Хотелось бы, чтобы эти заметки сыграли роль маленького пособия по защите от глупых журналистов. Не потому, что журналисты в общей массе такие уж дураки. Ими тоже управляет основной закон профессора Чиполлы, по которому средняя плотность дураков постоянна в любом достаточно многочисленном человеческом конгломерате. Но факт таков, что журналисты – категория особенно «опасная»: и потому, что сами они подвержены опасности, и потому, что являются источником опасности для других (ибо влияют одновременно на множество других индивидов). Пусть заслуживают благодарности те из них, кто компетентен и смел, но можно себе представить, какой вред приносят наивные, самонадеянные и глупые. Что бывает, когда люди берутся описывать (изучать, истолковывать российскую политику, применяя категории политики американской, итальянской, немецкой, французской и т. д.)? Возьмем, к примеру, политические события определенной фазы российской истории, фазы, последовавшей сразу же за президентскими выборами июня – июля 1996 года. Выбор здесь не важен, важен метод, важна структура политики. Те, кто следил за событиями по западным газетам, помнят, конечно, что в них рассказывалось об окружавшей Ельцина группе «плохих» генералов – министре обороны Павле Грачеве, руководителе охраны Ельцина Александре Коржакове, шефе службы безопасности Михаиле Барсукове, Олеге Сосковцу (правда, Сосковец не генерал, а первый заместитель премьер-министра по вопросам военной промышленности). Это была «партия войны» (точное определение, потому что именно она вместе с Ельциным решала вопрос о вооруженном вмешательстве в Чечне). Историк Илья Левин называет ее еще «партией лакеев», как если бы главной проблемой было как подать чай Борису Ельцину. Мы знаем, что «плохие» по указу Ельцина были отстранены от власти между первым и вторым туром президентских выборов и что вытеснивших их «хороших» возглавил Анатолий Чубайс, ставший затем главой администрации президента. Предполагалось – и не без основания, – что «партия войны» занималась преступной деятельностью, а также всячески способствовала разложению общества и отдельных личностей.

О роли Бориса Ельцина, окружившего себя такой бандой гангстеров, как правило, умалчивали или преуменьшали ее. Может, он, бедненький, ничего не знал? Может, предполагает Левин, вина была не его. А может, вообще он, как верховный правитель, проявил поразительную хитрость: уж если нужно сделать какую-то грязную работу, пусть ее выполняют гангстеры. Как бы то ни было, а схемка «плохие» – «хорошие» казалась железобетонно прочной. Да только «хорошие», чтобы разделаться с «плохими», организовали «телевизионный путч» – после того, как «плохие» застукали их, когда они взяли в кассах министерства финансов 538 тысяч долларов наличными. Какие мелочи! Эти деньги нужны были, кажется, для оплаты ничтожно малой части избирательной кампании Ельцина. Два телеканала – очень общественный (Березовский) и очень частный (Гусинский) – разбудили среди ночи российских граждан, обвинив «плохих» «в том, что те замышляют заговор против президента. Чего «плохие» вовсе не делали. Скорее они хотели защитить президента (и самих себя, разумеется) от махинаций «хороших» и от поражения на выборах. В общем, стало ясно, что методы «хороших» ничуть не лучше методов «плохих».

Еще сложнее было объяснить всем и каждому, что произошло с генералом Александром Лебедем. Пока не обнаружилась его решающая роль в деле избрания Ельцина, американские журналисты всячески клеймили этого бывшего генерала-десантника, бывшего афганского героя, называя его «ястребом», опасным «националистом» или «национал-патриотом». Потом подаренные им Ельцину 15 процентов голосов поддержали «реформаторов», а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Журналисты, которых на протяжении долгих месяцев пичкали сказками «хорошие», поначалу не знали, что писать, что говорить. Что генерал Лебедь тоже стал «хорошим»? Или что он простофиля, попавшийся на удочку Кремля? Или – простая душа – не выдержал первого же искушения и поддался коррупции? Между тем «хорошие» – из тех, кто что-то значит и принимает решения, ухмылялись, давая понять, что Лебедь на деле «плохой», «консерватор» и что скоро они от него избавятся. В общем, схема оставалась прежней. Это было ясно. Но с самого начала все обернулось по-иному. Ельцин принял Лебедя в Кремле, подписал перед телекамерами указ о его назначении секретарем Совета Безопасности и чуть ли не назвал его официальным своим наследником. Тут было две возможности: либо Ельцин откровенно лгал, либо он тоже восторженно уверовал в близкую законную (т. е. без путча) победу, на которую вначале даже не рассчитывал. То, что не надо было доверять Ельцину, думали многие, начиная с самого Лебедя. Но никому не хотелось говорить об этом вслух. А на Западе никому не хотелось об этом даже думать. С другой стороны, было ясно, что Лебедь таскал для Ельцина каштаны из огня, позволяя ему победить на выборах и не идя против правил (и тем самым избавляя Вашингтон, Бонн и Париж от неблагодарного занятия – оправдывать очередные грубые ошибки президента-«реформатора»), хотя так и оставался «национал-патриотом». А что было бы с интересами Запада, если бы он и впрямь быстро включился в иерархию ельцинской власти?

В действительности, пока американские «мушкетеры» тайно работали в номере «Президент-отеля», полагая, будто это они решают исход выборов с помощью создания своих «контрольных групп», что уместно где-нибудь в Миннесоте или Висконсине, устраивались и другие, куда более важные и хитроумные подспудные махинации. О них мы еще поговорим, потому что они показывают, какая атмосфера складывалась в Кремле и вокруг него. Это была атмосфера заговоров, угроз, шантажа, по сравнению с которыми бледнеют всякие там «Уотергейты», «Чистые руки» и коррупция во всех уголках мира.

Сценарий был впечатляющим: он показывал, что Борис Ельцин, когда его власть оказывается под угрозой, не останавливается ни перед какими спецэффектами. Вся мировая печать, естественно, удовольствовалась, когда на сцене кремлевского театрика перед ней разыграли новый спектакль. А факт таков, что Александр Лебедь оставался в администрации президента всего 120 дней. За это время ему удалось заявить, что единственный способ для России выйти из кризиса – повторить чилийский опыт генерала Пиночета (ужас в демократических кругах Запада, в том числе и в американских, позабывших о том, кто именно помогал Пиночету). Генерал Лебедь уточнил также, что он не является демократом (ужас в западных и российских демократических кругах, бурные аплодисменты миллионов российских избирателей, которые слово «демократ» воспринимают как кровную обиду). И еще генерал Лебедь заявил, что он против расширения НАТО на Восток (раздражение в западных кругах, пренебрегших тем, что то же самое говорили Ельцин, Примаков, Черномырдин и другие), но заметил, что вопрос этот в сущности не так важен, поскольку холодная война окончилась и на повестке дня стоят другие проблемы (умеренное удовлетворение в западных кругах). Все это были слова и только слова, произнесенные басом и стоя навытяжку, как подобает военному. О борьбе против коррупции – коньке его избирательной кампании, Лебедь уже помалкивал. Да и что он мог сказать, оказавшись без своего аппарата и какой-либо поддержки в змеином гнезде, обитатели которого превратили коррупцию в метод повседневного правления страной? Но одно важное дело он сделал – договорился о перемирии и об отводе федеральных войск из Чечни (удовлетворение на Западе, избавившемся, наконец, от страшной перспективы продолжения умалчивания по поводу массовых убийств; восторг нормальных россиян; положительная оценка со стороны умеренных типа Явлинского и «демократов» а-ля Гайдар, у последних не осталось больше оснований для пребывания в малоудобной оппозиции, яростная реакция Жириновского, коммунистов, а также «ястреба» из «ястребов» министра внутренних дел Куликова). Попробуйте теперь разобраться, кем же считать в конце концов генерала Лебедя – «ястребом» или «голубем»? Консерватором или реформатором? «Хорошим» или «плохим»? Тем более что Ельцина, – какая ирония судьбы и вполне советский дурной вкус, – опять показали на телеэкране, ставящим больной, дрожащей рукой свою подпись под очередным указом. Так кто же все-таки сместил «неподкупного» генерала? Премьер Черномырдин, долгое время (после нападения на больницу в Буденновске) считавшийся «голубем» в чеченской войне; глава президентской администрации Анатолий Чубайс, который, будучи «хорошим» и врагом Коржакова, должен был бы выступать за перемирие в Чечне; министр внутренних дел Анатолий Куликов, самый ярый приверженец продолжения войны в Чечне? Коммунисты в Думе первыми встретили увольнение Лебедя аплодисментами, за ними тотчас последовал Жириновский. Единственным человеком, вставшим на защиту Лебедя, был Григорий Явлинский – реформатор и демократ без кавычек.

Конечно, судя по словам самого Александра Лебедя, перемирием в Чечне остался недоволен Борис Березовский, большой друг Анатолия Чубайса, сначала пытавшийся угрожать генералу, а потом бросивший ему в лицо фразу, которую в какой-нибудь другой стране сочли бы очень и очень неосторожной: «Вы срываете важное дело. В Чечне еще понемногу убивают, но, в сущности, там же всегда убивали…» Теперь давайте посмотрим, что к чему. Когда развязали войну в Чечне, Борис Березовский был другом Александра Коржакова. В феврале 1996 года он стал другом Чубайса и помирился со своим заклятым врагом Владимиром Гусинским. Таким заклятым, что, по словам Коржакова, он не раз просил, чтобы президентская гвардия покончила с ним. Березовский частично финансировал избирательную кампанию Ельцина. И Березовский же вместе с Гусинским и Чубайсом организовал отстранение от дел Коржакова и его компании в группе поддержки президента в период между первым и вторым туром выборов. Это Березовский придумал завербовать Лебедя. И опять-таки он, – по свидетельству разных газет, – организовал среди банкиров сбор средств, раздобыв для избирательной кампании Ельцина несколько миллионов долларов. Именно Березовский (главный заправила на первом канале телевидения, именуемом ОРТ, т. е. Общественным Российским Телевидением), что свидетельствует о явной недооценке умственных способностей зрителей, обеспечил Лебедю практически неограниченное время для выступлений в последние 15 дней избирательной кампании.

Зачем Березовский, Гусинский, Чубайс делали это, понятно: Лебедь не только не должен был выйти из игры ради победы Ельцина (на что усиленно, всеми способами толкали Явлинского), а, наоборот, набрать побольше голосов. Поскольку было ясно, что Лебедь сможет отнять голоса не у Ельцина, а скорее всего у Зюганова, тогда как Явлинский отнимает их только у Ельцина. Таким образом, Лебедь поможет Ельцину победить в первом туре, потом, чего только не наобещав, его убедят отдать Ельцину голоса своих избирателей во втором туре, а под конец самого его вышвырнут вон. Всем известно, что план этот удался на славу. На всех фазах. В том числе и на секретной.

Помню, как интервьюировал Березовского кандидат в лауреаты Пулитцеровской премии Евгений Киселев в передаче «Герой дня». Отвергая обвинения в причастности к убийству Листьева, уже бывший российско-израильский банкир заявил, что он здесь вовсе ни при чем. Что в те же самые дни ему самому угрожали смертью. Единственное различие между ним и Листьевым состояло, судя по всему, в том, что Борис Абрамович не сидел, сложа руки, дожидаясь пули, а шел на переговоры с таинственными заказчиками покушения. На переговоры, которые проходили – это надо же! – при посредничестве одного высокого деятеля милиции. И здесь Березовский превзошел самого себя, – по крайней мере так явствовало из телебеседы, – ибо, выплачивая некий, как он, сказал, выкуп, он взялся также заснять на пленку эмиссаров, явившихся забрать неизменный чемоданчик, набитый долларами.

Вопросов становилось все больше. Были ли арестованы эти эмиссары? Кто тот высокий милицейский чин? Сообщил ли Березовский обо всей этой истории в милицию? И теперь, когда Березовский стал заместителем секретаря Совета Безопасности, не пришло ли время упрятать всю эту шайку за решетку? Еще и потому, что, как следует из рассказа, она, по-видимому, замешана в убийстве Листьева? Конечно, вопросы эти не прозвучали из уст почти пулитцеровского лауреата Киселева. Но когда я слушал Березовского, не знаю уж почему мне пришли в голову мысли о генерале Лебеде. И мне показалось, что все это странное выступление по телевидению перед миллионами телезрителей адресовано генералу Лебедю. Чтобы дать ему понять, что его тоже снимали, – и возможно даже не одной телекамерой, – когда кто-то вручал ему чемоданчики, с помощью которых он собрал свои 15% голосов. Все это похоже на детективный роман Форсайта и, возможно, так оно и есть.

Хотя цифры остаются под вопросом. Березовский ворочает миллионами долларов.

Эти фото и эти пленки, если в самом деле имели место, понадобятся, если Лебедь решит обнародовать компромат на коррумпированных кремлевских деятелей. Интересно проследить эволюцию Березовского, которому предстояло стать «хорошим» после того, как он перешел на сторону Чубайса и покинул «плохого» Коржакова, превратился в «очень плохих», высказавшись против перемирия в Чечне. Наверное, там и впрямь делались выгодные дела? Интересно, какие же? Однако мы знаем, что назначили Березовского заместителем секретаря Совета Безопасности Ельцин – Чубайс – Татьяна и поручили ему заниматься именно чеченским вопросом. Многие русские газеты писали также, что кампанию по выборам в Думу Ивана Рыбкина, назначенного Ельциным вместо смещенного Лебедя, оплачивал тот же Березовский. Фамилия Рыбкин подстегнула народную фантазию, породившую новую поговорку: «Ни мясо, ни рыбка». Из чего следует, что заместитель секретаря Совета Безопасности держит за горло и самого секретаря, и главу Администрации президента, и, возможно, самого президента Ельцина. Хотя не исключено, что и его в свою очередь кто-то держит за горло, опутывая сетью шантажа и угроз.

В общем, путаница между «хорошими» и «плохими» ужасная. Не может ли кому-нибудь из моих уважаемых коллег прийти в голову, что разделение на эти две категории лишено всякого смысла и что принять его всерьез способны только глупцы? Тогда давайте попробуем перевести все в антитезу «консерваторы» – «реформаторы», столь милую англоязычной прессе, что она и впрямь в нее поверила. Замечу мимоходом, что даже Уильям Пфаф, один из комментаторов знаменитой «Лос-Анджелес таймс» (которому в прежних статьях тоже был свойствен несколько упрощенный подход к этому вопросу), теперь, похоже, заметил, что что-то не так. Представляя Россию после выборов, он пишет, что она стала местом «хаотичной борьбы за власть между политико-финансовыми баронатами, частично связанными между собой преступными союзами. Процесс этот и впрямь очень мало похож на картину соперничества между демократами и старомодными автократами, между реформаторами и „отсталыми» русскими: эта картина Вашингтону нравится и он, пожалуй, даже верит в нее»24.

И перед президентской избирательной кампанией, и в ходе ее российских избирателей всячески запугивали: если победят коммунисты, всех нас опять посадят в концентрационные лагеря. Коммунистическую партию Геннадия Зюганова представляли как смертельного врага России, демократии, рыночной экономики. Даже люди знающие и серьезные допускали вполголоса, что самым худшим может оказаться неспособность коммунистов вытащить страну из кризиса. В общем, «консерваторы» они.

А между тем Зюганов и «хороший» Черномырдин проводили регулярные встречи, во время которых обсуждались возможные будущие альянсы. Здесь следует вспомнить, что Черномырдин на Западе считался лояльным «реформатором», то есть «хорошим» («Тайм», которому нелегко угодить, считал его «неплохим парнем»). Но с этими ужасными коммунистами-«консерваторами» вели переговоры и «плохие» во главе с шефом преторианской гвардии Александром Коржаковым. Те самые «плохие», которые, будучи сторонниками Ельцина с 1992 по 1996 год, в силу обстоятельств должны были считаться «реформаторами». Итак, «реформатор» Коржаков тайно встречался с советником по идеологии «консерватора» Зюганова Алексеем Подберезкиным, чтобы обсудить возможность создания правительства национального единства при участии коммунистов, если Дума примет решение об отмене президентских выборов. Как видим – сплошной бардак. Может быть, Ельцин не знал обо всех этих махинациях? Очень неправдоподобно. Был здесь и сценарий безоговорочной отмены выборов. Я уже упоминал, что Анатолий Чубайс публично обвинил Коржакова и К° в намерении отложить президентские выборы. Вся западная печать облегченно вздохнула: значит, это Анатолию Чубайсу мы обязаны тем, что в России соблюдены демократические законы! Так мы получили подтверждение, что Анатолий Чубайс не только «реформатор», но и «хороший». И Ельцин тоже? Несмотря на то, что он был готов отменить выборы, и на все остальное? Да, – вероятно, ответили бы и сами сторонники Чубайса, – потому что цель была достаточно высокой, чтобы оправдать любые средства. Да здравствует Макиавелли. И Сталин тоже.

Но хроника противоречивых с виду альянсов и явно противоестественных конфликтов не была бы полной, если бы мы не рассказали о некоторых сценариях, которые обсуждались в Кремле, когда Борис Ельцин был в клинике. Сценариев, начавшихся еще до его операции, когда были основания опасаться близкой смерти, и продолжавшихся после операции, но уже более спокойно. Их можно было в любую минуту прекратить, если ветер переменится, и возобновить при необходимости.

Предположим, что Анатолий Чубайс задумал тогда стать президентом России. Предположение это было не таким уж необоснованным летом и осенью 1996 года. Но как ему, так и его высоким избирателям (Борису Березовскому, Владимиру Гусинскому, Михаилу Ходорковскому, Владимиру Потанину) было ясно, что он «не пройдет». Ни в какую. Только сумасшедший может поверить в подобную возможность. Что же тогда? А тогда представьте себе следующий сценарий: Чубайс делает ставку на соглашение с коммунистами. Предложение: изменения в Конституции, предусматривающие расширение прав правительства и Думы и ограничение прав президента. Спрос: провести через Думу изменения в Конституции, отменяющие прямые выборы президента народом и избрание его, скажем (как в Италии), электоратом в лице депутатов обеих палат. Тогда «проходимость» Чубайса стала бы возможной при наличии большинства, состоящего из депутатов от НДР, коммунистов, жириновцев и купленных независимых разных мастей. Только такое большинство было способно дать две трети голосов для преодоления всех неодолимых барьеров, воздвигнутых в 1993 году с целью не позволить свергнуть Ельцина конституционным путем.

Слишком смелая гипотеза? Давайте вдумаемся: если эта гипотеза не сработала в отношении Чубайса (как бы коммунисты объяснили своим избирателям сговор с главным врагом?), то она могла бы сработать с Черномырдиным.

Он тоже «непроходной» на прямых выборах. Впоследствии мы увидели, что Ельцин предпочел для Чубайса карьеру будущего главы правительства, назначив его первым вице-премьером. Теперь не надо будет его избирать. А что касается поста президента – потом посмотрим.

И все же с уверенностью можно сказать, что вся эта чепуха с «реформаторами – консерваторами» и «хорошими – плохими» в предстоящие годы будет обыгрываться в большинстве газет, печатающих корреспонденции из Москвы. Вместо того, чтобы сделать усилие и разобраться в происходящем, на головы несведущих читателей опрокидывают вагоны идеологических оценок и ярлыков, которые, впрочем, сейчас уже вышли из употребления даже в Америке. Там, чтобы разглядеть различие между президентом-демократом и президентом-республиканцем, недостаточно простого увеличительного стекла, и такие категории, как «реформатор – консерватор» идут в ход независимо от того, к какой партии они принадлежат, а в соответствии с разными темами, обстоятельствами, ситуациями и, главное, телевизионными рейтингами.

Глава 10. Конец Советского Союза

В декабря 1991 года в Белоруссии, на одной из дач заповедника «Беловежская пуща», неподалеку от польской границы, собрались шесть человек. Целью встречи было подписание некоего свидетельства о политической смерти; правда, не все участники знали об этом, не все были в одинаковой степени уверены, что должны это сделать, и не у всех было единодушие в отношении использования подписанного документа. Как показали впоследствии их поведение и ход событий, никто из них не был в состоянии осознать, какие тяжелейшие и трагические последствия повлечет за собой подписание такого свидетельства о смерти.

«Мы… заявляем, что Советский Союз как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекратил свое существование»25. Такова ключевая фраза документа, состоящего всего из трех страничек и написанного, – как стало известно впоследствии, – под диктовку бывшего преподавателя марксизма-ленинизма из Свердловска (ныне Екатеринбург), приехавшего в Москву вместе с Борисом Ельциным – бывшим первым секретарем Свердловского обкома. Геннадий Бурбулис – так звали этого человека – был в тот момент госсекретарем при Президенте Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

За каких-нибудь три недели могучий Советский Союз исчез из реальной действительности и вместо него появилось 15 отдельных «суверенных» и «независимых» государств. Некоторые из этих государств (а точнее – народов, или еще точнее – местных правящих верхушек) хотели независимости и давно за нее боролись. Но многие другие, пожалуй даже большинство из них, и уж конечно подавляющее большинство их населения, никогда не думали о независимости, не понимали даже, от кого им надо быть независимыми, и не имели ни малейшего представления о том, что значит быть независимыми: у них для этого не было ни человеческих, ни материальных ресурсов. Президент Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, которую тоже ликвидировали, чтобы потом эксгумировать в другой форме, символически получал в свои руки ядерную кнопку (формальная передача состоялась спустя несколько недель), а президент уже не существующего Советского Союза Михаил Горбачев в знак протеста подал в отставку, признав политическую смерть СССР, но заявив, что все происходящее обречет миллионы людей на хаос и анархию.

Сегодня, спустя пять лет после этого несомненно исторического события (а именно сейчас и пишутся эти строки), еще слишком рано делать глубокие и исчерпывающие выводы. В разные периоды истории человечества рушились и другие великие империи, и прошли десятки и даже сотни лет, прежде чем им удалось разобраться в порой чрезвычайно важных результатах и последствиях, отразившихся даже на территориях, весьма удаленных от тех, на которые распространялось их господство. Не знаешь, плакать или смеяться, читая порой выводы, к которым приходят политические комментаторы, дипломаты, наблюдатели, утешая себя мыслью, будто в сущности не произошло ничего такого уж важного. Ведь СССР прекратил свое существование без лишнего кровопролития и без великих трагедий. Ведь могло быть и хуже, самые плохие предсказания не сбылись и т. д. После гибели Советского Союза тоже должно пройти много времени, прежде чем можно будет оценить во всей полноте масштаб ее последствий. Пять лет – это всего лишь намек на пролог, этакие какофонические ноты, которые издают музыканты, сидя в оркестровой яме в ожидании дирижера и настраивая свои инструменты. Но и пяти лет достаточно, чтобы констатировать с полной уверенностью: мало, очень мало кому хотелось произносить заздравные тосты в связи с событием, происшедшим 8 декабря 1991 года.

Из трех глав государств, зафиксировавших этот факт политической смерти, только один – Борис Ельцин пока еще занимает свой пост. Но если судить по его физическому состоянию, у него вряд ли есть время и охота поднимать сейчас по этому поводу свой бокал. Остальные два – Леонид Кравчук и Станислав Шушкевич – соответственно президенты Украины и Белоруссии, в 1996 году были уже рядовыми депутатами своих парламентов. А три соучастника этой акции – тот самый Геннадий Бурбулис, премьер-министр Украины Витольд Фокин и премьер-министр Белоруссии Вячеслав Кебич – сошли со сцены и уже канули в историю.

Спустя пять лет значительная часть населения Советского Союза называет беловежский договор «злодейским» и считает, что пуща вблизи польской границы стала колыбелью «государственного переворота», осуществленного группой заговорщиков, которые, как полагают многие (возможно преувеличивая), были куплены Западом. Как свидетельствуют результаты опроса, проведенные в ноябре 1996 года Всероссийским центром исследования общественного мнения (ВЦИОМ), 65% россиян сочли, что ликвидация СССР «принесла больше вреда, нежели пользы». 11% придерживаются противоположного мнения.

В ту ночь, – как явствует из воспоминаний разных свидетелей, – шестерка много пила. И конечно не воду. Бориса Ельцина вынесли из зала его охранники, да и не ему одному пришлось прибегнуть к помощи приближенных, чтобы покинуть помещение, где происходила историческая встреча. И все же Ельцин торжествовал: подписанием этого документа он уничтожил человека, которого считал своим главным политическим противником. Михаила Горбачева. Очевидно, для него не было ничего важнее этого. Теперь уже с уверенностью можно сказать, что он кроме этого результата ничего не видел.

По случаю пятой годовщины со дня подписания договора Шушкевич в интервью российскому еженедельнику «Огонек»26 сказал, что во всем виноват Горбачев:

«Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев». Шушкевич, как и некоторые другие, например Егор Гайдар, участвовавший в подготовке документа, задним числом признал, что тогда он «не ощутил величия момента». Что еще можно сказать о главе государства, принимавшем историческое решение такой важности? Нет смысла искать в этих воспоминаниях другие, более возвышенные мотивы, раздумья о судьбах народов и государств. Шушкевич не идет дальше жалких рассуждений, касающихся отдельных личностей, словно речь идет о выяснении отношений между забулдыгами в темном переулке какого-нибудь захолустного городка. Вячеслав Кебич тоже не лучше:«Мы были возмущены – говорил он, – поведением Горбачева и готовы были черт знает что подписать, лишь бы только от него избавиться».

В этих словах явно ощущается неловкость, намек на этакое чувство вины, попытка самооправдания. А вот Леонид Кравчук постоянно повторяет, что он нисколько не сожалеет о своем вкладе в дело разрушения СССР. «Таким образом, – говорит он, – Украина покончила с трехсотлетним господством России». Никто не объяснил ему, что сама Россия берет свое начало от Киева. Что для Киева освободиться от Москвы все равно что лишиться не просто ребра, а много большего; для Москвы же освобождение от Киева равносильно потери огромного куска своей истории. Впрочем, при такой аргументации и Италия не выжила бы:

Папское государство могло бы потребовать независимости, Австрия захотела бы вернуть себе Ломбардию, Бурбоны – Королевство обеих Сицилий; да и индейцы могли бы заявить о своем праве на Америку.

Но три славянских лидера, принявших свое решение (в скобках заметим – не имея никаких полномочий на это от своих парламентов), прекрасно знали, что они идут против чувств большинства собственных народов. Спустя пять лет сам еще не вполне выздоровевший Ельцин почувствовал необходимость оправдать свои действия. «К декабрю 1991 года, – сказал он в интервью газете „Труд», – распад бывшего Союза принял обвальный характер. Это было очень опасно. Как ни тяжело признать, но Союз изжил себя. Пришлось спасать то, что еще можно было спасти. Было создано Содружество Независимых Государств – суверенных, равноправных стран. Каждая взяла на себя ответственность за свои дела. Тогда идея СНГ оказалась единственной, на основе которой удалось прийти к согласию бывших республик. За исключением Прибалтики. Повторяю, пять лет назад никто не предложил другой модели нашего взаимодействия»27.

Ельцин оправдывается, защищается. Но в попытке сделать это он вынужден грубо фальсифицировать историю. Мы потом еще вернемся к его– описанию агонизирующего Союза и совокупных причин этой очевидной агонии. Вернемся и к весьма странному утверждению (обнаруживающему безграничное чувство вины), будто «никто не предложил другой модели». Поражает «забывчивость» протагониста этого коллапса. Потому что мы знаем, что президенты России, Украины и Белоруссии, собравшись 8 декабря в резиденции «Вискули» под Брестом, еще не помышляли о каком-то Сообществе Независимых Государств. Может быть, под глубоким впечатлением от Солженицына, авторы этого трюка (мы уже знаем, что идея исходила от «команды» Ельцина) делали ставку на создание сугубо славянского сообщества, состоящего только из России, Украины и Белоруссии. От остальных 12 республик они хотели как можно скорее отделаться, как от ненужных и обременительных придатков, этакого, по словам Александра Солженицына, «подбрюшья».

«План» – похоже, Ельцин забыл о столь неудобной части сюжета, – просуществовал всего недели две. Уже одно это достаточно убедительно говорит об истинных намерениях троих мужчин, подписавшихся под документом. Лишь в руководстве столицы Казахстана, в Алма-Ате, 21 декабря того же года была предпринята мучительная попытка восстановить права еще восьми республик. Возможность предотвратить отделение трех балтийских государств – Эстонии, Латвии и Литвы – была окончательно утрачена. Грузия, – которая в ходе национальных выборов торжественно и гордо высказалась за диктатуру Звиада Гамсахурдиа, поспешила учинить расправу над Южной Осетией и потопить в крови попытки Абхазии добиться независимости, – не присоединилась к алма-атинскому компромиссу.

Нужно было как можно скорее броситься в Алма-Ату и постараться избежать надвигавшихся катастрофических последствий. И это называется решением проблемы! Брестское соглашение не только не решило главных проблем, а создало мириады новых, о которых – просто поразительно! – никто и не подумал. Вот почему пришлось изобрести СНГ, – чтобы успокоить умы, а главное, избежать возможных выступлений протеста. А тут еще очень скоро выяснилось, что Украина Кравчука не намерена вступать даже в Славянский союз.

Сказать, что три заговорщика попытались провести друг друга, было бы не точно. На Шушкевича смотрели, как на тройку пик, и он даже не осознал всего смысла этой встречи. Ельцин явился туда, держа на уме свой план. У Кравчука явно еще не было никакой стратегии, и он ограничился тем, что на лету подхватил мяч, брошенный Ельциным, хотя через несколько дней смешал ему все карты.

Итак, вместо СССР была изобретена новая наднациональная структура – это самое СНГ, с единым экономическим пространством, объединенным военным командованием и общей внешней политикой. В последний момент было сделано заявление (радикал-демократические средства массовой информации поспешили выразить свой восторг по поводу столь ирреалистической перспективы), что СНГ открыто и для других государств, будь они захотят к нему присоединиться. Мелькнула даже мысль, что на это смогут при желании пойти и некоторые страны Варшавского договора. Была выдвинута идея, что СНГ – это не что иное, как вариант Европейского Союза, который в те годы цементировала Западная Европа.

Столь фантастические предположения просуществовали очень недолго, ибо стало ясно, что у самих троих славянских лидеров не было никаких общих позитивных стратегических намерений, больше того, – никто из них не представлял себе, как далеко может завести сделанный ими шаг. Очень скоро Леонид Кравчук, под влиянием событий на Украине и не будучи способным устоять под напором экстремистского крыла украинских националистов, вдруг провозгласил себя главнокомандующим всех советских вооруженных сил, оставшихся на территории республики. Вскоре стало очевидным, что каждое из государств желает проводить свою внешнюю политику и иметь собственную денежную единицу. И так же скоро стало ясно, что перспектива вступления в СНГ не привлекает никого за пределами бывшего Советского Союза по той простой причине, что она не смогла прельстить даже пятнадцать республик СССР. Прибалтийские страны заявили о своем несогласии, ни минуты не колеблясь.

После пяти лет своего нелегкого существования СНГ может похвастать заключением целой массы соглашений и договоров. Всего их насчитывается больше восьмисот. Часть из них подписана всеми оставшимися двенадцатью республиками, часть – только некоторыми, а остальными – отвергнута. И почти никем не выполняется. «Новый учрежденный нами тогда организм оказался лишенным смысла», – признал в 1996 году Леонид Кравчук28.

Да и могло ли быть иначе? Все имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают, что ни у одного из троих славянских лидеров не было никакого органичного плана и что решение о роспуске Советского Союза родилось в обстановке полной сумятицы, без загляда на будущее, без признания, что оно носит переходный характер, и даже без желания смягчить кризис. Единственно подлинным было намерение Ельцина избавиться от Горбачева и союзного «центра». Руководители остальных республик, почти все бывшие члены Политбюро КПСС, просто воспользовались представленным им Россией случаем чтобы спасти себя самих. Какая редкая возможность: самое важное и могучее из государств Союза решило отделиться от всех остальных. Каждому из этих лидеров в условиях развала республиканских коммунистических партий грозила опасность вскоре оказаться вне закона. Общественность, жаждавшая освобождения от коммунизма и подхваченная бурей, не могла и не сумела отличить свое стремление к политической и экономической свободе от демагогических и сепаратистских поползновений сил, пользовавшихся такими настроениями.

Все эти Муталибовы, Кравчуки, Назарбаевы, Шушкевичи, Каримовы отдавали себе отчет в том, что единственный способ остаться у власти – это принять и довести до крайности стремление к сепаратизму и независимости. Чтобы спастись, они отдались на волю течения. И только. А то, что течение это, – как часто бывает, – несло не к спасению, а к пропасти, их не очень беспокоило. Пропасть ждала народ, а не их. Сговор в Беловежской пуще избавил республиканских первых секретарей КПСС от генерального секретаря. Только и всего.

Теперь, когда все уже произошло и ничего не изменить, поражает превалирующее на Западе представление, будто конец Советского Союза именно в такой форме был неизбежен. Это все равно, что утверждать, будто старое Политбюро КПСС, до последнего сопротивлявшееся попыткам Горбачева постепенно добиться обновления, стало вдруг повивальной бабкой истории, взявшей на себя принятие единственного мудрого решения в отличие от всех прочих, безумных. Здесь кроется вопиющее противоречие. Нельзя представлять советскую коммунистическую партию перед близящимся концом, как коррумпированную геронтократию, далекую от народа, тупую, заботящуюся лишь о вечном сохранении собственной власти и собственных привилегий, и тут же приписывать тем же самым людям необычайную мудрость.

Политбюро КПСС было действительно таким, как сказано выше, и уже только поэтому не могло обладать никакой мудростью. Не случайно большинство республиканских лидеров во время августовского путча 1991 года было готово пойти на сговор с московскими путчистами. И в первых рядах выступал суперборец за независимость Леонид Кравчук. Выходит, что до момента подписания они были реакционерами и коммунистами-догматиками. А через каких-нибудь четыре месяца все вместе и по отдельности вдруг сделались образцом политической проницательности, реализма, дальновидности и носителями глубоко демократических убеждений? И никто не заподозрил, что Запад пришел в восторг от кончины СССР, поскольку (ошибочно!) был убежден, будто она отвечает его интересам?

Правда об этой истории куда менее приятна, чем хотелось бы изобразить Западу. Да, конец Советского Союза, такого, каким его унаследовал Михаил Горбачев, избранный в 1985 году Генеральным секретарем КПСС, конечно же был неизбежен. Но совсем не был неизбежный конец того «геополитического пространства», каким являлся этот Союз. При падении коммунистическая партия увлекла за собой и государство, над которым властвовала на протяжении семидесяти лет. Но не кто иной, как стоявшие во главе партии консерваторы, эти враги Запада, предрешили такой исход, исход вовсе не неизбежный и не «единственно возможный». К тому же, как показало дальнейшее развитие событий, он был далеко не спасительным для народов, населявших это пространство. И уж конечно не для русского народа, несшего в известном смысле коллективную ответственность за свою беду. Вот еще один, пожалуй, самый яркий пример того, какую роль играет в истории личность, и того, что не существует никаких только «единственных решений», что всегда есть альтернатива, которую выбирают конкретные люди, и что принятое решение – это не что иное, как сплетение объективных обстоятельств и вмешательства в него людей, лидирующих в данный момент.

Так что если посмотреть на факты под этим углом зрения, можно определить точную дату начала конца Советского Союза. Это 12 июня 1990 года. Здесь тоже необходимы пояснения. Даты рождения исторических событий всегда условны. Потому что каждая дата из тех, что прилежные студенты вызубривают наизусть, в свою очередь является точкой совпадения множества векторов, событий, фактов. Оговорив это, то есть сказав, что каждая дата – это своего рода схематическая «модель» периодизации какой-то исторической фазы, мы придем к выводу, что 12 июня 1990 года было поворотным моментом, повлиявшим на многие последующие события, предопределившим агонию, ее быстротечность, ее формы и прогрессирующее сведение к нулю возможных альтернатив. Именно в этот день Верховный Совет РСФСР подавляющим большинством голосов одобрил предложение своего председателя Бориса Ельцина провозгласить суверенитет России. Вот она – отправная точка, начало всех последовавших затем сепаратистских тенденций, которые разорвали сначала Советский Союз, а потом и Россию. Именно в этот момент Борис Ельцин – захваченный поистине смертельной борьбой с Горбачевым и союзным «центром», решительно добивающийся поддержки российских «автономий», без которых он не мог бы победить, – бросил страшный по своим просматривавшимся последствиям клич: «Берите столько суверенитета, сколько сможете удержать».

Вот вам конкретный пример личной и коллективной ответственности в истории. Спустя год после того, как Ельцин произнес эту фразу, генерал Джохар Дудаев провозгласил независимость от России автономной Чеченской республики, только что образовавшейся в результате раскола прежней Чечено-Ингушской автономной республики. Семя суверенитета и национальной независимости, торжественно посеянное Ельциным на обширном поле СССР, дало свои всходы на российском огороде.

Через четыре года, в декабре 1994 года в Чечне началась война, в которой погибли сто тысяч россиян – как военных, так и гражданских; триста тысяч были ранены; война, из-за которой по меньшей мере полмиллиона человек, вынужденных бежать от бомбежек, потеряли свой дом, свою землю. Через шесть лет, в ноябре 1996 года, Ельцин издал указ об отводе своих войск, таким образом практически признав поражение России и независимость Чечни.

Теперь, возвращаясь к СССР и его концу, давайте посмотрим, каковы же отдаленные результаты выбора, сделанного под Брестом 8 декабря 1991 года, проанализируем политическую картину геополитического пространства бывшего Советского Союза, на котором уже разыгрались или еще тлеют, как огонь под пеплом, гражданские войны. Давайте подсчитаем количество появившихся там авторитарных и полуавторитарных режимов, подумаем об откровенном культе личности Ниязова в Туркмении, об авторитарных конституциях России, Казахстана, Беларуси, Азербайджана, Таджикистана. Представим себе разразившуюся повсеместно экономическую катастрофу, общественные беспорядки, рост преступности. Перечислим столкновения, конфликты на почве территориальных и имущественных притязаний. Прибавим ко всему этому политическую неподготовленность республиканских верхов, отсутствие юридической и административной культуры и опыта у пребывающих в зачаточном состоянии политических сил. Подсчитаем количество погибших в шести войнах (Нагорный Карабах, Молдова – Приднестровье, Южная Осетия, Абхазия, Чечня, Таджикистан), в межэтнических конфликтах (Северная Осетия, Ингушетия, Кабардино-Балкария, Дагестан и т. д.) и в нескольких государственных переворотах. Получается – по меньшей мере миллион человек. А теперь давайте зададимся вопросом: действительно ли это была единственная модель, имевшаяся в распоряжении радикал-реформаторов? В частности русских.

Чтобы ответить на этот вопрос, можно сослаться на горестные раздумья «демократа» Отто Лациса. Его, такого авторитетного комментатора «Известий», одного из самых ярых критиков Горбачева и самых пламенных и безупречных сторонников Бориса Ельцина, конечно же нельзя заподозрить в антиельцинизме. «Немало сомнений вызвала уже идея российского суверенитета. В той империи, какой был Союз, борьбу за освобождение провозгласили представители монополий. Еще можно было как-то понять тактические соображения демократов, использовавших позиции, захваченные в российском парламенте, для противодействия антидемократическим поползновениям союзного центра. Можно как-то понять, хотя нельзя не прислушаться к мнению историков и политологов, полагающих, что отказ от последних шансов сохранить Союз в обмен на ускорение победы демократов был слишком дорогой ценой»29. Мудрые слова, написанные с трехлетним опозданием в марте 1993 года незадолго до того, как Борис Ельцин направил своих наемников против российского Верховного Совета. Того самого Верховного Совета – какая злая ирония истории! – который за каких-нибудь три года до этого поддержал провозглашение суверенитета России, а потом сам был ликвидирован с помощью пушек, и который на протяжении предшествовавших месяцев все радикал-демократические средства массовой информации при немалом личном вкладе самого Отто Лациса клеймили как «пристанище коммунистов».

Остается только спросить у Отто Лациса, хватило ли бы у него, члена Президентского Совета – консультативного органа Бориса Ельцина, храбрости сказать такое на одном из тех немногочисленных заседаний Совета, в которых ему довелось принять участие. А три года спустя и Лацис, которому в 1991 году не хватило смелости высказать хотя бы одно из своих сомнений относительно того, что творят с его собственной страной, признает, что еще была «последняя возможность спасти Союз» и что ею пожертвовали «ради скорейшей победы демократов».

Бывший мэр Москвы, Гавриил Попов (один из лидеров «межрегиональной оппозиции» на Съезде Народных Депутатов СССР) за год до Лациса дал событиям почти ту же оценку, сказав, что Беловежская Пуща явилась «выбором», продиктованным необходимостью нанести удар по «бюрократическому центру» в лице Горбачева30. Следовательно, дело не в том, что «никто не предложил других моделей» вывода Союза из кризиса, – как сказал в 1996 году Ельцин. Они были, и их предлагал Горбачев во время долгих и изнурительных переговоров в Ново-Огареве, были до и после августовского путча 1991 года. Но их пустили ко дну Ельцин и его приближенные с помощью других республиканских лидеров. Кто в этом сомневается, пусть почитает записки Геннадия Бурбулиса, да и мемуары самого Бориса Ельцина, опубликованные в 1994 году. «Для руководящего эшелона российских лидеров, – писал Бурбулис, – поднятых августовской революцией к власти, искусственность и временность союза с Горбачевым была очевидна с самого начала. Рано или поздно к этой мысли должен был прийти и сам Ельцин: не только не уступать власть союзному президенту, но и не делить ее с ним. После того, как он (Ельцин. – Прим. ред.) естественным образом убедился в этом, остальное уже было делом более или менее умелой тактики»31. Пусть читатель обратит внимание не только на содержание, но и на лексику Бурбулиса. «Руководящий эшелон российских лидеров» – это ближайшие советники Ельцина: в тот период – сам Бурбулис, а также Сергей Шахрай и Михаил Полторанин, «…поднятые августовской революцией».

В каждом слове здесь звучит самохвальство автора, ощущение победы, всемогущества, презрение. Эта группа провинциальных функционеров коммунистической партии, начиная с самого Ельцина, действительно чувствовала себя «поднятой к власти». И не какой-нибудь, а огромной, безграничной власти, которую они унаследовали от коммунистической партии. Августовский переворот для Бурбулиса – «революция». Эти глупые коммунисты-бюрократы из ГКЧП просто расчистили дорогу революции «радикал-демократов». Впрочем, она и была в планах этих последних. Высказывания Гавриила Попова тоже подтверждают, что это был только вопрос времени. Если бы путчисты не выступили в августе, «осенью наступил бы наш черед… Мы сами дали бы бой». И далее: «ГКЧП нарушил закон. Но мы бы тоже были вынуждены нарушить его (как это и произошло в декабре 1991 года)»32.

В словах же Бурбулиса больше всего поражает абсолютное отсутствие какого бы то ни было упоминания о проблемах страны, о людях. Его нет в аргументации потому, что его нет ни в голове самого пишущего, ни в головах той группы авантюристов. Уничтожение Горбачева и Союза было для них «делом более или менее умелой тактики». А что касается «прихода к власти» и холодка почти физического наслаждения, пробежавшего по спинам этих скромных аппаратчиков (можно представить себе сладострастные судороги аппаратчиков республиканского масштаба, оказавшихся вдруг без вожжей и сознающих, какие несметные богатства оказались у них под рукой), то достаточно вспомнить фрагмент мемуаров самого Ельцина – такой откровенный, такой прозрачный и простодушно обнаруживающий культурную, этическую и политическую ограниченность этого «руководящего эшелона российских лидеров»: «Помню, как мы с Львом Сухановым впервые вошли в кабинет Воротникова, бывшего до меня Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР.

Кабинет огромный, и Лев Евгеньевич изумленно сказал: «Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет себе отхватили!» Я в своей жизни уже успел повидать много кабинетов. И все-таки этот мягкий, современный лоск, весь этот блеск и комфорт меня как-то приятно кольнули. «Ну и что дальше? – подумал я. – Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили. И сам испугался крамольной мысли»33. Россия, низведенная до масштабов президентского кабинета. Разве этого недостаточно, чтобы раскрыть всю драму конца Советского Союза, весь этот потрясающий откат, за несколько дней уменьшивший Россию в размерах и отбросивший ее на три века назад, в допетровские границы. А то, что не существовало никакого плана, никаких конкретных очертаний будущего, со всей очевидностью вытекает из слов самого Ельцина, которыми он описывает раскол, вызванный им же 25 ноября 1991 года в самый ответственный момент переговоров между республиками. Именно об этом моменте как раз и говорится у Бурбулиса. Тогда Ельцин понял, что не в его интересах поддерживать Горбачева в последней отчаянной попытке спасти Союз, состоящий хотя бы из семи или восьми республик. И он холодно принял решение, о котором Бурбулис говорит так: «…Мы решили поднять ставки и убедили своего президента забрать обратно на очередном заседании Госсовета то, что он неоправданно великодушно „подарил» Горбачеву на предыдущем».

Выходит, неправда, как пишет Ельцин в своих мемуарах, что это была общая идея остальных лидеров республик. В действительности решающий шаг – отказ подписать соглашение, достигнутое на заседании Государственного Совета 14 ноября 1991 года, – сделал Ельцин. На президентской даче в Ново-Огареве состоялся действительно последний акт этой истории: российский президент отрекся от собственного согласия и начал бесплодную дискуссию о будущих отношениях между центром и республиками. Прижатый к стене Горбачев встал и покинул зал заседаний. «В этот момент, – вспоминает Ельцин так, словно он был сторонним зрителем, а не главным действующим лицом, – все вдруг поняли, что встреча эта – последняя: ново-огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет. Надо искать, придумывать что-нибудь новое… Это была уже окончательная жирная точка в длинной истории горбачевской попытки спасти разваливающийся Советский Союз»34.

25 ноября нужно было «придумать» что-то новое! 8 декабря «придумка» была готова. Понадобилось тринадцать дней, чтобы удовлетворить «требование истории», – как заявили могильщики великой страны под аплодисменты остального мира. Последовавшие за провозглашением суверенитета России события, особенно события последнего года жизни СССР, были необратимыми. Они сами по себе показывают, что Союзу Советских Социалистических Республик действительно пришел конец и никто уже не мог бы вдохнуть в него жизнь. Но дискуссия, – которая еще не кончилась и, возможно, не кончится никогда, – касалась теперь не восстановления СССР, а рождения некоего нового государственного образования с иными, чем прежде, отношениями между центром и периферией, с новой демократической конституцией, уже без трех прибалтийских республик и, по-видимому, с новой «дифференцированной геометрией», то есть с новыми степенями объединения субъектов международного права, которые могли бы добровольно к нему присоединиться. Таков был план Горбачева. Для лучшей ориентировки в событиях можно назвать и другие даты. Одна из них, – часто упоминаемая правоверными коммунистами, которые никогда не простят Горбачеву его «перестройки», – март 1985 года, когда Горбачев был избран Генеральным секретарем КПСС. Другая дата связана с историческим решением Съезда Народных Депутатов об отмене статьи 6-й Конституции СССР, закреплявшей за коммунистической партией «руководящую» роль35. Все эти даты важны, так как в них можно найти и частичное объяснение событий и частично правду. 7 ноября 1917 года – тоже дата, раскрывающая немалую долю правды о смысле последовавших за ней событий. То же самое можно сказать и о более далеких датах XVI века, когда в России сложились условия для темного и бессмысленного народного бунта, о временах после террора Ивана Грозного и перед воцарением Романовых с благословения «средних слоев», нашедших выразителей своих в лице купца Кузьмы Минина и князя Пожарского.

Но мы для краткости можем ограничиться событиями 1991 года, отмеченными предсмертными судорогами Союза. Событиями до августовского выступления консерваторов и после него. Это «до» включает в себя четыре даты. Март 1991 года, когда Горбачев добивается подавляющего большинства (почти 70 процентов голосов) в ходе референдума по вопросу о сохранении Союза. 12 июня, когда Борис Ельцин одерживает громкую победу в первых в России прямых президентских выборах. 23 июля, когда Горбачеву удается собрать в подмосковном Ново-Огареве глав 9 из 15 республик СССР с целью добиться хоть малейшего согласия, необходимого для создания «обновленного Союза». Согласие это было достигнуто и зафиксировано в весьма расплывчатом документе, еще нуждавшемся в доработке советников. Подписание документа было назначено на 21 августа. В конце июля Горбачев отправляется на встречу глав государств Большой семерки в надежде получить от них займы и политическую поддержку в своей борьбе. Возвращается он оттуда без конкретных результатов. А затем его застигает врасплох ' путч, организованный самыми близкими его сотрудниками во главе с заместителем президента Геннадием Янаевым, в тот момент, когда Горбачев проводит свой отпуск на берегу Черного моря, в Форосе.

По возвращении в Москву он, якобы спасенный своим главным соперником, больше не в состоянии управлять процессом, который сам же и начал. И все же в этой борьбе еще будут острейшие моменты. 2 сентября созывается Пятый Съезд Народных Депутатов СССР – всесоюзного парламента в расширенном составе (2250 делегатов). Он будет и последним – в силу принятого им самим же решения. Его должен был заменить новый Межреспубликанский Парламент и Государственный Совет, состоящий из президентов Союзных республик – участниц нового договора, и президент Горбачев как символ единства страны, хотя в тот момент еще не было решено, будет ли она федерацией, конфедерацией или каким-то другим образованием, форма которого определится в результате совместных усилий.

В октябре республики высказываются за создание «мягкой федерации» и разрабатывают документ об «экономическом союзе». Все политические вопросы остаются открытыми. 1 ноября на Украине проводится референдум по вопросу о независимости. Его организатор президент Кравчук добивается убедительной победы. Независимость восторжествовала. 4 ноября в Кремле собирается на свое первое заседание Государственный Совет. В нем участвуют восемь президентов и главы правительств Армении и Украины. Прийти к компромиссу, похоже, трудно. 14 ноября Горбачев созывает новое заседание Государственного Совета – на сей раз в Ново-Огареве. Здесь уже представлены только семь республик, Украина отсутствует. Решается вопрос о создании конфедерации. Ельцин тоже подписывается под этим документом, а вечером, давая интервью по телевидению, восклицает: «Союз будет жить!» В соглашении присутствуют и элементы федерализма – такие, например, как прямые выборы президента нового Союза. 25 ноября все в том же Ново-Огареве состоялось третье и последнее заседание Госсовета. Оно-то и ознаменовалось окончательным разрывом.

Когда оглядываешься на эти события, больше всего поражает невероятное расхождение между их масштабностью и несостоятельностью «героев», то есть их начинателей. Вокруг этих событий нередко складывались просто-таки водевильные ситуации: как в фарсе нагромождалась одна ложь на другую – с целью как-то их приукрасить. А народ молча, абсолютно пассивно и терпеливо все это сносил, по-видимому не сознавая ни смысла, ни важности происходящего. И все же речь идет не только о ретроспективных соображениях. Многое можно было увидеть и понять еще тогда. Более внимательные наблюдатели все видели и предвидели. Начиная с Горбачева, который предчувствовал «катастрофу» (не только собственную, но и всей страны) и постоянно предупреждал своих собеседников о «серьезных последствиях» предпринимаемых ими шагов и об «огромной ответственности» за них перед Россией и историей.

Ведь уже тогда было ясно, что разрыв с горбачевским «центром» должен был повлечь за собой союз с самыми тупыми и реакционными партийными бюрократами в республиках. Это означало, что раздуваются процессы, при которых они, и только они, могут взять власть в свои руки. Потому что во всех остальных республиках Советского Союза развитие демократических движений было куда менее серьезным, чем в России. Это значило дать в руки местных номенклатур знамя национализма – единственное, которое после смерти КПСС они могли поднять, чтобы вновь объявить себя национальной верхушкой. Это значило отказаться – во имя демократизации метрополии – от какого бы то ни было влияния на демократические и преобразовательные процессы во всей бывшей империи. Словно Россия, освободившись от своего «подбрюшья», которое, по мнению радикал-демократов, мешало ей стать богатой, счастливой и демократической, могла навсегда забыть о нуждающихся в защите интересах в «собственном дворе». Итак, наступил конец «российского империализма». Хотя об этом термине можно было основательно поспорить. И действительно, дискуссия не прекращалась даже среди западных советологов.

Многие, в том числе и русские, считали, что у российского «империализма» было много весьма своеобразных особенностей: так, например, отношение между метрополией и ее субъектами очень отличались от отношения колониальных держав к своим колониям. В общем, к этому понятию надо было подходить с осторожностью. Но радикал-демократы считали, что «советский империализм» если и не единственный в мире, то уж конечно самый худший. Такой плохой, что его можно было назвать (вслед за Рональдом Рейганом, в силу обстоятельств бывшим главой страны Процветания и Добра) «Империей зла». Однако прошло несколько лет и стало ясно, что стоило России уйти из «своего двора», как его, не теряя времени, стали прибирать к рукам другие хищники, преследующие собственные интересы. Геополитика не терпит пустоты, но попробуйте объяснить это кремлевским придворным шутам.

Наконец, это значило обречь Россию, особенно Россию, решившую перейти к рыночной экономике, на бесконечную череду стычек и конфликтов с ее «суверенными» соседями. В таких условиях единое экономическое пространство не только не могло быть сохранено, а было бы быстро разрушено общими усилиями. Все эти предсказания сбылись, вызвав крах экономик на всем бывшем советском пространстве. Но хуже всего «позабыть» о том, что России пришлось взяться за собственное обновление в общей психологической обстановке, куда более трудной и сложной, чем на всех остальных территориях. Английский политолог Брайан Бидхэм писал: «Бывают фазы, когда единственным утешением остается сохранение национальной гордости. Утешение – иметь возможность сказать, что вам хотя бы удалось прогнать непрошенного гостя, навязывавшего свою ошибочную систему. Такое утешение есть у поляков, венгров, чехов, украинцев, прибалтов и казахов. Они, наконец, обрели самих себя. Но у русских этого нет. Империя, с которой другие с радостью порвали, была империей русских. А для них национальное унижение сочетается с экономической нищетой. Их боль вдвойне сильнее»36.

И эти слова, исполненные человеческой жалости, принадлежат иностранцу. Они показывают, как далеки от собственного народа те, кто взялся вести его по пути освобождения.

Глава 11. Икона

«Господин президент, пожалуйста, подпишите указ, разрешающий старым и больным добровольно перейти в мир иной. Например, я подписал бы заявление, что жить мне невозможно, поскольку пенсию платят с трехмесячным опозданием, что я страдаю от голода и холода, что у меня нет будущего. Созывается комиссия, врач удостоверяет, что в любом случае я смогу прожить самое большее два года. Глава местной администрации подтверждает, что в следующие два года ситуация к лучшему не изменится. Органы социального обеспечения выдают мне талон на место на кладбище. Я со всеми прощаюсь, глотаю таблетку и ложусь спать. Утром все будет кончено. Для родины так будет лучше, а нам легче. С уважением, Л.А. Романов, Кемерово, Западная Сибирь».

Это письмо было опубликовано еженедельником «Аргументы и факты»37 (знаменитом тем, что вместе со своим главным редактором, Владиславом Андреевичем Старковым, был одним из самых ярых сторонников Ельцина) четыре месяца спустя после окончании президентской кампании, в ходе которой Борис Ельцин торжественно обещал рассчитаться – то есть наконец выплатить пенсии – со стариками до начала осени. Когда господин Старков напечатал письмо пенсионера Романова Л.А., задолженность государства перед пенсионерами уже выросла до 16 триллионов рублей, около 3 миллиардов долларов, и продолжает ежемесячно увеличиваться на 6 процентов. Но мы не стали бы уделять слишком много внимания несущественным бедам пенсионера Романова и его острому и трагическому чувству юмора, если бы «Аргументы и факты» – быть может, чтобы замолить информационную однобокость прошлых лет, – не решили бы покопаться в недрах Пенсионного Фонда РФ.

Открывшаяся картина представляет такой интерес и содержит столько сведений о современной России, что заслуживает хотя бы краткого пересказа. Оказывается, Пенсионный Фонд, состоящий исключительно из «больших выборщиков» президента, возглавляемый людьми из президентской команды, патронируемый друзьями друзей руководителей президентской администрации, основал «Республиканский социально-коммерческий банк» (РСКБ), имеющий восемь филиалов и 46 отделений в российских регионах. Отличительной особенностью головной конторы и отделений является то, что местный глава Пенсионного Фонда является по совместительству и директором местного РСКБ. Официальное объяснение простое: не можем же мы держать в своих сейфах столько денег! А распределение напрямую пенсий и пособий требует тысячи чиновников. Не так ли? Все делается во имя экономии и эффективности.

Счетная Палата попыталась разобраться в этой ситуации и открыла, что по какой-то странной причине все директора региональных Пенсионных Фондов – никудышные финансисты, в то время как директора филиалов РСКБ – первоклассные дельцы. Удивительное дело, если учесть, что речь идет об одних и тех же людях. Выяснилось, что Пенсионный Фонд положил в центральный РСКБ скромную сумму в 384,7 миллиарда рублей (пенсии миллиона человек), не получив за них ни копейки процентов. Банк же, естественно, давал своим клиентам – включая и сам Пенсионный Фонд – кредиты под 25% годовых.

Возьмем другой пример. Пенсионный Фонд одолжил деньги пенсионеров коммерческому «Амо-Банку» под 2% годовых, а неделю спустя попросил у того же банка – нужно было срочно выплатить несколько тысяч пенсий – кредит под фантастические 65%. С калькулятором в руках Счетная Палата доказала, что Пенсионный Фонд «пользовался» «Амо-Банком» более полугода, внося депозиты под 17% годовых и получая кредиты в среднем 47%.

Теперь понятно, кто такие элегантно одетые господа, развалившиеся на сиденьях по меньшей мере сотни «мерседесов-600», разъезжающих по Москве. Это директора филиалов РСКБ, они же руководители Пенсионного Фонда. Они являются маленькой, но очень показательной составляющей российского «капитализма». Понятно, почему они голосуют за Бориса Ельцина вместе со своими семьями, шоферами своих авто, гувернантками своих детей, садовниками своих дач и телохранителями, сопровождающими их жен делать шоппинг. Разумеется, все эти люди оплачиваются в долларах. Они подбирают крохи награбленного богатства, чьи размеры и форма с трудом поддаются описанию, настолько они превосходят – как мы вскоре увидим – воображение самых искушенных романистов.

Кто-то может подумать, что речь идет об изолированном, обособленном социологическом явлении. Напротив, это – правило так называемой ельцинско-гайдаровско-черномырдинской «реформы». Та же самая ситуация и в Фонде социальной защиты (ФСЗ), дававшего деньги под смешные проценты Фонду «Реформа» (точнее, банку Фонда, чей генеральный директор, Мартин Шаккум, провел разорительную президентскую кампанию) и потерявшего на этом 270 миллиардов рублей. То же самое происходит и в Государственном Фонде занятости (ГФЗ): 25 миллиардов рублей, выброшенных на ветер на «целевых» банковских операциях. Так же обстоят дела в Фонде социального развития, принадлежащему самой Государственной налоговой службе (ГНС), потратившей 7 миллиардов рублей на дома для своих руководителей. Которые, таким образом, обеспечивают собственное социальное развитие. Схема присвоения государственных денег варьируется только в деталях. Например, ГНС поместила 35 миллиардов рублей в Сбербанк и еще 16 миллиардов в «Менатеп» под проценты, в 20 раз меньшие, чем в Центральном банке. В результате кто-то положил в карман разницу в 31 миллиард рублей и разбогател, не пошевелив и пальцем38. Сотни тысяч государственных чиновников, руководителей всех уровней, включая самый высший, живут в безграничной роскоши, «прокручивая» чужие деньги и не производя взамен ничего, даже услуг. Если это – новая буржуазия, призванная спасти Россию, то Боже от нее упаси прежде всего россиян.

Но, чтобы завершить картину, нужно найти, с чем сравнить эти явления. Только тогда станет ясно, что они отнюдь не маргинальны, а являются правилом, что вся российская государственная машина основывается на таких отношениях, для которых понятие коррумпированности становится эвфемизмом. Это просто всеобщий неприкрытый грабеж, больше смахивающий на вооруженный разбой, поскольку соотношение сил, породившее его, установилось в начале октября 1993 года после расстрела парламента из танковых орудий. Достаточно представить себе, что все вместе разнообразные «фонды» (мы перечислили только некоторые из них) управляют финансовыми ресурсами, равняющимися «половине доходов государственного бюджета»39.

Подсчитать недолго: доходы бюджета равняются приблизительно 440 триллионам рублей. Доходы Пенсионного Фонда – около 120 триллионов, ФСЗ – 32 триллиона, ГФЗ и Фонда медицинского страхования – по 10 триллионов. Какие еще нужны доказательства, что огромный кусок государственного аппарата действует в системе тотального беззакония? И разве не ясно, кто виноват в невыплате зарплат и пенсий?

Вот почему я назвал эту главу «Икона». Так называется последний бестселлер Фредерика Форсайта, наиболее выдающийся образец концентрата глупостей о сегодняшней России, какой мне доводилось встречать. Не знаю, найдется ли у какого-нибудь российского издателя мужество опубликовать его. Но, учитывая нынешний уровень низкопоклонства российской интеллигенции, не исключено, что «Икона» станет бестселлером и в России. Хотя российскому читателю трудно будет переварить бывшего агента ЦРУ Джеймса Монка. Он прибывает в Москву и начинает учить советологическим хитростям высших чинов милиции, спецслужб, «здоровых» национально-патриотических сил и даже Патриарха Московского и всея Руси. Разумеется, Монк в совершенстве владеет русским языком, но несмотря на это, его уморительные аргументы вызвали бы приступ хохота даже у обычно столь серьезного человека, как Алексий II.

Возьмите, например, диалог между Монком и генералом Валентином Петровским, начальником отдела по борьбе с организованной преступностью московского ГУВД. Разумеется, оба они вымышленные персонажи, но роман-то претендует на реалистичность. В чем и состоит его комизм. Вот Монк объясняет Петровскому, какими закулисными маневрами кандидат в диктаторы Игорь Комаров, сконструированный по образу и подобию Жириновского (смех воображаемой российской публики, отлично знающей, что Владимир Вольфович не только никогда не станет диктатором, но был и остается марионеткой в руках нынешнего режима), пытается выиграть выборы. Перед вами их диалог с необходимыми комментариями:

«В тишине Монк прислушался к телевизору за стеной. Показывали «Том и Джерри». (Актуально и сегодня, в 1996 г. Со своей великолепной традицией мультипликации Россия уже тогда, в эпоху Ельцина, смотрела только американские мультфильмы. – Дж. К.) Татьяна, дочь Петровского, громко хохотала. Петровский протянул руку.

– Покажите, – сказал он. (Речь идет о Тайном манифесте, диктаторской программе Комарова-Жириновского. – Дж. К.) Прочел все сорок страниц (сколько же времени надо даже самому быстрому читателю? – Дж.К.) и вернул Монку.

– Чепуха. (В свете содержимого, от пересказа которого я воздержусь, единственно правильная оценка. – Дж. К.)

– Почему?

– Потому что у него ничего не получится. (Неправильно. Настоящий Петровский снова повторил бы «Чепуха», включив в это определение и изумленное «Почему?» Монка. – Дж. К.)

– Пока что ему все удавалось. У него есть частная армия Черных Гвардейцев, хорошо оплачиваемых и отлично экипированных. У него есть корпус Молодых Бойцов. Долгоруковские крестные отцы (одна из московских мафий в романе. – Дж. К.) два года назад (то есть в 1997 году. – Дж. К.) заключили с ним договор. У него есть фонд в 250 тысяч долларов, чтобы захватить высшую власть в этой стране«40.

На этом этапе настоящий Петровский, персонаж, имеющий хоть чуть-чуть общего с реальностью, встал бы и вежливо выпроводил симпатичного американца, предварительно позвонив в ближайшую психиатрическую больницу. Или, если бы принял его всерьез, смертельно обиделся. Да что же это такое? Начальник отдела по борьбе с организованной преступностью города Москвы не знает о Черной Гвардии, о Молодых Бойцах и о союзе долгоруковских с Комаровым без помощи экс-агента ЦРУ? Достаточно побывать в Москве, чтобы увидеть, что город кишит вооруженными людьми, телохранителями и бойцами частных армий. К тому же кто угодно, за исключением Монка и его создателя Фредерика Форсайта, сообразил бы, что либо генерал Петровский отлично обо всем знал и на 99 процентов сам участвовал в игре, или (что на самом деле одно и то же) его шансы сохранить свой пост равнялись бы одному из тысячи. Если не меньше.

Но пик комизма достигается там, где говорится о цене заговора. Подумайте только: 250 тысяч долларов США на покупку «верховной власти»! В 1996 году прибыль любого регионального директора Пенсионного Фонда далеко перешагнула эту планку. Говорят, что у Форсайта есть десяток референтов, снабжающих его основными элементами для развития сюжета. Неужели никто из них, перечитывая рукопись, не заметил, что в сегодняшней России для власть имущих 250 000 долларов – ничто? Неужели они не знают, что ни один уважающий себя российский бизнесмен даже пальцем не пошевелит за эти деньги?

Тем не менее это возможно. Запад не осознает масштабов России. Нелегко объяснить, что Якутия намного больше всей Европы. И что израненная и униженная Россия опасна не только для самой себя. Трудно объяснить, что за один-единственный день (31 декабря 1996 г.) таможенники Владивостока задержали незаконных грузов на 30 миллионов долларов. Учитывая уровень распространения коррупции, это означает, что десятки аналогичных грузов в тот же день беспрепятственно отбыли или прибыли в Россию. А Форсайт пишет, что долгоруковская мафия согласилась поддержать Комарова всего за 250 000 долларов? Даже подготовленной публике страны «Чистых рук» трудно объяснить, что весь «Взяткоград», скандал, обрушивший Первую Республику, уничтоживший Христианско-демократическую и Социалистическую партии и почти всю плеяду итальянских политических организаций, правивших страной пятьдесят лет, тянет всего на три-четыре незаконно ввезенных в Россию груза. Или что «необъяснимые» недостачи на счетах российского министерства финансов (не в бюджете государства, а на текущих счетах этого ведомства) в год господень 1996 превысили два миллиарда долларов, что соответствует стоимости масштабного экономического маневра итальянского правительства. Как объяснить нормальным людям, что приватизация крупнейшего автозавода ЗИЛ (реальная стоимость, по оценкам мэра Москвы Юрия Лужкова, 4 миллиарда долларов) закончилась тем, что его «подарили» фирме «Микродин» за 4,5 миллиона долларов?41 Кто-нибудь на Западе знает, что, по слухам, на оплату счетов ельцинской предвыборной кампании были потрачены сотни миллионов долларов? Естественно, у меня нет никаких доказательств. Но некоторые данные были опубликованы в одной российской газете и никто их не опроверг, а Генеральная прокуратура не ощутила необходимости не то чтобы завести уголовное дело, а просто навести справки или же начать преследование «клеветников», распостраняющих эту информацию. Молчание – лучший способ похоронить неудобные факты. Именно поэтому я о них пишу: чтобы посмотреть, не решится ли кто-нибудь их опровергнуть.

Но цифры никуда не делись, хотя они уже не первой свежести. «Новая газета»42 опубликовала данные по почти 170 предвыборным проектам, профинансированным напрямую президентской администрацией. Только 24 проекта потянули на общую сумму 193 миллиона долларов. Официального опровержения не последовало. Поэтому ничто не мешает нам просто так, ради развлечения, попробовать умножить указанную сумму, скажем, на восемь. Получается миллиард 554 миллиона долларов. Неплохие деньги даже по меркам избирательной кампании в США, просто астрономические, фантастические для страны, где минимальная пенсия около 15 долларов (к тому же ее еще и не выплачивают в срок). И наконец, необходимо заметить, что эти деньги были отняты как раз у пенсионеров, не спросив у них даже разрешения. Теперь понятно, почему председатель ЦИКа Николай Рябов, обязанный проконтролировать, чтобы кандидаты не вышли за установленные законом пределы расходов, сразу после выборов был назначен послам Чехии.

Следовало бы добавить, что эти суммы соответствуют большой доле государственного бюджета России. Полтора миллиарда долларов – это около половины годового займа МВФ в 1996 году. Почему же эти колоссальные расходы нигде не зафиксированы? Как и кем составляется бюджет? Кто контролирует расходы? Почему зюгановские коммунисты, возглавляющие многочисленные парламентские комитеты и избравшие своего товарища председателем Думы, не забили в колокола? И как объяснить недоумевающему – как мне кажется – стороннему наблюдателю, что КПРФ голосовала за бюджет 1996 и 1997 годов вместе с жириновцами и черномырдинской партией «Наш дом – Россия», оставив выступившее против «Яблоко» Григория Явлинского в одиночестве? Неужели никому опять не придет в голову, что российские избиратели были три или четыре раза подряд обмануты запугиваниями о коммунистической угрозе? Неужели никто не подозревает, что западных меценатов обвели вокруг пальца теми же криками «Волки! Волки!»? И что, следовательно, мы все сделали ставку на воровской режим, неспособный ничего реформировать, умеющий только грабить и не имеющий ни малейшего намерения – и умения – построить демократическое правовое государство?

Кто объяснит все эти мелочи Фредерику Форсайту до того, как он напишет новый роман о России? И кто расскажет об этом Уильяму Клинтону, благополучно переизбранному на пост президента США в тот же день, когда Борис Ельцин был прооперирован на сердце?

Глава 12. Трубадуры – доморощенные и зарубежные

Через каких-нибудь три года американцы смогут ездить в Сочи и в Самару так же просто, как в Чикаго или Кливленд… Приехав сюда, в Москву, они получат возможность останавливаться в отелях с отличным обслуживанием, есть в «Макдональдсах», больше того – брать напрокат американские автомобили и звонить по телефону домой, не испытывая обычных затруднений… Если бы три года тому назад я представлял себе Москву такой, какая она сегодня, – эти сотовые телефоны, новые автомобили западных марок и десятки ресторанов и клубов с умеренными ценами… Если бы я предположил, что за три года большинство крупнейших предприятий США в Москве будут ежегодно удваивать объем торговли с Москвой и свои прибыли и что дела с Россией будут вести более 700 американских фирм, имеющих свои представительства по всей стране – от Петербурга до Хабаровска, меня бы в глаза вежливо назвали мечтателем, а за спиной – просто сумасшедшим«43. Эти пророческие и восторженные слова принадлежат бывшему американскому послу в Москве Томасу Пикерингу, а произнес он их накануне своего окончательного отъезда из России.

Перед нами одна из наиболее типичных хвалебных од, какие нам доводилось слышать в последние годы. А резюмировать их можно, пожалуй, так: Россия хороша (и будет оставаться таковой) в той мере, в какой она похожа (и будет похожа впредь) на Америку. Пусть американские бизнесмены, приезжая сюда за барышами, которые из года в год удваиваются, чувствуют себя здесь как дома. Или просто даже дома, без «как»… Дело тут не столько или не только в изяществе стиля, не в обязательной вежливости, вынуждающей бедного дипломата кривить душой в интересах своего государства или своей команды. Нет, здесь чувствуется энтузиазм или, выражаясь сдержаннее, удовлетворение человека, убедившегося, наконец, что все безделушки в столовой стоят на буфете на своих местах. «Энтузиазм души, – как сказал бы Иосиф Бродский, – пребывающей в „летаргическом сне», ибо только в таком состоянии можно думать, будто Америка, страна, никогда не знавшая ничьего господства, может служить образцом для другой страны, феодалы которой не один век целовали туфлю ханов, а цари неизменно были автократами». Хотя, – замечу сразу, – я вовсе не уверен, что в конце XX века «проходимость» демократии, скажем, у жителей Арканзаса или Миннесоты выше, чем у населения Башкирии или Алтая.

«Человека, – сказал еще Бродский, – должно утешать хотя бы понимание, жертвой чего он является, когда ему приходится иметь дело с такой страной, как Россия»44.

Рассуждения Бродского подходят и к социологии, и к экономике, и к политике. Только вряд ли Пике-ринги разных широт могут достичь такой глубины мысли. От них ускользают – скажем прямо, непростые – замечания автора «Первого философического письма» Петра Чаадаева, писавшего: «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей – годы». В конце этого письма он задается вопросом, «не нелепость ли господствующее у нас предположение, будто этот прогресс народов Европы… мы можем себе сразу усвоить, да еще не дав себе ясного отчета в том, как он совершился»45.

Пожалуй, поразительно, что представления о быстром, легком прогрессе стали главной отличительной чертой русской радикал-либеральной интеллигенции спустя полтора века после инвективы Петра Чаадаева. Они что, не читали «письма»? Да нет же, читали! Все читали, но не хотели задуматься, поразмыслить над ним из-за свойственной им обломовской лени и высоко-думных, «гениальных» идей, в атмосфере которых они варились. Где-то там, далеко, было нечто, именовавшееся «цивилизацией». И ее хотели добиться любой ценой, пусть даже ценой жизни последнего русского человека, пока вообще еще есть жизнь на Земле. Скорее, скорее, нельзя терять времени! Двойная, тройная ошибка. Потому что «спешить» было нельзя. Большевики уже попробовали добиться рождения ребенка за три месяца, и дело кончилось плохо. И если сидели интеллигенты в своих, как писал Бродский, «кухнях с облупившимися стенами, со стаканом в руке и иронической гримасой на лице»46, то еще и потому, что большевики потерпели поражение, а не победили. Много раньше это пробовал сделать и Петр Первый, И тоже потерпел поражение.

Но еще большей ошибкой, и Бродский разглядел ее еще до падения советского коммунизма, – было то, что если чужую «цивилизацию» скопировать с абсолютной точностью совершенно невозможно, то уж совсем ни к чему подражать ей в момент, когда она сама начала «задумываться» над своими проблемами и своей ограниченностью. Неужели вся проблема состояла в том, чтобы лучше приодеться? Или есть гамбургеры из «Макдональдса»? Не думаю, что именно этого хотели «шестидесятники», которые мечтали об «оттепели» и по-своему достойно сражались за нее. В действительности они знали, что Запад задумывается над своими проблемами и своей ограниченностью, но представляли себе это смутно. Да, они путешествовали, но смотрели на все разворачивавшиеся перед ними чудеса с открытым ртом и с сердцем, сжимающимся от обиды, что им такое недоступно; ведь они пребывали в глубокой уверенности, что их, заслуживающих все это, несправедливо обошли. Они не могли смотреть на реальность критически, так как для того, чтобы критиковать, надо быть свободным, а как можно быть свободным, если история обрекла тебя на изоляцию?

Здесь любопытнее всего не столько их простительная наивность (и их непростительное высокомерие), сколько тот факт, что нынешние представители «цивилизации», бывшей миражем для русских, говорили главным образом о ресторанах, словно основные ценности Запада, который они имеют честь представлять, это какие-то подливки, спагетти и суфле с сыром. Не только Пикеринг ставит «Макдональдсы» на одно из первых мест в списке показателей благополучия. Взять хотя бы такой заголовок в американской газете:

«Несмотря на угрозы, похоже, что демократия стала выше Ельцина. Да, в стране есть рестораны»47. Читателя наводят на мысль, будто величие демократии придают рестораны. Такая настойчивость не может не породить некоторых сомнений. А что, если это действительно так? Подобных перлов столько, что хоть на нитку их нанизывай. Появляется искушение собрать их на вечную память, чтобы они не исчезли в великой и все поглощающей пучине забвения.

После сокрушительного краха СССР и советского коммунизма многие занялись цитированием злополучных западных интеллектуалов, осмелившихся когда-то хорошо отзываться и о том, и о другом. Поминают и Ромэна Роллана, и Бернарда Шоу, и Жан-Поля Сартра, и Пабло Неруду. Естественно – с намерением их посрамить. Так зачем же нам ждать целых полвека? Давайте сразу составим скромненькую антологию тех, кто превозносил дела и преступления первого российского посткоммунистического режима. Многие их них – как и должно быть – не оставят в истории следов, достойных внимания, но не исключено, что кто-то все же выделится на общем фоне. Впрочем, что они собой представляют, видно сразу. Возможно, потом будет занятно покопаться и посмотреть, что тот или иной говорил и писал в наши дни. И не только о том, кто с кем спал, как кого-то отлучали от кормушки и к каким нехорошим последствиям это привело, скуп ли он был или расточителен и так далее, чему сейчас с особым удовольствием отводят свои культурные полосы итальянские газеты. Таким образом мы окажем услугу тем нашим потомкам, которые, следуя нынешней моде, но уже с помощью «Интернета», станут выискивать блох в прошлом «героев», сделавших блестящую карьеру.

Вот как, например, обрисовал Анатолия Чубайса на страницах «Нью-Йорк таймс» Майкл Гордон48. То были дни, когда и российская оппозиционная печать, и крупные газеты, близкие к власти, в очередной раз писали о скандале с выносом 538.000 долларов из Белого Дома приближенными Чубайса. Гордон, похоже, проигнорировал сей факт или решил, что все это – сплетни. А возможно, он и проверил источники, но, не найдя необходимых подтверждений, решил промолчать. Отличный пример англосаксонской профессиональной принципиальности. Жаль, что в российских газетах были уже опубликованы и протоколы допросов «похитителей», и их признания, и даже фотоснимки картонной коробки с долларами. Как бы там ни было, а Гордон начинает свою статью так: «В недрах Кремля Анатолий Чубайс организует заговор с целью осуществления следующего этапа русской демократической революции». Стоп. Остановимся на этом, потому что уже здесь достаточно материала для целого очерка. Добавим только заголовок и подзаголовок, которыми «Интернэшнл геральд трибюн» при перепечатке снабжает его статью. Итак, заголовок: «Чубайс. Прокапиталистический заговорщик в русской революции». Подзаголовок: «Экономист-реформатор старается навести порядок от имени Ельцина»49.

Не правда ли, все вместе выглядит положительно? Да, Чубайс «заговорщик», но он все-таки «прокапиталист», следовательно, заслуживает снисхождения. К тому же присутствует и романтическая нотка – «русская революция», – придающая истории этакий экзотический налет. Но со следующей строчки все приобретает уже серьезный характер. Чубайс решительно становится «экономистом-реформатором», который к тому же пытается «навести порядок от имени» выдающегося реформатора. Чего еще желать? Уже все сказано. К тому же читателю настойчиво предлагают обратить внимание на два концептуальных «наложения»: реформа и революция становятся синонимами, а революция означает «наведение порядка». Майкл Гордон и авторы заголовков в «Интернэшнл геральд трибюн» заслуживают благодарности за то, с какой ловкостью они синтезировали в нескольких строчках все образчики восхваления американцами преобразований, происходящих в России за последние годы.

Здесь каждая строка источает идеологию, каждое слово звучит как глубокое суждение, каждая буква говорит о манипуляции понятиями. Пусть манипуляция здесь не открытая, но от этого еще более коварная, ибо прикрывается флером беспристрастности.

А дальше в статье – бедняга Гордон тоже своего рода образчик, поскольку его методология весьма типична для американских и английских газет, – каждая фраза звучит так, что ее можно приписать не самому автору, а кому угодно, настолько расхожий характер она носит. И это, заметим, сочетается у него со страстью вытягивать суждения из первого встречного, которому он, как правило, приписывает чудесную способность резюмировать невероятно сложные вопросы в нескольких фразах, произнесенных на каком-нибудь перекрестке после серьезной катастрофы и возможно даже в состоянии шока. Делается это то ли для того, чтобы статья больше походила на живой репортаж, то ли из желания продемонстрировать подлинность высказывания. Информационная нагрузка здесь конечно же равна нулю. В довершение всего высказывания опрошенных совпадают с мнением журналиста и опираются на авторитет случайно встреченных «великих неизвестных»: о них мы ничего не знаем, и никаких новых данных они не добавляют. Обратите внимание, как он мельком упоминает о том, что «при всем уважении, которым мистер Чубайс пользуется в экономических кругах, он остается одной из не очень популярных фигур у российской публики, которая нередко отождествляет движение к капитализму с экономическими трудностями и фаворитизмом по отношению к новой российской элите».