Мелькнул чулок

– Слушай, Энни, – предупредила она, вглядываясь в девушку через толстые очки. – Надеюсь, ты понимаешь, что играешь с огнем. Ты можешь сделать блестящую карьеру, но только времени терять нельзя. Издателям каталогов быстро приедается одно и то же, они все время ищут чего-то нового, особенно в высокой моде. Думаю, через несколько месяцев ты попадешь в «ВОГ», если вести правильную политику. Но ты должна всегда быть готовой к работе постоянно, чтобы публика не могла забыть твое лицо. Если начнешь отказываться от приглашений, вся твоя карьера разлетится, как карточный домик. Я не раз такое видела.

Энни вежливо, но твердо отказалась:

– Я ценю все, что ты сделала для меня, Рене, но слишком занята сейчас. Мне нужно выполнить все, что я решила.

Когда Энни вышла из офиса, Рене, нахмурясь, уставилась на стопку глянцевых фотографий и макетов каталогов. Она распознала талант Энни, еще когда та восемнадцатилетней девушкой пришла в агентство «Сирена».

Так легко было создать привлекающий всеобщее внимание альбом снимков новой модели, в лице и фигуре которой странным образом смешивались типично американское здоровье, жизнерадостность и скрытая чувственность. Казалось, бездонные глаза Энни хранили некую тайну. Девушка была словно создана для камеры.

И вот теперь Энни все поставила под удар. У большинства моделей был всего один шанс преуспеть. Такая умница, как Энни, несомненно должна была это понять.

С другой стороны, эти прекрасные глаза сияли сейчас решимостью, не имеющей, возможно, ничего общего со здравым смыслом.

* * *

Не желая думать о том, чем она рискует, Энни съехала с маленькой квартирки в Гринич Виллидже и сняла огромную мансарду, где кроме нее жили еще три стюардессы, с которыми за десять дней ни разу не удалось встретиться. Все трое так и остались для Энни таинственными незнакомками – в основном она общалась с ними посредством записок, оставленных на холодильнике. Получалось, что она почти все время жила одна, и к тому же это обходилось значительно дешевле, а поездки в центральную часть города были вовсе не такими утомительными, как казалось раньше.

Энни дала себе всего несколько недель, чтобы привыкнуть к новому ритму жизни, прежде чем предпринять самый трудный шаг. Она знала – придется обратиться к Рою Дирену и убедить его принять ее в свою группу – все равно лучшего преподавателя ей не найти. Без него или другого, почти столь же известного учителя, Энни никогда не сможет стать настоящей актрисой.

Сначала даже звуки пронзительного раздраженного голоса в телефонной трубке выводили Энни из равновесия. Но она вынудила себя настаивать до тех пор, пока не вырвала согласие у Роя. Энни, конечно, не могла не чувствовать, что его антипатия к ней усиливается с каждым звонком.

И вот теперь Рой сидел в складном кресле перед Энни, безжалостно впиваясь в нее ледяными глазами.

Так вот он, ее главный шанс, воплощенный в этом враждебно настроенном, занятом своими мыслями человеке.

Непреклонный резкий внутренний голос прошептал:

«Теперь или никогда».

Но Энни приготовилась отвечать.

Глаза ее потеряли всякое выражение. Она словно увидела надвигающуюся черноту, летящую мимо нее вверх с невообразимой быстротой. И сама Энни одновременно, с той же скоростью проваливалась вниз, во что-то темное и неизвестное, смыкающееся над головой, словно океанские глубины.

Волна дурноты подкатила к горлу, поползла по рукам к пальцам, выплеснулась на страницу книги. Когда она завладела губами Энни, вытеснила воздух из легких, девушка начала читать спокойно, без заранее отрепетированного выражения.

Рой Дирен, подняв брови, уставился на нее.

– Повторите с самого начала, – попросил он.

Энни вновь опустила глаза. Она знала, эти убийственные слова принадлежат ей не больше, чем воздух, которым она дышала, но почему-то слова лились свободно, легко, словно сама смерть, которую она, Энни, облекала в форму и в плоть.

Она по-прежнему читала ровно, спокойно, не пытаясь добавить к стихам эмоциональную окраску или мотивацию. Каждое слово было пронизано владеющим Энни чувством головокружительного полета в неизведанное.

Рой Дирен остановил ее.

– Собственно говоря, она ласкает Ипполита, – объяснил он. – Именно ласкает там, то самое местечко между ног, только не рукой, а словами. Но сама Федра не сознает этого, потому что не желает признаться себе, как изголодалась по пасынку! Попытайтесь передать именно это.

Энни снова прочла те же строчки. Рой улыбнулся и покачал головой, прежде чем она успела закончить.

– Хорошо, – признал он и, поднявшись, протянул ей иссохшую руку, чтобы помочь встать. Книга упала на кофейный столик.

– Двадцать пять долларов за каждый урок, – предупредил Рой. – Занятия три раза в неделю с шести и до того часа, когда мы уже не сможем выносить друг друга. Вам это подходит?

Услышав, сколько придется платить, Энни ужаснулась. Остальные занятия и так стоили достаточно дорого, и банковский счет с каждым месяцем катастрофически усыхал, несмотря на то, что квартира обходилась довольно дешево.

– Могу предложить кое-что получше, – продолжал он. – Заплатите, когда сможете. Потом сочтемся.

Лицо Энни просветлело. Тревога медленно исчезла. Ее приняли!

– Но помните, – предупредил Рой, – перед вами долгий, трудный путь. У вас нет техники. Совсем нет. Ни внутреннего контроля, ни согласованности действий, ни чувства ритма. Либо вы разовьете это в себе, либо никогда не станете актрисой. Никаких ложных надежд, хорошо?

Энни покорно улыбнулась.

– И еще одно. Безработица в нашей профессии достигает девяносто пяти процентов или выше. Так продолжается уже довольно давно, и в обозримом будущем положение не изменится. Если надеетесь разбогатеть таким способом, забудьте об этом.

Вместо ответа Энни, сияя глазами, протянула руку.

– Огромное спасибо, мистер Дирен. Обещаю, вы не пожалеете, что приняли меня.

– Посмотрим, – суховато улыбнулся Рой.

Каким он казался маленьким, напряженным, внутренне сосредоточенным!

– Жду вас в понедельник вечером.

Энни вышла на Тридцать седьмую улицу. Дождь тяжело бил по плечам, но ей и в голову не пришло открыть зонтик.

Наконец-то она стала полноправным членом «Студии 37», студенткой Роя Дирена.

Энни направилась к станции подземки, не обращая внимания на пешеходов. Радость и удивление девушки смешивались с другим странным чувством, в котором она почти боялась признаться даже себе.

Она знала еще до того, как подошла к заветной двери, что Рой Дирен примет ее.

Глава V

Нью-Йорк, 1968 год, 2 февраля

– Вы должны найти себя через своего героя.

Рой Дирен нервно шагал взад и вперед по деревянному полу: суховатое тело сжато, словно стальная пружина, в голосе прорывается еле скрытое напряжение.

– Не верьте актерам, – продолжал он, – которые считают, что вы должны привносить в роль черты собственного характера, воспоминания, эмоции, опыт и тому подобное. Нет.

Он обвел группу суровым взглядом.

– Забудьте о себе. Каждый раз вы убиваете что-то в себе ради очередной роли. И если вы делаете это достаточно хорошо, персонаж что-то даст вам. И это что-то поможет жить дальше, хотя и ненадолго.

Неожиданно повернувшись, он устремил насмешливый взгляд на Энни, стоявшую со сценарием в руках около молодой студентки, и указал на нее пальцем.

– Взгляните, – вот актриса, считающая, что ей больше нечему учиться. Персонажи ее роли – для нее не больше, чем новое пальто, которое она собирается купить, или пара удобных туфель, в которых она обходит магазины на Пятой авеню. – По комнате пронесся смущенный смех. Студенты, испуганные сарказмом Роя, явно жалели Энни. – Я скажу вам, что думаю, – продолжал Рой. – Думаю, наша милочка Энни хочет добиться большого успеха в бизнесе. Может, даже стать секс-символом. Желает, чтобы люди любили ее, восхищались! И ожидает, чтобы Джульетта и Офелия, и все другие героини соответствовали ей, подходили бы как новые платья, позволяли выглядеть еще лучше. Что она может дать этим персонажам, ведь они всего-навсего – витрина ее собственного «я».

– Довольно!

Рой в изумлении обернулся. Энни глядела на него огромными решительными глазами и совсем не казалась рассерженной, что делало ее замечание еще более раздражающим.

– Я бы хотела еще раз пройти это место, если можно, – заявила она.

Рой молча махнул своим экземпляром пьесы в сторону Ника Марсиано, энергичного молодого актера, игравшего эту сцену вместе с Энни, давая сигнал начать все сначала.

Ник повернулся к Энни, подал ей реплику. Они играли полную внутреннего напряжения сцену из пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше». Энни играла роль Мэгги, девушки, захваченной горькими разочарованиями, сексуальными и душевными.

Атмосфера в комнате была словно заряжена электричеством. Ник заметил, что глаза Энни словно заволокло дымкой и, неловко поеживаясь, выжидал. Остальные не сводили с них глаз. Они не видели, что Энни была уже в другом мире. Прежняя, внезапно надвинувшаяся тьма окутала ее, напомнив об ужасной боли в ушах, которой она страдала в детстве, – такая же жестокая, неуемная, неизбежная. Но теперь уже более знакомая, и Энни знала – она уже не утонет в этой черноте. Мгновенное падение в бешеный водоворот придало ее роли, словам безумную буйную окраску, взметнуло бурю чувств, проникающих друг в друга, словно неведомые химические вещества, жгучие кислоты, способные мгновенно сжечь незащищенную плоть.

Подобное состояние владело Энни только в минуты напряжения и всегда приводило ее в ужас. Но как только она ощущала, что вызывающая дрожь лавина осталась далеко позади, страх, сжимавший сердце, постепенно исчезал, а на его место приходили сосредоточенность и озарение – и теперь давно написанные строчки звучали по-новому, словно произнесенные впервые.

Энни повернулась к Нику с незнакомой чужой улыбкой на губах и выговорила первую строчку, поразившую слушателей, словно внезапный удар грома.

Они повторили всю сцену. Энни так и не вышла из транса, пока оба не замолчали.

Студенты безмолвно наблюдали, как Ник бросился на диван. Энни сползла на пол, скрестив ноги, прислонилась к стене, опустила голову на руки.

– Ну что же, – заключил Рой Дирен. – Это уже лучше. Не так плохо. Повторим это опять в среду, и все в порядке. Дело сделано.

Он поглядел на измученную Энни. – Нужно вывести ее из себя, чтобы добиться хоть чего-то, – сухо заметил Рой остальным; на этот раз проницательные глаза светились искренней симпатией к девушке. – Но когда она показывает, что кроме хорошенького личика обладает еще и талантом, то заставляет меня чувствовать что-то. А вас?

Раздался гром аплодисментов, коротких, но искренних и дружных. Энни поблагодарила сокурсников усталой улыбкой и снова спрятала лицо в ладонях.

– Что касается нашего Ника, – объявил Рой, поворачиваясь к молодому мускулистому актеру с темными вьющимися волосами и орлиным носом, – тут дело иное.

Он несколькими точными фразами охарактеризовал игру Ника, но думал при этом только об Энни. Ее товарищи откровенно мечтали о блестящем будущем. Но они были всего-навсего людьми. Энни же совсем другая. Рой знал это с самой первой встречи.

Всего несколькими словами она могла заворожить публику, от этого чуть глуховатого голоса по спине пробегал озноб. Воспоминание о ее игре лишало сна партнера. Но такие порывы случались нечасто. Очевидно, девушка не могла постоянно находиться в этом состоянии – подобное никому не под силу. Если Энни научится вызывать вдохновение по своей воле – она станет великой актрисой. Если, конечно, раньше не сломается.

С тех пор, как Энни начала заниматься у Роя, техника ее игры совершенствовалась на глазах, хотя не видимые миру и посторонним муки постоянно терзали ее сердце. Но зато какой же она была красавицей! Не будь Рой голубым, отдал бы ей сердце, душу, всего себя, с того мгновения, когда увидел впервые.

Но, сам того не сознавая, Рой был почти влюблен в Энни, и когда наблюдал, как она двигается и разговаривает, каждая клеточка в его теле пульсировала воспоминаниями о том коротком периоде в его жизни, когда он поклонялся женщинам.

В каждом жесте девушки сквозила неосознанная чувственность. Вид Энни, расчесывающей волосы, возбуждал больше любого стриптиза. Но откровенная, честная манера обращения с мужчинами не менялась и производила такое же впечатление, как и пять месяцев тому назад.

Сочетание женственной притягательности и глубокой внутренней порядочности делало незабываемой игру Энни. И, хотя ей еще многому нужно было учиться, мало кто из сокурсников в ее студии, а может, и во всем Нью-Йорке, достигнет того уровня, на который может подняться Энни.

Девушка по-прежнему сидела у стены, наблюдая, как трое ее товарищей начали трудную, но интересную сцену. Она восхищалась их техникой, но мысли ее были далеко.

За месяцы, проведенные с Роем Диреном, последние остатки былых амбиций успели улетучиться.

Лицо Энни, хорошо известное жителям Нью-Йорка по рекламным щитам, снимкам в газетах и журналах, знакомое всем американцам благодаря демонстрациям моделей, начинало стираться в их памяти. У Энни не было времени заниматься работой, которую находили для нее Рене и агентство. Все время она посвящала занятиям.

Рене с болью и обидой глядела на Энни каждый раз, когда та проходила через офис. Девушка старалась выдавить улыбку, искренне жалея о том, что пришлось намеренно отдалиться от женщины, которая так много сделала для нее, но желания изменить ход событий Энни не испытывала.

С другой стороны, она не была одинока. На выбранном ею пути встречалось множество новых лиц, а времени и сил становилось все меньше.

Блейн Джексон, учитель танцев, не так давно отвел ее в сторону.

– Не люблю говорить это начинающим, – сообщил он, – потому что они тут же задирают нос и раздуваются от самодовольства, но, считаю, вы должны поработать со мной еще год и подумать о том, чтобы найти себе хорошего агента. Поверьте, вас ожидает блестящая карьера танцовщицы.

С тех пор, как Энни начала заниматься у Джексона, растущее мастерство не затмило естественности и неповторимости ее движений. Она привносила так много характерных черт, такую глубину драматизма в простейшие па, что Блейн не сомневался – девушка станет великой танцовщицей. Кроме того, она была потрясающе сексуальна.

– Если бросите терять время на пустяки и будете заниматься по двенадцать часов в сутки, – продолжал он, – думаю, через два года станете звездой на Бродвее. И не воображайте, что я хочу вам польстить, просто нужно, чтобы вы знали. Все, что сейчас требуется, – упорный труд, и карьера обеспечена.

Улыбнувшись, Энни вежливо поблагодарила Блейна:

– Я подумаю над тем, что вы сказали. Но могу я пока приходить в класс, как раньше?

– Конечно!

Блейн Джексон не мог знать, что танец был всего лишь средством добиться цели, как и уроки вокала, работа и даже Рой Дирен.

Ник Марсиано, поставив локти на стол, наблюдал за Энни, не отрывавшей взгляда от актеров, играющих сцену перед Роем. Густые волосы упали ей на плечи, разметались по груди, словно грива мифического животного.

Ник подпал под обаяние этой девушки с первого дня, когда Энни вошла в студию, и немедленно пригласил ее на свидание. Они ходили в кино, обсуждали постановки экспериментальных театров, находившихся за пределами Бродвея. Ник даже познакомил Энни со своими друзьями. Все они были актерами, работали днем, и отнюдь не в театре, вечера проводили в жарких обсуждениях событий шоу-бизнеса, наполненных слухами и сплетнями.

Целеустремленный, необыкновенно привлекательный молодой человек, большой любитель женщин, крайне честолюбивый актер, Ник не делал секрета из своих намерений овладеть прелестной Энни Хэвиленд. Он знал, что нравится ей, в этом он был уверен – когда их губы встречались, тонкие пальцы Энни, ласкающие его волосы, вздрагивали от желания и нетерпения.

Но, к удивлению и даже раздражению Ника, Энни отказала ему.

– Не думаю, что могу сейчас с кем-то сблизиться, – объяснила она. – Надеюсь, ты это поймешь.

Несмотря на то, что Ник оскорбился и никак не мог поверить в происходящее, Энни сумела все превратить в дружескую шутку, гуляла с ним по парку, ходила обедать, осматривала музеи и галереи, посещала театры.

Энни стала другом Ника, хотя их отношения нельзя было назвать платоническими – что-то в ее манере держать его за руку или ерошить волосы говорило о том, что она сознает, как сильно Ник желает ее.

Не привыкший получать отказы, Ник не знал, как относиться к Энни. Хотя Ник, и это было очевидно, нравился Энни, сам он не мог забыть, что под внешностью блестящей модели прячется девочка из маленького провинциального городка. Возможно, ее отталкивают истории о его многочисленных похождениях. Как и многие актеры, находившиеся в состоянии постоянного напряжения, он не гнушался иногда на вечеринках выкурить пару – другую сигарет с травкой, а по утрам часто мучился похмельем, потому что накануне поглощал дешевую водку в неумеренных количествах.

И, конечно, он был признанным и известным пожирателем женских сердец.

Но со стороны Энни он не замечал ни малейшего признака неодобрения на этот счет. Она, казалось, полностью была на стороне Ника, несмотря на то, что между ними по-прежнему не было близости. Наоборот, дружба, предлагаемая ею, носила неуловимый оттенок чего-то гораздо более интимного, хотя Ник твердо знал: за кокетливым отказом кроется железная решимость.

Недоуменно пожав плечами, он решил принять Энни такой, какая она есть, и неизменно восхищался силой ее характера.

– Бэби, – сказал он, – не знаю, что видит Рой, когда ты работаешь в студии, но я уже довольно давно отираюсь в этом городишке, так что поверь: у тебя есть талант и воля. Ты далеко пойдешь. Да и сейчас, видно, бываешь в подходящем обществе! – Ник рассмеялся. – Надеюсь, возьмешь меня с собой?

– Очень смешно, – фыркнула она. – Я буду добиваться паршивых эпизодиков, когда ты уже станешь героем сериалов, ты и сам прекрасно понимаешь это!

Она знала, что мечтой Ника было попасть на телевидение. Хотя он был настоящим актером, но не питал иллюзий относительно своего таланта – он никогда не сможет добиться успеха на сцене, особенно в классическом репертуаре. Только коммерческие фильмы и мыльные оперы могли принести ему славу, и Ник знал, чего добивается.

Честолюбивые стремления Ника вызывали резкое неодобрение строгого нетерпимого отца, лишившего сына наследства и изгнавшего его из клана Марсиано и родного дома в Ньютоне, штат Массачусетс, когда тот отказался заняться семейным бизнесом и уехал в Нью-Йорк.

Энни как-то поинтересовалась, неужели время не смягчило разногласий и не примирило сына с отцом, но Ник покачал головой.