Помоги проекту - поделись книгой:
Итак, по своему рождению главный герой произведения — представитель самой высшей аристократии. Рассмотрим коротко его придворную карьеру (опуская, как и в случае в найси-но ками сюжетные переплетения, связанные с изменением пола героев).
Ранг мальчик получает в двенадцать лет, основанием для получения ранга является желание императора, чтобы юноша был представлен ко двору. Император жалует мальчику пятый ранг. Вероятно имеется в виду нижняя степень пятого младшего ранга. Мальчик сразу входит в круг тэндзёбито, поскольку этот ранг дает право на занятие должности при дворе. В тот же год совершается обряд совершеннолетия, и во время осеннего назначения на должности герой получает свою первую должность, становится дзидзю. Это служба по Министерству центра (тюмусё), согласно рицурё на этой должности могли находиться восемь человек. В обязанности дзидзю входило: находиться вблизи императора, оказывать ему мелкие услуги и выполнять мелкие поручения (принести забытую вещь и т. д.), т. е. прислуживать императору.
Следующее повышение по службе связано со сменой императора. Прежний император оставляет престол наследному принцу. Одновременно с императором в отставку уходит дед детей (ему исполнилось семьдесят лет и он был болен), какую именно должность он занимал — не ясно, о нем сказано ооидоно — министр. В связи с этим происходят кадровые подвижки: отец детей становится Левым министром и кампаку. Сам герой произведения становится тюдзё и получает третий ранг (т. е. входит в круг кугё).
В шестнадцать лет герой получает следующее повышение по службе. Причиной продвижения по служебной лестнице стала смерть дайнагон. "Тем временем умер дайнагон, и все получили повышения" — говорится в "Торикаэбая моногатари". Герой становится саэмон-но ками, т. е. командующим левой гвардией, к этому времени он уже имеет должность гон-тюнагон — внештатного среднего советника, получение им этой должности не оговаривается в романе.
В девятнадцать лет герой становится удайсё — командующим правой гвардией уэмонфу (этой должности соответствует нижний третий ранг). Назначение происходит спонтанно. Во дворце любуются цветением сакуры, проводится поэтический праздник, сочиняются стихотворения на китайском языке, причем приглашены самые авторитетные знатоки китайской словесности. Герой превосходит всех в сочинении стихов, а после участвует в концерте, где он необыкновенно хорошо играет на флейте, император тут же решает пожаловать ему эту должность. В двадцать лет, оставаясь удайсё, герой становится найдайдзин — Внутренним министром.
В перспективе герой становится садайдзин и кампаку (первостепенное значение здесь имеет тот факт, что его сестра — императрица и мать мальчиков, один из которых становится императором, а другой — наследным принцем).
Карьера головокружительная! В двадцать лет герой уже Внутренний министр, и это при том, что по закону юноши только начинали придворную карьеру в двадцать один год! Можно было бы предположить, что здесь имеет место исключительно литературный вымысел, однако эпоха Хэйан знает примеры очень ранних карьер.
Так, одной из самых стремительных хэйанских карьер была карьера Фудзивара-но Ёримити (992–1074) — сына всесильного Митинага. В 1003 году состоялся обряд его совершеннолетия, и он получил нижнюю степень пятого старшего ранга, тогда ему было одиннадцать лет; в 1006, в возрасте четырнадцати лет он получил младший третий ранг, в 1013 стал гон-дайнагон (двадцать один год), в 1017 (двадцать пять лет) — найдайдзин, 1021 (двадцать девять лет) — садайдзин. Закончил карьеру Фудзивара-но Ёримити в должности великого министра — дайдзёдайдзин, которую он получил в 1062 году.
Хэйанской аристократии свойственно многоженство. Обычно мужчина имел несколько жен, женщина же имела одного мужа, однако легко могла расстаться с ним и выйти замуж за другого. Для хэйанской аристократии свойственны браки матрилокальные (женщина остается в доме родителей, муж переселяется к ней), дуолокальные (супруги остаются жить каждый в своем доме) и неолокальные (молодожены поселяются в своем доме). Для хэйанской аристократии не характерен патрилокальный брак — женщина обычно не переселялась в дом родителей мужа. Исключение составляет брак самого императора. Все жены императора поселяются в императорском дворце, правда, в разных постройках дворца.
На протяжении романа его герой (Химэгими-Вакагими в мужской ипостаси) заключает брак с двумя женщинами — Ённокими и принцессой Ёсино. История его браков может служить отличной иллюстрацией к вопросу о брачных нравах в среде хэйанской аристократии.
Первый брак, в который вступает герой — женитьба на Ённокими. Брак совершенно типичен — и по социальному статусу, и по происхождению, и по их возрасту, и по месту жительства молодых. Отец жениха и отец невесты — братья, оба занимают высокие посты в государственном аппарате, жениху шестнадцать лет, невесте — девятнадцать (такая ситуация, когда невеста чуть старше — вполне типична), молодая жена продолжает жить в доме своего отца, а муж переселяется к ней. Брак становится дуолокальным, когда на месте Химэгими оказывается Вакагими, который постоянно не живет с женой, а лишь посещает ее в ночное время. Дуолокальным браком часто был второй брак мужчины: при наличии первой жены он постоянно посещал женщину, с которой вместе не жил. При этом брак не считался раз и навсегда заключенным, недаром Химэгими думает, что простив Ённокими за связь с Сайсё, ее отец признает Сайсё мужем дочери. Заняв по-настоящему прочное положение в обществе, Вакагими (продолжая карьеру Химэгими) строит себе усадьбу и поселяет жену там, такой неолокальный брак тоже свойственен для стиля жизни хэйанской аристократии. Хозяйкой дома могла бы стать Ённокими, однако Вакагими берет другую жену, дочь принца Ёсино, и этот факт не представляется героям романа из ряда вон выходящим. Ённокими тоже станет жить в усадьбе Вакагими, но на правах «второй» жены, ее Вакагими посещает, но обе женщины являются «официальными» женами Вакагими.
Бывали и случаи, когда две жены имели совершенно одинаковый статус. В романе такой случай — семья Садайдзина, отца главных героев. Обе его жены имеют один и тот же статус — кита-но ката — жена, госпожа северных покоев.
Кроме «официальных» жен у героя есть еще "женщина из Живописного павильона", которую он посещает от случая к случаю, и которая рожает ему ребенка. Она не может стать «официальной» женой, как сказано в романе, по своему социальному положению, xотя, вероятно, происходит из вполне родовитой семьи, если принять во вниманиё, что ее сестра — жена императора. Девочка, рожденная этой женщиной, не только не считается каким-то «побочным» ребенком, но среди героев даже происходит некоторое соперничество, кому достанется растить ребенка. Его хотел бы взять в свой дом отец — Вакагими, хочет оставить его у себя и его тетка, жена императора. Отметим в связи с этим, что рождение девочки в семье хэйанского аристократа не менее желанно, чем рождение мальчика: выросшая девочка может выгодно выйти замуж, а когда речь идет о высшей аристократии — стать женой императора или наследного принца, благо мест жен не так мало, займет место при дворе и может значительно упрочить положение своих родственников-мужчин. Карьера самого Вакагими определена не в последнюю очередь тем, что он — дядя наследника престола, потом дядя императора и следующего наследного принца.
Основное действие романа "Торикаэбая моногатари" разворачивается в трех местаx: в столице, в Удзи и в Ёсино, однако при появлении на страницах произведения принца Ёсино рассказывается его предыстория, которая разворачивается в Китае. Предшествующий Хэйану период Нара был временем интенсивных официальных контактов с зарубежными странами, в период Хэйан контакты (в частности с Китаем) хотя и не прекратились, однако перестали иметь официальный характер. На смену дипломатам пришли буддийские монахи и купцы.
Официальные посольства в Танский Китай снаряжались в период с 630 до 894 г. За это время было назначено (год назначения посольства не обязательно совпадает с годом его осуществления) девятнадцать посольств: 630, 653, 654, 659, 665, 669, 701, 716, 732, 746, 750, 759, 761, 762, 775, 778, 801, 834 и 894 годов. Из этих девятнадцати реально было осуществлено одиннадцать посольств, причем последнее было отменено, поскольку Сугавара-но Митидзанэ, которому была поручена подготовка посольства, сумел доказать его нецелесообразность, т. е. обмен посольствами прекратился еще в первой половине IX века. С посольствами в зарубежные страны, и в первую очередь в Танский Китай, отправлялись «студенты» — люди, которые должны были получать за рубежом образование, а затем употреблять эти знания в деле строительства японского государства. «Студенты», так же, как и официальные представители Японии, должны были приобретать книги, по этим книгам японцы непосредственно в своей стране могли знакомиться с достижениями китайских наук.
Роман «Путаница» (вслед за несколько более ранним сочинением "Хамамацу тюнагон моногатари") говорит о том, что «раньше» ученики отправлялись в Китай каждые двенадцать лет. Утверждение относительно периодичности посылки учеников не соответствует действительности. Чаще всего «студенты» отправлялись с одним посольством, а возвращались со следующим или с одним из последующих. Так, с посольством 717 года в Китай отправились буддийский монах Гэмбо (?–746) и ученый-конфуцианец Киби-но Макиби (695–775). Каждый из них остался учиться "по специальности". «Студенты» пробыли в Китае до 735 года, вернувшись с очередным посольством. Гэмбо привез в Японию 5000 свитков буддийских сутр, а Киби-но Макиби — многочисленные сочинения по государственному устройству, астрологии, календарному делу, музыке.
По тексту романа «Путаница» ясно, что и принц, и Ёсино привез с собой сочинения, которые еще не были известны в Японии.
История поездки принца Ёсино в Китай явно не могла иметь каких бы то ни было «исторических» корней, слишком уж велик временной разрыв между последними посольствами и временем написания "Торикаэбая моногатари". Здесь мы имеем дело скорей с «литературной» реальностью. Литература моногатари любит оперировать знакомыми образами, представлениями, героями, сюжетами. Вероятно, так получилось и с Китаем. Напомним, что до нас дошло лишь очень небольшое количество произведений этого жанра, но и в том немногом, что соxранилось, литературным представлениям о Китае принадлежит значительная роль. В "Уцубо моногатари" (обычно название переводится как "Повесть о дуплистом дереве") — произведении, написанном до "Гэндзи моногатари", герой отправляется с посольством в Китай, однако в результате кораблекрушения оказывается в некоей сказочной стране. Там он овладевает искусством игры на кото. Моногатари, будучи стадиально литературой довольно ранней, имеют очень сильный фольклорный элемент. В данном случае мы несомненно имеем дело со сказочным мотивом "приобретения мастерства". В романе "Хамамацу тюнагон моногатари" в Китае происходит действие начала романа. Герой этого произведения — сын хэйанского аристократа — знает, что его отец, умерший, когда герой был еще ребенком, переродился теперь в Китае и является третьим сыном китайского императора. Желая встретиться с этим человеком, герой произведения отправляется в Китай, где частично и происходят события романа. Известно, что существовало произведение (не сохранившееся), действие которого происходило в Китае ("Каракуни моногатари" — "Моногатари о Китае"). Таким образом, Китай входит в пространство моногатари. Появление Китая на страницах «Путаницы» представляется нам все тем же фольклорным мотивом "обретения мастерства", что и история пребывания героя "Уцубо моногатари" в сказочной стране: принц Ёсино имеет в романе "Торикаэбая моногатари" очень важную функцию — он прорицатель, т. е. обладает сакральным даром предвидения, которому он обучился в Китае; именно он предсказывает судьбу главной героини. В поздних моногатари можно найти множество примеров, когда обычные для ранней литературы фольклорные мотивы начинают «рядиться» в одежды реальности.
Несомненно, все хэйанские моногатари, написанные после "Гэндзи моногатари", в том или ином виде несут на себе влияние этого произведения. Принц Ёсино из "Торикаэбая моногатари" явно ассоциируется с Восьмым принцем из "Гэндзи моногатари". Восьмой принц со своими двумя дочерьми живет в Удзи, принц Ёсино поселяется в Ёсино — тоже со своими двумя дочерями.
Оба эти места — Удзи и Ёсино — несут сходную ассоциативную нагрузку: они означают место дикое, уединенное, далекое от столицы, в то же время являясь местами знакомыми, освоенными ко времени Хэйана. Однако, как нам представляется, Ёсино в романе «Путаница» несет еще, пусть очень ослабленную, но все же просматривающуюся в культуре, ассоциативную связь с Китаем.
Начиная с эпохи Нара, китайский язык был официальным бюрократическим языком Японии. Вся государственная документация велась на китайском языке, на китайском языке написаны японские летописи ("Риккокуси" — "Шесть национальных историй"), чтение, толкование, знание наизусть китайской классики входило в обязательное образование японского чиновничества, каждый японский бюрократ должен был уметь написать китайское стихотворение. Вспомним, как императорский двор в "Торикаэбая моногатари" проводит поэтический турнир, где сочиняются китайские стихотворения. Среди императоров эпохи Хэйан особой приверженностью к китайской образованности славился император Сага.
Первая антология стихотворений японских авторов на китайском языке была составлена еще в VIII веке. Называлась эта антология "Любимые ветры и травы" — «Кайфусо», она была составлена в 751 году, включает в себя 120 стихотворений 64 поэтов.
В древности в Ёсино располагался загородный императорский дворец. Время строительства этого дворца неизвестно, но он упоминается в "Нихон сёки" ("Анналы Японии", 720год) в связи с императором Одзин (пр. 270–310). В конце VII–VIII веках японские императоры часто посещали этот дворец.
Чрезвычайно интересным представляется нам тот факт, что из 120 стихотворений «Кайфусо» 16 посвящены Ёсино: два стихотворения Фудзивара-но Фухито (658–720), два Накатоми-но Хитотари, два Оотомо-но Оокими, два Кино Охито (681–738), одно Ёсида-но Ёроси, одно Ооцу-но Обито, одно Фудзивара-но Умакаи (?–737), одно Фудзивара-но Маро (695–737), два Тадзихи-но Хиронари (?–739), одно Такамуко-но Моротари и одно Фудзии-но Хиронари.
Ёсино предстает в стихотворениях «Кайфусо» как место, где обитают небожители, где горы и воды соотносятся с конфуцианскими идеалами мудрости и человеколюбия, как земля, сравнимая с самыми благословенными уголками Китая.
Эту ассоциативную связь, идущую еще из Нара, мы видим и в одном из стихотворений антологии "Кокин вака сю" ("Собрание старых и новых японских песен", 905 г.). Это стихотворение Фудзивара-но Токихира (871–909) (Свиток 19, Песни смешанных форм № 1049):
Мы уже говорили в самом начале нашей статьи, что роман "Торикаэбая моногатари" имел прототип, написанный приблизительно веком раньше. Это произведение не сохранилось, однако сведения о нем есть в «Мумёдзоси» ("Записки без названия"), сочинении, написанном между 1196 и 1202 годами и имеющем в истории японской литературы репутацию первой критической работы по жанру моногатари.
В «Мумёдзоси» обсуждаются «Торикаэбая» и "Има Торикаэбая" «Торикаэбая» — старое, не сохранившееся до нашего времени произведение, "Има Торикаэбая" — «современное», "новое" произведение, то произведение, которое в известном героям «Мумёдзоси» или близком к таковому виде сохранилось до наших дней.
Самая общая характеристика старого произведения такова: в «Торикаэбая» язык плох, слишком много всего пугающего, однако кое-что довольно занятно. Есть неожиданно трогательные вещи. Стихи хороши.
Текст «Мумёдзоси» дает возможность выявить некоторые особенности построения старого произведения.
Так, под влиянием "Гэндзи моногатари" произведение посвящено не одному поколению героев, а продолжается следующим поколением. В частности, в этом произведении была сцена, где молодые придворные собираются во дворце и разговаривают о моногатари (в «Мумёдзоси» сказано, что сцена напоминает "Гэндзи моногатари", но достойного подражания все же не получается). Образ героини произведения построен противоречиво. Обсуждающие произведение дамы в «Мумёдзоси» выражают удивление, отчего героиня вдруг распускает мужской пучок волос и рожает ребенка. По упоминанию различных сцен и героев ясно, что в старом произведении были герои и сцены, отсутствующие в новой версии. Особенно персонажи «Мумёдзоси» критикуют момент, когда героиня умирает, а затем возрождается. Судьба героини старого произведения отражается в магическом зеркале. Эта сцена также отсутствует в «современном» тексте, хотя мотив предсказания судьбы остается.
Обсуждая "Има Торикаэбая" персонажи «Мумёдзоси» говорят, что всякое подражание ниже оригинала, но в данном случае новое произведение небезынтересно. Неплохи язык и поэзия. Нет ничего особенно пугающего. В старом произведении ситуация с женщиной-Советником зашла в тупик, но в новом выход найден. Не чувствуется никакой абсурдности в ситуации с переменой пола. Очень хорошо написаны сцены, в которых Советник становится женщиной и рожает ребенка, и ее брат становится мужчиной. В старом варианте герои исчезали в никуда, а затем появлялись ниоткуда, и это было неубедительно. В новой версии они появляются, поменявшись местами. Героини «Мумёдзоси» полагают, что подобная смена ролей и должна была произойти подобным образом.
Суммируя сведения "Мумёдзоси"" можно сделать вывод, что переделка «Торикаэбая» шла по таким направлениям: привнесение большей логичности в сюжет и в построение образов, ограничение круга персонажей и времени действия произведения. Остается поверить ценителям литературы моногатари времени написания «Мумёдзоси», что от подобной переделки произведение только выиграло. Можно лишь сожалеть, что мы не можем сами сравнить эти два произведения, созданных в ХI и ХII веках. И все-таки мы имеем причину и для радости: одна из версий все-таки дошла до нашего времени.
Период Хэйан вовсе не был таким уж «тихим» и «мирным». Вооруженные конфликты случались на протяжении всего периода, а в ХII веке и вовсе были нередки. К этому времени укрепились военные роды, имевшие родоначальниками «выписанных» из императорского рода принцев. Роды Тайра и Минамото стали бороться за власть, и в конце ХII века начался новый период японской истории, период военного правления сёгунов. Но литература моногатари не отразила или почти не отразила эти политические перипетии. Она изображала императорский двор, волнуемый лишь любовными и эстетическими переживаниями. Время не движется вперед, время движется по кругу, весна сменяется летом, лето — осенью, осень — зимой, человек рождается, растет, становится взрослым, рожает детей и все повторяется, никакие политические потрясения не должны касаться хэйанского императорского двора. В какой-то мере японскому двору удалось осуществить этот идеал, ведь двор находился в Хэйан (Киото) до второй половины ХIX века и там протекала все та же размеренная жизнь, назначались на должности аристократы, устраивались праздники, писались стихи, кавалеры посещали дам…
Перевод "Торикаэбая моногатари" выполнен по изданию "Цуцуми тюнагон моногатари. Торикаэбая моногатари" в серии "Син нихон котэн бунгаку тайкэй" ("Новая большая серия японской классической литературы"), т.26, Токио, "Иванами сётэн", 1992. Комментарии Ооцуки Осаму, Имаи Гэнъэ, Морисита Сумиаки, Карасима Масао.
Оригинальный японский текст не разделен на главы, однако для удобства восприятия произведения мы перенесли в текст то деление, которое дают в комментарии японские исследователи.
Выражаем глубокую благодарность профессору Института национальной литературы Ямадзаки Макото за его неоценимую помощь, оказанную им во время подготовки рукописи к печати.
Торикаэбая моногатари, или Путаница
Часть первая
Cлучилось так, что господин Садайдзин, служивший Старшим государевым советником, был назначен еще и командовать Левой государевой гвардией. Все в нем — и таланты, и обхождение, и внешность — высоко ценилось в обществе, никому и в голову не могло прийти, что у подобного человека может быть что-то не так. Однако в самом дальнем уголке души, сокрытом от людей, его терзала неизбывная тревога.
У Садайдзина было две жены. Одна, дочь секретаря Государственного совета, происходила из рода Минамото. Садайдзин не слишком сильно любил ее, но он взял ее в жены первой… К тому же она родила ему Вакагими — мальчика несравненной красоты, поэтому Садайдзин и не решался оставить ее. Другая жена Садайдзина была дочерью Среднего советника из рода Фудзивара. Она родила Садайдзину замечательно красивую дочь — Химэгими. Оба ребенка были прелестны, и отец души в них не чаял. При этом ни одну из жен Садайдзин не почитал совершенством. Как это ни прискорбно, но ни ту, ни другую он не любил по-настоящему. Однако поскольку обе родили ему таких чудесных детей, он не мог расстаться ни с одной из них. Так и получилось, что обе женщины остались его женами.
Дети же оказались чудо как хороши. При этом они были так похожи друг на друга, что иной мог бы и обознаться. Но они жили со своими матерями порознь, так что случая для путаницы не представлялось. Хоть дети и были на одно лицо, мальчик все же выглядел более изящным, утонченным и обворожительным. Зато девочка была блистательна и горделива, глядеть — не наглядеться, всякий пленялся ею. Однако с самого рождения дети не были схожи ни в чем, кроме внешности.
Шло время, мальчик становился все застенчивей. Он не только стеснялся чужих, включая прислуживавших ему дам, но стал сторониться даже отца. Когда Садайдзин начал понемногу учить его грамоте и другим нужным вещам, мальчик ничего не брал в толк. Ему становилось так неловко, что он прятался за занавеску, рисовал, играл в куклы, перебирал раковины. Отец считал, что это мальчику не к лицу и частенько бранил его. Сын же тогда заливался слезами. Из-за своей необычайной застенчивости он признавал только мать и кормилицу, а играл только с детьми, которые были младше его самого. Если рядом с ним случалось оказаться какой-нибудь малознакомой даме, он тут же забивался в угол. «Робость делает его просто жалким», — переживал отец, но сделать с этим ничего не мог и только вздыхал.
Девочка же становилась все более непокладистой, она не хотеда сидеть дома, рвалась на улицу, играла с мальчишками в мяч и стреляла из лука. Когда в доме бывали гости, она выбегала в гостиную, читала вслух китайские стихи, играла на флейте, распевала песни вместе с гостями. Никто ее этому не учил, но звуки, извлекаемые ею из кото[1] и флейты, были просто восхитительны. Придворные с наслаждением выслушивали ее стихи и песенки, и многому научили ее. Все в доме знали, что этот ребенок — девочка, да только, глядя на нее, поверить в это было трудно. Завидя отца, она немного робела и пряталась, но стоило ему начать одеваться для выхода к гостям, как она была уже с ними и развлекала их. Удержать ее было невозможно. Гости, конечно, считали, что это — мальчик, и отзывались о нем как об очень умном и красивом, доставляя отцу немало переживаний. В глубине сердца он желал как-нибудь распутать этот узел.
Как бы то ни было, Садайдзин утешал себя тем, что дети еще малы, и, может быть, все еще встанет на свои места. Однако Вакагими и Химэгими уже минуло десять лет, но ничего не менялось. Отец печалился, но поделать ничего не мог — ему оставалось лишь вздыхать. Так проходили месяцы и годы, Садайдзин надеялся, что дети все поймут сами, но, в конце концов, отчаялся и стал еще острее ощущать странность происходящего. Садайдзин так печалился, что даже самые обычные дела стали даваться ему с трудом. Он выстроил большую усадьбу, в западном и восточном павильонах поселил двух своих жен, а когда закончили отделку главного здания, поселился в нем. Любимой женщины, с которой он проводил бы все свое время, у него — увы! — не было. Чтобы жены не завидовали друг другу, он проводил с каждой из них по полмесяца поочередно.
Что до детей, то теперь решили воспитывать Вакагими девочкой, а Химэгими — мальчиком. Он и она поменялись местами. Так что и мы тоже поменяем их местами.
Тихим вечером, в ту скучную весеннюю пору, когда наступило время поста, Садайдзин заглянул к Вакагими. Она, как обычно, сидела за занавеской в полном одиночестве, перебирая струны кото. Придворные дамы были заняты игрой в го и сугороку,[2] всем было скучно. Отец отодвинул занавеску и спросил:
— Отчего ты хоронишь себя здесь взаперти? Полюбовались бы вы цветами, они уже распустились! Дамы так унылы, смотреть неприятно!
Волосы Вакагими ниспадали на пол, а их кончики загибались вверх у спального возвышения, словно метелочки осеннего мисканта. Возможно, было бы преувеличением сказать, что, как выражались в старинных повестях, ее волосы — будто колышущийся у краев одежды веер, но, спору нет, выглядела она прелестно. Даже сама небожительница Кагуя-химэ[3] вряд ли могла быть милее и привлекательнее! У Садайдзина поплыло перед глазами, он приблизился к Вакагими и воскликнул:
— Когда же ты успела стать такой красавицей!
Из глаз у него полились слезы.
Отец принялся расчесывать ей волосы, но на ее лице тут же проявилось стеснение, на лбу выступил пот, она зарделась, как красные цветы сливы — вот-вот заплачет. Садайдзин весьма огорчился, с расстройством и печалью глядел на нее, и ни о чем другом уже не мог думать.
Сказать по правде, Вакагими почти не пользовалась косметикой, но, несмотря на это, кожа ее была очень красива. От капелек пота волосы на лбу свернулись колечками, и спадали волною — изящно и мило, как будто так и было задумано. Белила только испортили бы ее. Ей исполнилось уже двенадцать лет, она ни в чем не уступала другим девочкам, была пленительна и высока ростом. Под одеждой «сакура», белой на красной подкладке, у нее было надето шесть нижних одежд цвета розового винограда. Очень красиво! С головы до ног она была воплощением изящества. «Как жаль, что ей предстоит принять постриг!» — Садайдзин смотрел на нее с сожалением и слезами в глазах.
Садайдзин зашел в Западный флигель. Поднимаясь к самому небу, здесь раздавались вдохновенные звуки флейты. Прислушавшись к ним, Садайдзин вдруг понял, что и Химэгими не станет как все, и его чувства вновь смешались. С беспокойством он заглянул в комнату Химэгими. Тот почтительно склонился, отложив флейту в сторону. Поверх одежд «сакура» и «дикая желтая роза» — цвета оранжевых листьев на желтой подкладке — на нем был надет охотничий кафтан бледно-зеленого шелка, а штаны были вытканы узором из красных и фиолетовых нитей. Лицо Химэгими было пухлым и восхитительно бледным, глаза — само очарование, все вокруг него благоухало и обвораживало, взгляда не оторвешь. Садайдзин смотрел и удивлялся, он забыл о своих слезах и вздохах — так он был очарован красотой Химэгими. Если бы Химэгими с рождения росла девочкой, какой восхитительной она бы стала! У отца прямо сердце разрывалось. Волосы Химэгими были короче, чем у Вакагими, они ложились на спину веером. Химэгими сидел. Глядя на эти не достающие до земли рассыпанные волосы, любуясь его склоненной головой, Садайдзин не мог не улыбнуться, хотя на душе у него было неспокойно.
Поделиться книгой: