прибытия на остров европейцев Тирипоне, сын мангаревского вождя, сообщал: «Одним из видных посетителей Мангаревы был Тупа. Согласно основным историческим преданиям, он прибыл, когда правили братья короли Тавере и Тарой… Тупа прошел к Мангареве через юго-восточный пролив, названный потом Те-Ава-нуи-о-Тупа (большой пролив Тупы)». И дальше: «…мореплаватель Тупа… подошел к самой Мангареве и бросил якорь в большом проливе Тупы. Он ступил на берег маленького островка Те Кава».
В той же рукописи говорится, что Тупа, прежде чем возвращаться на родину, «поведал мангаревцам про обширную страну… где живет большой народ, управляемый могущественными королями».
Кава, островок в восточной части барьерного рифа, где сошел на берег Тупа, и большой пролив Тупы, где была стоянка его плотов, невольно заставляют вспомнить слова инков про Ава, или Ава-чумби, – один из двух островов, на которых побывал флот Тупака. Второй назывался Ни-на-чумби, то есть Огненный остров – меткое название для острова Пасхи, о котором все первые путешественники, от Роггевена и Гонсалеса до Бичи и других мореплавателей XIX века, писали, что обитатели острова, завидев корабль, разжигали но всему побережью множество костров, и к небу поднимались столбы дыма.(27) Некоторые исследователи предполагали, что название «Огненный остров» относится к островам Галапагос с их дремлющими вулканами. Но инки еще раньше знали Галапагос28, к тому же этот архипелаг был необитаем. «Чернокожих» вполне можно было найти среди мангаревцев; ведь открывший остров Бичи(29) обнаружил среди чрезвычайно пестрого по составу населения людей с такой же темной кожей, как у меланезийцев.
Кстати, темнокожие пленники – единственная примечательная добыча, которую могущественный Инка привез на родину с тихоокеанского острова. Наверно, он вернулся в Перу не менее разочарованный, чем жадный до золота Менданья. Возможно, он возвращался тоже северным маршрутом и там добыл металлический трон и другие сувениры, которые испанцы видели во времена внуков Тупака.
Отсутствие золота и других сокровищ на открытых островах плюс чрезвычайно трудный обратный путь в Перу – вот вероятные причины, из-за которых открытия Менданьи почти двести лет пребывали в забвении, пока во второй половине XVIII века их не повторили другие европейцы. Даже в этом испанские владыки Перу пошли по стопам своих предшественников – инков.
БАЛЬСОВЫЙ ПЛОТ И РОЛЬ ГУАР В АБОРИГЕННОМ МОРЕХОДСТВЕ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ
Главным аргументом против установленных Хейердалом в предыдущих главах связей Южной Америки с Полинезией (причем, что самое важное, в этих связях Южная Америка играла активную роль) было отсутствие у аборигенов таких мореходных судов, к каким привыкли в Старом Свете. Хейердалу пришлось организовать экспедицию «Кон-Тики», чтобы доказать, что бальсовый плот пригоден для преодоления больших расстояний в открытом море ничуть не меньше европейских судов.
Впоследствии оказалось, что этот отважный эксперимент произвел огромное впечатление на широкую публику, но не на ученых специалистов. Они укрылись за утверждением, что бальса недолго сохраняет плавучесть, но главное – из самой экспедиции они сделали на первый взгляд справедливый вывод, что с таким судном высадка на полинезийский остров всякий раз сопряжена с риском для жизни.
В этой главе Хейердал не только делает обзор всех известных преданий о бальсовом плоте, но и старается показать, что свежесрубленные бальсовые бревна долго сохраняют плавучесть. А в заключение он описывает эксперимент, доказавший, что бальсовый плот обладает превосходной маневренностью, если верно применять парус и изобретенные древними перуанцами гуары. «Кон-Тики» сел на риф лишь потому, что участники экспедиции не знали секрета инкских и доинкских мореплавателей.
Здесь вместе объединены статья Хейердала в «Саутвестерн джорнэл оф антрополоджи» (т. 11, Э 3, стр. 251-264, Университет Нью-Мексико, Альбукерке, 1955) и доклад, вошедший в «Записки XXXIII конгресса американистов» (Коста-Рика, 1958). При этом сделаны сокращения, которые не отразились на полноте материала.
Современные судостроители и этнологи мало знают и неверно судят о судоходстве аборигенов Перу и прилегающих областей северо-западной части Южной Америки. Причина ясна: местное судостроение основывалось на совсем иных принципах, чем те, которые мы унаследовали от наших предков.
В представлении европейца единственный тип мореходного судна – это наполненный воздухом водонепроницаемый корпус, достаточно высокий и большой, чтобы его не могли захлестнуть волны.
Для древних перуанцев размеры не играли такой роли; с их точки зрения, мореходным было судно, которое вообще не могло быть заполнено водой, ибо открытая конструкция не создавала вместилища, способного удержать воду. Они строили суда типа плотов, обладающие высокой, плавучестью, либо из бальсы и другой легкой древесины, либо из снопов камыша и тростника, связанных в виде лодки. Иногда делали понтоны из наполненных воздухом тюленьих шкур, на которые настилали своего рода палубу.
Человеку, не знакомому с мореходными качествами такого судна, оно может показаться примитивным, громоздким и ненадежным. Вероятно, поэтому широко распространилось ошибочное мнение, что у народов древнего Перу – страны с морским побережьем протяженностью в две тысячи миль и с поразительно высокой культурой – не было мореходных судов и умелых моряков.
Когда я в 1941 году(1) впервые попытался привлечь внимание ученых к возможностям древнеперуанского мореходства, те немногие этнологи, которые знали, что бальсовый плот составлял один из элементов доевропейской культуры, не придавали ему никакого значения; некоторые даже упускали из виду, что эти плоты ходили под парусами. В других частях древней Америки употребление парусов не отмечено. Общий взгляд выразился в приговоре, вынесенном в труде «Антропология доисторического Перу» (1875 год) английским антропологом Хатчинсоном(2), который назвал бальсовый плот «плавучей связкой пробкового дерева». Трое известных современных ученых – американский археолог Лотроп(3), английский историк Минз(4) и английский этнолог, специалист по первобытному мореходству, Хорнелл(5) – опубликовали интересные статьи о древнеперуанских судах и мореходстве, в которых превосходно описали конструкцию бальсового плота. Однако они чисто умозрительно (как мы это увидим дальше) заключили, что бальса впитывает воду, а потому не годится для плаваний в открытом море.
Все эти скороспелые суждения побудили меня получше изучить перуанское судоходство и реабилитировать его, ибо на основании ряда данных я предположил, что перуанские бальсовые плоты доходили до островов Полинезии, до которых от Перу четыре тысячи миль.
Первые записи о перуанском бальсовом плоте сделаны еще до настоящего открытия Инкской империи. Когда Франсиско Писарро в 1526 году вышел с Панамского перешейка во второе плавание на юг вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки, его экспедиция встретила в море перуанских купцов далеко от их страны. Главный кормчий Писарро – Бартоломео Руне – пошел вперед, чтобы исследовать берега у экватора, и когда его корабль поравнялся с северными областями Эквадора, испанцы увидели плывущее навстречу им парусное судно, почти не уступавшее по величине их собственному. Судно шло на север; оно оказалось большим плотом, а команду составляли перуанцы – первые перуанцы, увиденные европейцами. Хуан де Сааманос(6) сразу же послал донесение Карлу V; таким образом, этот случай был описан еще до того, как испанцы дошли до Перу. В 1534 году об этом же писал Франсиско де Херес, личный секретарь Писарро. Оба источника сообщают, что бальсовый плот вместе с командой, состоявшей из двадцати индейцев – мужчин и женщин, был захвачен испанцами. Одиннадцать человек бросили за борт, четверых оставили на плоту, а двух мужчин и трех женщин взяли на каравеллу, чтобы сделать из них переводчиков.
Плот оказался торговым, на нем был большой груз. Испанцы определили, что его грузоподъемность 30 тонелес, то есть около тридцати шести тонн; водоизмещение их собственного судна составляло сорок тонн, а команда каравеллы была наполовину меньше команды плота. Испанцы сделали подробную опись груза и обнаружили такие товары, которые могли происходить только из Перу.
По словам Сааманоса, судно представляло собой плоский плот, бревенчатая основа была покрыта тростниковой палубой, поднятой настолько, что груз и команда не смачивались водой.
Бревна и тростник были крепко связаны веревкой из генекенового волокна. О парусах и такелаже Сааманос писал:
«Он был оснащен мачтами и реями из очень хорошего дерева и нес хлопчатобумажные паруса такого же рода, как наш корабль. Отличные снасти сделаны из упомянутого генекена, который напоминает пеньку; два камня, подобных мельничным жерновам, служили якорями».(7)
Руис вернулся с пленниками и добычей к Писарро, и через несколько месяцев новый отряд во главе с Писарро вышел на юго-запад, к северным берегам Инкской империи. По пути к острову Санта-Клара, лежащему в открытом Гуаякильском заливе, Писарро за два дня перехватил пять плотов. Переговоры с командами плотов прошли успешно. Затем он пересек залив и взял курс на перуанский порт Тумбес, откуда были родом некоторые из пленников. Недалеко от берега испанцы увидели идущую им навстречу флотилию бальсовых плотов с вооруженными инками на борту. Поравнявшись с флотилией, Писарро пригласил к себе на корабль нескольких инкских капитанов. С помощью переводчиков (пленников с первого встреченного им плота) он узнал, что эти плоты направлялись к подчиненному перуанцам острову Пуна.
Из бухты вышли другие бальсовые плоты с подарками и провиантом для испанцев. Двоюродный брат Франсиско Писарро, Педро, сообщает, что, продолжая идти на юг вдоль перуанского побережья, экспедиция догнала бальсовые плоты, на которых были драгоценные металлы и одежда местного производства, и все это испанцы забрали, чтобы доставить в Испанию и показать королю.(8)
Но еще до того, как Руис у берегов Эквадора захватил первый торговый плот, испанцы слышали от аборигенов Панамы рассказы о перуанском мореходстве. Хронист Лас Касас,(9) сын одного из спутников Колумба, записал, что аборигены Перу располагали бальсовыми плотами, которыми управляли с помощью парусов и весел. Об этом еще до прихода испанцев знал старший сын Комогре, видного панамского вождя, поведавший Бальбоа о могущественном приморском государстве на юге, жители которого выходили в Тихий океан на судах под парусами и с веслами, немногим уступавших по величине испанским.
Подробное описание плотов, принадлежавших жителям приморья Эквадора и Северного Перу, оставили современники Писарро – Овьедо (1535 год), Андагоя (1541 год) и прибывший в Перу в 1543 году в качестве королевского казначея Сарате (1555 год).(10) Все они сообщают, что для плотов брали нечетное количество – пять, семь, девять или одиннадцать – «длинных легких бревен» и связывали их вместе поперечинами, на которые настилали палубу; они также указывают, что плоты передвигались с помощью парусов и весел; отмечают способность самых больших плотов перевозить до пятидесяти человек и трех лошадей; упоминают про особое место на плоту для приготовления пищи.
Андагоя, участник первых плаваний на север и на юг вдоль тихоокеанского побережья, особенно высоко оценил качество генекеновых снастей («крепче испанских») и превосходной хлопчатобумажной парусины.
Рассказывая, как искусно аборигены маневрировали нормальными парусами, Сарате подчеркивает, что плотоводы из Тумбеса в Северном Перу – замечательные моряки (грандес маринерос) и что они причиняли серьезные неприятности испанцам, которых перевозили на своих плотах. Перуанцы развязывали веревки, скреплявшие бревна, и испанцы падали в воду и тонули, а хитрые хозяева плотов – отличные пловцы – спасались.
Педро Писарро, сопровождавший своего двоюродного брата в перуанское приморье, рассказывает, как он сам, Алонсо де Меса, капитан Сото и многие другие конкистадоры, заставив аборигенов везти себя на парусных бальсовых плотах, оказались в воде и еле выбрались на берег.
Поделиться книгой: